Страница 25 из 130
«Надо начинать». Кирилл поднялся с кочки и по раскиданным по траве солнечным пятакам пошел к палаткам.
6
Он сверился с компасом и картой: все так, шли как будто правильно, успокоился Кирилл.
Озеро осталось позади. Но еще долго, пока пробирались они жердняком, озеро блестело справа, матовое, словно молоком налитое. А потом совсем потемнело. Потом нежаркое солнце, выбившееся из большого, тоже матового, облака, снова обдало его светом, и тихая середина сверкнула было и погасла, — они входили в зеленый и пахучий сумрак ельника.
Отсюда, если следовать карте, надо бы повернуть на олешник, вон он, но там по колено завязнешь в болоте, — соображал Кирилл. «Смотри, Гриша, а?» Ивашкевич взглянул на карту. Ничего не сказал. Они продолжали двигаться в еловой тесноте.
Одежда Петра пришлась Кириллу впору, только шапка, кургузая, все время сползала на затылок.
— И потерять недолго, — в который раз сдвинул ее наперед. — Рукам работенка.
Ивашкевич бросил на Кирилла беглый взгляд, губы его тронула короткая усмешка: «Умеет же носить лохмотья…»
— Зато вид у тебя… Немец встретит, и тот пожалеет. — Ивашкевич поправил автомат на груди.
Немного позади, держа оружие наготове, тяжело и прочно ступал Паша.
Вышли они в шесть утра, на поиски подпольного обкома партии. Алеша Блинов, передав в Москву радиограмму, сообщавшую генералу и товарищу Кондратову местоположение отряда, накормил их супом и кашей из концентратов. Сейчас было уже около двенадцати.
— Знаешь, сосет под ложечкой, — признался Кирилл. — Пожалуй, пожуем?
— А как же! — подкинул Паша, и глаза его заблестели. Он торопливо шагнул и шел уже рядом с Кириллом и Ивашкевичем.
Ивашкевич достал из глубокого кармана ватных брюк пачку галет, надорвал упаковку, извлек три галеты, дал Кириллу, потом три Паше и себе вынул. Шли, ели.
Лес редел. Подошли к опушке.
Кирилл слегка раздвинул еловые ветви, выглянул. Большой луг. Видно, болотистый — осока, мелкий олешник. Дорога и вела олешником, потому и не пошли по ней, что болото, и повернули в ельник. Посреди луга стог. Стог не удивил — деревня же недалеко, показывала карта, километра два. Безмолвный, недвижный луг полон первобытной тишины.
Никого.
Ветер перебежал через луг, оставив за собой чуть пригнутую отаву, влетел в лес и лег Кириллу под ноги.
Ивашкевич отошел от Кирилла, приблизился к высокой ели, слегка высунувшейся за опушку. Поодаль, тоже под елью, плашмя растянулся Паша, и густые широкие ветви прикрыли его. Высматривали, высматривали: вдруг хоть что-нибудь да выдаст чье-то присутствие на лугу.
Никого, никого.
Солнце остановилось в бледно-белом небе. Все тени убраны куда-то. Кирилл взглянул на часы: тринадцать. «Даже восемь минут сверх». Терпение, терпение. Должен же связной появиться. Кирилл опустился на колено, раскидистые внизу елки разомкнулись и пропустили его голову, он старательно оглядывал пустынный луг. «А товарищ Кондратов сказал — к двенадцати». Может, не туда вышли?
«А вон что такое?..» — вдруг насторожился Кирилл. Он подал знак Ивашкевичу и Паше. Те повернули голову, куда указывал Кирилл. Из-за стога высунулось что-то похожее на деревянный хоботок и пошевеливалось в траве. Вот уползло, скрылось за стог. Опять высунулось, поерзало и снова скрылось. «Э, нет. Тут что-то есть…»
Потом у стога появился человек — худощавый, в картузе. Сутулясь, прихрамывая, обошел стог. «А! Деревяшка вместо ноги. Сидел, значит, за стогом, вытянув протез, конец его и виден был, — раздумывал Кирилл. — Посмотрим, дальше что…»
Человек опять сел, на этот раз лицом к опушке, привалился к стогу спиной. Вытащил из кармана флягу, приложил ко рту, развернул тряпицу. «Ест», — увидел Кирилл.
— Выхожу, — тихо сказал он.
Ивашкевич и Паша взяли автоматы наизготовку.
Кирилл шел прямо на человека с протезом. Тот, как бы не видя его, продолжал жевать.
— Ну, здоро́во, — остановился перед ним Кирилл.
— Здоро́во так здоро́во, — безразлично откликнулся человек с протезом. Кирилл оглядел его. Рыхлое белесое лицо, на котором все отчетливо видно, жидкая бородка вразброс, волосы, тоже редкие, рыжие, торчащие из-под картуза, нос в мелких оспинках, словно побит шашелем, и слегка свернут набок, глаза маленькие, пустые и непонятно, куда они смотрят и смотрят ли вообще.
«Хрен какой-то», — пожал плечами Кирилл. Не тот, наверное, кого ждал.
Он присел рядом.
— Ну, чего молчишь?
— А говорить чево? — Человек с протезом повернул к нему покривленный нос.
— А что толку сопеть в две дырки?
— А я тебя не звал, — озлились пустые маленькие глазки. — На вот… — ткнул в руки Кирилла флягу. — Хе-хе-хе… — залился неожиданным смехом.
«Что это он, ни с того ни с сего?» — покосился Кирилл. Он глотнул из фляги, поперхнулся. Крепкий самогон!
— А кто ты будешь? — искал он хоть какой-нибудь намек.
— А скажу — немец, поверишь? Так и спрашивать чево! — почесал кривоносый под бородкой. Потом осклабил желтые зубы: — А ты кто?
— Я кто? — поддразнивая, прищурил Кирилл глаз. — Не поймешь.
— Хе! Не пойму. Чево ж не понять? — И опять залился. — Дурачок, думаешь?
— А ты как думаешь?
— А дурачок всегда думает, что вумный. Хе-хе-хе… — не унимался кривоносый. — Хе-хе… — тряслись его плечи.
Лихим движением сбил картуз на затылок:
— А ты не поп?
— Узнал…
— А думаешь — дурачок! Я-от насквозь вижу. — Кривоносый опять закатился хохотом, даже захрипел. Помотал, давясь смехом, головой: — Врешь, не поп. Жулик.
— Ну, братец, на отгадку ты мастер.
— Ага. Меня не проведешь. Хе-хе… — не сдавался кривоносый.
— Это у тебя где — на фронте отхватили? — почти безразлично кивнул Кирилл на протез, стараясь перевести разговор на другое.
— Чево? На фронте? — Кривоносый даже удивился. — Не-э… На мельнице. Это у дураков на фронте отхватывают, — гнул он свое. — У вумного-от не отхватят. Вумный увернется.
— Все у тебя, выходит, делится на половину — на дураков и на умных.
— А то нет? Только не на половину. Дураков больше. Хе-хе… — снова затрясся в смехе кривоносый.
— Вон как! — присвистнул Кирилл.
Кириллу показалось, что у того в глазах мелькнула плутоватая ухмылка. «Прикидывается», — решил он.
— Эй ты, «хе-хе»! Ладно тебе. Брось это дело. Потолкуем давай. А то и я начну «хе-хе», тогда меня не остановишь. Я ж тоже в дурачка умею.
— Ну-у?
— А ты думал?
— Силен мужик, — с деланным восхищением протянул кривоносый. — Силен-от…
Он отнял у Кирилла флягу, отпил глоток, взял с тряпицы, разложенной перед ним, кусок сала, по-крестьянски надрезанный накрест, складным ножом отделил ломтик и лениво сунул в рот. Потом откусил кусок хлеба. Жевал медленно, и опять пусто и отрешенно глядел перед собой. Кирилла словно и не было рядом.
— А и я жрать хочу.
— А чево тебе? — уже покладисто отозвался кривоносый.
— Хлеба.
— Хе! Может, и сала?
— И сала.
— Вижу, соображаешь. Опосля, гляди, и закурить захочешь?
— Захочу. А есть табак?
— Найдется в кисете.
— Видать, любит тебя твоя Матрена, — глазами показал Кирилл на снедь.
— Ага, — озорно подмигнул кривоносый. — Акулина.
Хлеб. Сало. Табак в кисете. Да самогон во фляге. Матрена — Акулина. Пароль и отзыв. Кажется, порядок…
Кривоносый уложил в тряпицу оставшийся кусок сала, недоеденный хлеб, заткнул пробкой флягу.
— Отсунемся, ну, да подымим. — Распластав в траве ладони, он оттолкнулся от стога, ноги протянулись вперед, еще раз напряг ладони, ноги поползли дальше.
Кирилл тоже переместился вслед за ним. Кривоносый развязал кисет, оторвал от газеты полоску, насыпал в нее щепоть самосада, зеленоватого, крупного, провел по бумаге языком и склеил цигарку. Делал это медленно, обстоятельно, и Кирилл начал сердиться.
— Послушай, у тебя, видать, забот никаких?..
— Хе!..
Пошевелил протезом, достал из кармана кремень, кресало, нитяной фитиль, высек искру, дунул на трут, прижатый пальцем к кремню, еще раз чиркнул огнивом о кремень и снова подул, теперь с большей силой, и слабая искорка заметалась на конце разлохмаченного трута. Кривоносый дул, дул, пока фитиль не зарделся, и, заслонив его ладонью, прикурил.