Неотправленное письмо

Он сидел на своей высокой табуретке, напряжённо подавшись вперёд. Его наушники лежали на столе, в них давно уже что-то попискивало, на одном из металлических ящиков мигал зелёный глаз сигнальной лампы — кто-то вызывал посёлок, но Иван Семёнович ничего не замечал.

Тарьянов стряхнул пепел в консервную банку, угрюмо оглядел всех и снова взял письмо.

«…Добрый день, Вера. Был большой перерыв в нашей «переписке». Случилось огромное, непоправимое несчастье. Вот уж действительно, от радости до беды только один шаг.

Мы нанесли на карту подробный план месторождения, набили кимберлитами несколько рюкзаков и стали сплавляться вниз по «ручью Веры». Последний лагерь разбили в полутора километрах от места впадения ручья в основное русло. Отсюда нам нужно было проплыть до песчаной косы — места встречи с самолётом, около двухсот километров.

Ничего не подозревая, не догадываясь о приближающейся беде, мы поставили на берегу «ручья Веры» палатки, вытащили на берег лодки, поужинали и легли спать. Погода в тот вечер была обыкновенной: как всегда, туманилась река, слегка морозило. Мы сильно устали накануне и не стали перетаскивать из лодок в палатки ящики с консервами, рацию и рюкзаки с кимберлитами. Безусловно, это была наша ошибка, и в первую очередь моя как начальника отряда.

Усталость была причиной и того, что никто из нас не услышал, как примерно часов в двенадцать начался свирепый осенний ливень. Мы сытно поели, настроение у всех было хорошее: трубка найдена, возвращаемся с победой, палатки наши стояли под корневищем упавшего дерева, и поэтому падающие сверху потоки воды не разбудили нас.

Ливень начался часов в двенадцать и продолжался всю ночь. Мы спали — добротные стены палаток не пропустили ни одной капли.

Первым проснулся Сергей. Было шесть утра. Услышав шум, Сергей принял его за порывы ветра и хотел снова уснуть, но тут он понял: дождь! Он поднял всех нас. Из палаток нельзя было высунуть и носу. Мы сидели, съёжившись от холода, и смотрели сквозь шнуровку на сплошную стену воды, падавшую перед нами. Ты даже не представляешь себе, что это такое! Никакие тропические ливни не идут в сравнение с осенним северным дождём. Казалось, что все льды и снега Ледовитого океана превратились в облака и выпали дождём над нашими головами.

— Лодки! — вдруг закричал Сергей.

Мы посмотрели на берег — он был пуст. На том месте, где были привязаны наши лодки, глухо ворочался и плескался вышедший из берегов ручей. Это уже был не ручей, а бурная горная река. По ней стремительно неслись сломанные ураганом деревья.

Неведомая сила швырнула нас из палаток. Не сговариваясь, сонные и полураздетые, бросились мы под проливным дождём вниз по ручью. Может быть, лодки ещё не успело вынести в главное русло?

Это была ужасная пытка. Ледяная грязь сводила ноги судорогами. Я приказал Тане вернуться, но она бежала вместе со всеми.

В устье ручья громоздился завал. С каждой минутой река приносила всё новые и новые стволы и сучья, и они, не находя выхода, яростно лезли друг на друга.

— Смотри, лодка! — схватил меня за руку Сергей.

Внутри завала что-то желтело. Это была одна из наших надувных «резинок». Это были консервы, рация, кимберлиты — это было наше спасение. Но как достать её?

Пока я думал, Сергей (простить себе не могу!) вскочил на завал и, балансируя на брёвнах, полез к лодке. И тут-то и произошло непоправимое. Деревья, словно ожидавшие, что кто-то подтолкнёт их и поможет выйти из тесного устья в главное русло, рассыпались, и весь завал, увлекаемый освобождённой водой, с грохотом и рёвом устремился в широкое русло бешено мчащейся большой реки. Последнее, что мы видели, — это руку Сергея, пытавшуюся схватиться за бревно. Но на это место обрушилось сверху несколько толстых стволов, и всё унесло в главное русло.

Сейчас, несколько дней спустя, я могу писать спокойно, вспоминая подробности. Но тогда мы оцепенели от ужаса. Страшно закричали Таня и Герман, что-то оборвалось у меня внутри. Мы были потрясены.

Мы бросились было в воду, но что мы могли сделать?! По реке неслись деревья, вода была ледяная, — в лучшем случае мы проплыли бы метров десять, пятнадцать, а потом сами пошли на дно от судорог или бы нас утопили деревья.

Потом я вспомнил о палатках, и мы побрели назад. Вода уже подбиралась к палаткам, и они вот-вот готовы были сорваться. Мы взяли спальные мешки, одежду, две винтовки, оказавшиеся не в лодке. Мы могли, конечно, спасти и кое-что из вещей, — например, топор, который сейчас крайне необходим, — но трагическая гибель Сергея словно лишила нас всех разума. Только часа через два, немного опомнившись от потрясения, мы поняли серьёзность нашего положения. Мы остались втроём в глухой якутской тайге. Ни топора, ни карт, ни компаса — всё унесла вода.

Дождь продолжал лить. Он немного ослаб, но по-прежнему потоки воды устремлялись с неба на землю. Мы ждали целые сутки — ливень не прекращался. Тогда решили идти. Мы взяли палатки, спальные мешки, консервы, ружья, патроны и двинулись в путь.

С первых же шагов мы поняли, что до места встречи с самолётом — большой песчаной косы — нам не дойти. Река разлилась в обе стороны на несколько километров (и в этом-то и заключается главное пакостное свойство якутских рек — при дождях и ливнях, вбирая в себя воду с огромных площадей, они обладают способностью мгновенно выходить из берегов и затоплять колоссальные территории). Плыть по разливу было бессмысленно: местами вода неслась с большой скоростью, образуя воронки и завалы, местами же стояла неподвижно, как в заводи. Кроме того, нам было нечем и почти не из чего делать плот: деревья вокруг стояли в воде.

Идти до косы пешком тоже представлялось несбыточной фантазией. Нужно было всё время забирать в сторону, обходя разлив. Это удлиняло путь раз в двадцать.

В конце концов мы остановились на первом варианте. С трудом наломали каких-то мокрых прутьев, разорвали одну палатку, связали что-то похожее на дно старой плетёной корзинки и поплыли, отталкиваясь палками от вязкого дна. Это была сплошная пытка. Когда я привезу тебе письмо и ты будешь читать его, ты даже не сможешь представить себе и одной тысячной доли наших мучений.

Весь первый день мы «подгребали» к основному руслу. Ночевали на воде. На второй день нас понесло. Всё время приходилось остерегаться столкновений с большими деревьями, плывшими по реке, — вернее, с их корневищами. Наш утлый плот они могли бы перевернуть в два счёта. Сначала мы хотели укрупнить наш «дредноут» за счёт корневищ, но этого нельзя было сделать из-за завалов. Они стали встречаться через каждые два-три километра. Мы перелезали через них, проводя плот низом. Конечно, о том, чтобы управлять таким тяжёлым плотом, нечего было и думать.

Подошла вторая ночь. Дождь не прекращался ни на минуту. Одежда на нас расползалась. Сражаться ночью с завалами, в кромешной темноте было немыслимо. Это значило бы идти на верную гибель. Мы стали отчаянно выгребать с главного русла на разлив. И здесь-то на нас и налетела огромная коряга — наш ветхий плотишко рассыпался на куски.

Не знаю, как мы не утонули тогда. Хорошо, что коряга зацепилась ветками за затопленный берег, и мы сумели кое-как выплыть на место, где течение было потише. Я помогал Тане — она совершенно выбилась из сил. Герман плыл с рюкзаком, в котором были консервы (просто не представляю, как он не утопил всё это).

Я уже не помню, как мы добрались до отмели. Представляешь, Вера, мы стояли по пояс в ледяной воде (ведь уже конец сентября), вокруг была ночь, и мы совершенно не знали, куда идти. Нас трясло как в лихорадке — такого я ещё не испытывал. Должен отметить, что Герман и Таня вели себя героически. Ни разу никто из них не пожаловался. Только однажды, во время очень сильной судороги, Таня так вскрикнула, что у меня чуть не остановилось сердце. Бедная девчушка! Какие страдания ей приходится переносить…

Потом мы пошли по шуму реки, стараясь двигаться всё время так, чтобы шум был за спиной. Брели всю ночь по колено, а иногда и по пояс в воде. Судороги нестерпимо мучили всех. К утру наконец выбрались на какое-то полужидкое болото. Это было счастье! Мы ничком повалились на сырой мох и пролежали так минут двадцать. Потом я поднял Таню и Германа. Пошли искать «сухое» место. Слово «сухое» я беру в кавычки, потому что найти что-нибудь сухое в радиусе нескольких десятков километров вокруг нас казалось совершенно невозможным.