Страница 77 из 130
О движении воинских частей надо было сообщить в Москву. Алеша Блинов выстучал радиограмму, перешел на прием. «Прежние донесения получены, донесения важные», — сказала Москва. Поблагодарила за последнюю операцию. Это о бомбовом складе за озером. Потом Алеша Блинов принял еще несколько слов: самые лучшие, самые сердечные пожелания шлют Кириллу жена и дочь. Серое от усталости лицо Кирилла просияло. Кирилл увидел их у подъезда — они машут ему вслед, и он слышит слова, те самые, которые сейчас произнес Блинов.
— Алеша, время не кончилось? Нет? Передай… — Кирилл откашлялся. — Передай. Успокойтесь, родные. Спасибо. Простучал — спасибо? Здесь совсем не пекло. Даже прохладно… И ждите меня. Всех нас. Простучал — ждите? Тогда все.
Он пошел в землянку. Скинул сапоги. Улегся. Но мысленно был еще там, у подъезда, и смотрел на Катерину и Светланку. Он улыбнулся, представив себе их. Иван Петрович, возможно, уже и ордер Светланке на пальто достал — холода пошли. Все будет хорошо, уверял он себя. Все будет хорошо. Он закрыл глаза и увидел свой дом. Вот они все за столом. Тарелка с хлебом, тарелка с кружочками колбасы, тарелка с солеными огурцами… И бутылка, и бокалы… И мягкий свет, льющийся из-под абажура. Глаза Светланки…
Кто-то спускался по ступеням.
В землянку вошел Петрушко.
— А! — приподнялся Кирилл. — Из «медсанбата», братец?..
— Та вернулся, — блеснули редкие зубы Петрушко. Нахлобученная на лоб ушанка почти закрывала глаза, просторная стеганка с грубо наложенными заплатами другого цвета доходила до колен. Обросший щетиной, Петрушко выглядел совсем старым.
— Вернулся, значит. Выздоровел? Хорошо, — сказал Кирилл.
— Та хорошо, — опять улыбнулся Петрушко.
Он сунул руку в карман, достал сложенный вдвое листок бумаги.
— От Петра.
Кирилл пробежал записку.
Зося Христофоровна, сообщал Петро, дала знать, что в госпитале появились раненые офицеры из испанской «Голубой дивизии». И еще — завтра Шалик придет домой.
— Ну-ка, кликни Ивашкевича. Быстренько. И Хусто. — Кирилл стал натягивать сапоги.
Мимо окошечка землянки шло утро — серое, с ветром. Ветер был виден, он напускался на ели, и ели, словно стараясь убежать, торопливо перебирали лапами.
Вошел Хусто. Спустя несколько минут дверь отворил Ивашкевич.
— Давай, — поторапливал его Кирилл. — Дело есть.
— А у нас всегда дело, — довольно откликнулся Ивашкевич, присаживаясь. Записка Петра лежала на столике, он прочитал ее. — Да, — протянул он. — «Голубой дивизии» в нашей зоне до сих пор не бывало. Не иначе — наши поколотили где-то этих «голубых» и немцы распихали по госпиталям кого куда…
— Хорошо, что и нас не обошли, — сказал Кирилл. — Двинем и мы свою «голубую дивизию», — посмотрел он на Хусто.
Хусто улыбнулся. Он понял, что имел в виду командир: нужно выйти из леса и под видом тех испанцев открыто пошнырять по городу.
Но Кирилла занимало и другое. Неделю назад в «Шпрее» он услышал о каком-то испанце Фернандо Роблесе из гебитскомиссариата. Хусто должен выяснить, тот ли это Роблес, вместе с которым Кирилл и Хусто сражались в республиканской армии. Если тот самый и только обстоятельства заставили его служить фашистам, то Кирилл получит еще один ключ к операции «Кабан».
Кирилл предполагал вначале взорвать здание гебитскомиссариата. Вместе с Ивашкевичем и Левенцовым обдумывали, как лучше сделать это. Но потом, когда после взрыва электростанции гитлеровцы расстреляли неповинных людей, даже школьников, Кирилл задумал другое: «Оставим камни в покое… Убьем его не в городе. И не в селе». Гебитскомиссар — знал Кирилл — страстный охотник и, бывает, охотится близ синь-озерских лесов. И Кирилл старался разведать, когда тот соберется на охоту. «Тут мы с ним и покончим». Сотрудники гебитскомиссара могли, конечно, помочь: охотничьи выезды их шефа всегда торжественны и шумливы, о них многие знали.
— Эх, если б Роблес оказался тем самым Фернандо. Понимаешь, Хусто? Я хочу сказать — нашим…
Хусто пожал плечами. «Разве Фернандо не погиб?»
— Так что? — взглянул Кирилл на Ивашкевича.
Ивашкевич смотрел перед собой, раздумывая.
— Ты что — против, комиссар? А пошлю. Все равно пошлю.
— Попросить у доктора Эрнста удостоверение, что Хусто выписан из госпиталя, — сказал Ивашкевич. — Тогда риск наполовину снят.
— Я тоже подумал об этом.
«Эрнст даст». Кириллу вспомнилось, что у Хусто рубец на груди. Ранение в Каса-дель-Кампо…
— Не только удостоверение, но и форму обязательно, — продолжал Ивашкевич. — Эрнст раздобудет в госпитале. По-немецки Хусто говорит, плохо, но говорит.
— А испанцу лучше и не надо.
Кирилл медленно обошел вокруг стола и остановился перед Хусто.
— Дело опасное, сам понимаешь. Если это наш Фернандо, попробуй сговориться с ним. Он может нам здорово помочь.
Хусто улыбнулся. В нем пробудилась гордость — тут никто, один он годится для этого опасного дела, так только что сказал командир.
— Да, камарада.
— Алесь подбросит тебя к городу. А там, братец, ориентируйся и действуй. Но помни: осторожность во всем. В каждом шаге, в каждом жесте. Особенно в риске. Все время, братец, помни об этом. Возвращайся в Теплые Криницы, в хутора. Ночью. Мы Петра предупредим. Он выведет тебя в лагерь.
— Только так, Хусто. — Ивашкевич посмотрел на него в упор. — Только так. Одно дело испанец среди немцев, другое — один в лесу. На память свою не полагайся и сам дорогу не ищи.
— Так что? — обнял Кирилл Хусто. — Ни пуха ни пера?
— Да, камарада.
31
Петро ждал в перелеске.
— Шалик пришел, — сказал он, увидев Кирилла. — Я писал тебе.
— Где его хата?
— А свернешь от моей — и на правый хутор. Как увидишь вязы, смотри на пригорке хату с перебранной крышей. Еще приметь — колодезный сруб под крашеным козырьком.
— Не напоремся там на распивочный полицейский взвод? Нас-то всего трое, — показал Кирилл на Ивашкевича и Пашу.
— Нет. Хлопец не гулящий. Как приходит — по хозяйству хлопочет. Батька ж у него староватый.
— Тогда так. Пока мы глушняком доберемся, ты, Петро, ступай дорогой к Шалику. Если что не так, выходи, мы тебя увидим.
Они выбрались из чащи, огляделись. Хата от хаты отстояла далеко — хутора, хутора… Перелески скрывали их, отгораживали друг от друга. Кирилл искал вязы и хату с перебранной крышей. Нашел. Заметил и колодезный сруб с крашеным козырьком. Петра не было видно нигде. Что ж, можно заходить.
— День добрый! — приветливо сказал Кирилл, широко открывая дверь. Ивашкевич и Паша тоже вошли в хату.
Петро сидел, закинув ногу на ногу, курил и толковал со стариком, наверное, отцом Шалика. Склонившись над столом, что-то строгал худенький паренек. Он был похож на мальчика.
— Добрый день, — сказали Ивашкевич и Паша. Они не спускали с парня глаз.
Тот побледнел. Резким движением отставил рубанок, отскочил от стола, протянул руку к стене, где на крюке висел автомат.
— Не хватайся за оружие, — спокойно остановил его Кирилл. — До перепалки не дойдет. А дошло бы, то нас, видишь, сколько.
Шалик в нерешительности помялся. Потом глаза все поняли и сдались, упорствовали только руки, они все время теребили подол гимнастерки. Старик вскочил с топчана, выронил изо рта толстую цигарку, она, еще дымясь, лежала у ног. Он весь трясся. Петро тоже поднялся.
— Никакой тревоги, товарищи, — сказал Кирилл, усаживаясь на топчан. — Мы не гитлеровцы. Садись, папаша, — обратился он к старику.
Старик был не в состоянии даже шевельнуться.
— Пришли к хорошим людям, и на́ тебе — встреча!.. — посмотрел Кирилл на старика, на молодого Шалика. — Или не в ту хату забрели? — слышалась в голосе дружеская нотка.
— Ой, боже! Товарищи красноармейские, так его ж насильно, — вымолвил старик наконец. — Ой, боже… — ломал он руки. — Пусть вот человек скажет.
— Истинно насильно, — сказал Петро.