Страница 31 из 130
— Слушай, Трофим. Нет. Бери полбуханки. Мало ли что.
— Витька, я сказал — весь. Это приказ. Начальник-то я… — Строгость, как всегда у него в таких случаях, не получилась. Мешала притаенная в губах улыбка, спокойный взгляд.
Витька просительными глазами смотрел на Масурова. Рука его держала хлеб.
— Ну, Витька, отдыхай. Я пойду. — Масуров постоял еще минуты две. — Отдыхай.
Он медленно двигался вдоль топкого болотистого берега озера.
Четыре километра лесом. Масуров шел не спеша. После ночи езды верхом хотелось размять ноги. Незаметно вышел в редняк. Как кусочки солнца падали с высоты багряные листья и в хмурое утро вносили свет. Впереди проступила речонка Лань.
Он остановился. Посмотрел вправо-влево, еще раз посмотрел. Он бывал здесь не раз…
Он увидел переправу через Лань. Переправа разбита. Бомба. Возможно, даже случайная: местность эта болотистая, пустынная, в стороне от военных дорог, и здесь — ни отступать, ни наступать. Вниз по течению этой речки, метрах в трехстах от переправы, бревенчатая хижина перевозчика. Масуров направился к ней.
Просевшие нижние венцы наполовину врылись в землю, деревянная крыша давно покрылась пятнами курчавого зеленого мха, и было похоже, что хижина, как дерево, выросла из земли. У самой хижины, шагах в пяти, врезалась в берег лодка с пустыми уключинами, одно весло лежало у борта, другое стояло в мокром песке торчком, лопастью вверх.
«Весло торчком», — сказал про себя Масуров. Можно идти. Перевозчик, бородатый, закатив рукава, шпаклевал лодку. Он весь ушел в работу и, казалось, даже не видел, как мимо него прошагал Масуров и скрылся в хижине. Перевозчик продолжал копаться у лодки.
Потом ввалился Саша-Берка. Неторопливо снял обмятую кепку, телогрейку повесил на гвоздь, поверх телогрейки Масурова, и остался в пиджаке и серой косоворотке, забранной в черные брюки, заправленные в сапоги с низкими голенищами. Зачерпнул кружкой воды в ведре, стоявшем на табурете у двери, и залпом выпил.
— Фу! — отдышался. Будто враз стало легко.
В окошко было видно, как перевозчик шпаклевал лодку. Одно весло по-прежнему торчало лопастью вверх.
— Что нибудь случилось? — тронул Масуров Сашу-Берку за руку. — Или это вызов на обычную оперативную встречу?
— Случилось. Но все идет как надо. — Саша-Берка коротким жестом успокоил его.
Масуров внимательно смотрел на Сашу-Берку.
Ну, группа нападения и группа, которой открывать вагоны, готовы к действиям, это Масуров уже знает. То, что ловля молодежи продолжалась все время, главным образом в деревнях, Масурову тоже известно. Известно ему и то, что Оля вошла к немцам в доверие, что на пустующей спичечной фабрике двадцать семь комсомольцев ведут подготовку к побегу, и в техникуме — тринадцать, вместе с Олей. Им передали пятнадцать гранат. Сколько смогли. В помещениях техникума и на дворе спичечной фабрики, в шалашах, собрана для отправки в Германию тысяча человек. Даже больше. В последние дни усилилась охрана этих лагерей. В охране только немцы. Городские комсомольцы-подпольщики выследили это.
— Все, кажется, прояснилось, — сказал Саша-Берка, сунув в карманы руки. — Донесения у меня точные. Отправка завтра. Конечно, возможна и отмена. Но пока ясно — завтра. Как видишь, есть основание для нашей внеочередной встречи.
— Данные, что отправка завтра? — Масуров поскреб указательным пальцем кончик носа.
Ну, их достаточно. Во-первых, управление гебитскомиссариата, ведающее мобилизацией рабочей силы для рейха, послало начальнику станции заявку на состав, сообщили комсомольцы, связанные с гебитскомиссариатом. Начальник станции приказал начать формирование состава из тридцати семи вагонов-теплушек, во-вторых, подпольщик, работающий на станции диспетчером, передал это своему товарищу, слесарю депо, тоже подпольщику, а тот по ниточке дальше. Он же, слесарь депо, выяснил, кто из машинистов готовится в путь. Машинист — свой человек и согласился участвовать в деле. Не сразу так получилось, но согласился. Человек — свой. С ним все обговорено. Условились: он даст сигнал о выходе с последней станции, с узловой — два протяжных гудка и один короткий. А через два-три километра еще — два коротких и один протяжный.
— Мы ж услышим с такого расстояния, — уверенно сказал Саша-Берка. — Место менять не будем?
Масуров развел руками: зачем менять? Место нападения выбрали не за городом, как предполагали вначале, а значительно дальше, на одиннадцатом километре западнее другой станции, узловой. Сразу за городом — не годится. «Нам могут показать нос, — сказал Масуров, когда в последний раз обсуждали план операции. — Можно ли быть уверенным, что состав пойдет прямым ходом на запад? А если сделают так: двинутся на восток для отвода глаз, а там поднимутся по северной ветке и уж оттуда повернут в западном направлении? А мы будем сидеть под городом и ждать… На узловую же они во всех случаях должны выйти — и если из города тронутся этой, южной дорогой, и если отправятся на восток и с севера пойдут на запад. Возьмем вот этот лес, — показал на карте. — Одиннадцатый километр. После узловой. Вот если б машинист оказался своим, можно было бы условиться о сигнале. Мы бы и знали, что поезд идет наш…»
— Значит, машинист — свой человек? — переспросил Масуров.
— Свой.
— А не скиснет в последнюю минуту?
— И дурак поймет, скисать в последнюю минуту поздно, — сказал Саша-Берка. Он посмотрел в окошко. Перевозчик все еще работал, и весло стояло, как и раньше. — «Распишем» давай поезд. На основании собранных данных.
— Давай, — откликнулся Масуров. — Но, может быть, сначала проверим, что тут, под этой холстиной, — показал глазами.
На столике, прикрытые холстиной, стояли кринка молока, чашка, фаянсовая, чуть треснутая, и жестяная кружка, в глиняной тарелке — ржаной хлеб, черствый, и нож, и три яйца, и соль в блюдце.
— Конфискуем? — Видно было, Масуров доволен тем, как складывалось дело.
Налили в чашки молока, отрезали по ломтю хлеба.
Ну, вагонов тридцать семь, это уже известно. Восемь тормозов, сообщил сцепщик, на каждом, скажем, два охранника. Шестнадцатый вагон — значит, середина — готовят для конвоя. Вот на шестнадцатый вагон — главный удар. И тендер. Там быть двум немцам с пулеметом… В кабине машиниста, это уже проверено, бывает один немчишка. Никаких мин, никаких взрывов. Как договорились. Обстрел котла паровоза. Только обстрел. Машинист и кочегар управятся со своим немцем. Без шума. Прибьют. Задавят. Как придется. Останавливают паровоз и выбрасываются под насыпь. Внизу, под насыпью, пули их не возьмут. Ребята связывают их и бросают. «Жертвы партизан». Огонь по тендеру. Огонь по шестнадцатому. Огонь по тормозам. А может, по тормозам и не придется — разбегутся?
— Самое, пожалуй, сложное, — медленно произнес Масуров и ногтем коснулся носа, — что делать ребятам после спасения. Понятно, подадутся в лес. А дальше что? Возвращаться домой нельзя. В отряды сразу не направишь. Мы ж имеем представление о полсотне, может, и меньше. А их тысяча. Может, и больше, ты говоришь.
— Ну, со своими Оля условилась. Они соединятся с группами нападения. Одни у Дубовых Гряд, другие — возле Снежниц. И — в отряды. А остальные… Были б свободны! Не в Германии же, у себя. Кто сам прибьется в какой-нибудь отряд, а кто по-другому пристроится. Теперь, надо думать, уже не попадутся. Ведь главное — освободить их. Политический смысл операции в этом, так?
— Так. Наши в вагонах знают о сигналах машиниста?
— Знают. И только услышат, объявят всем и скажут, что делать.
— Народу там много, и разного, — раздумчиво произнес Масуров, — добро б не оказался предатель.
— А и найдется прохвост, — что он сможет? Да и свои с ним расправятся. Хуже другое…
— А именно?
— Ребятам в вагонах неизвестно, даже приблизительно, когда загудят наши гудки. Повезут прямо на запад — одно, а если сначала в восточную сторону — совсем другое. По времени. Вот в чем дело!