Страница 24 из 59
Дверь с грохотом закрывается.
Я выглядываю из своего тайника. Адам стоит смущенный.
У меня розовеют щеки. Я рассматриваю сложное плетение нитей прекрасного ковра на полу, трогаю текстильные обои и жду, пока Адам что-нибудь скажет. Я встаю, чтобы посмотреть в маленький квадрат окна, но вижу только мрачный пейзаж разоренного города. Прижимаюсь лбом к стеклу.
Вдалеке то здесь, то там словно рассыпаны металлические кубики: жители поселков-времянок, завернувшись в несколько слоев тряпья, пытаются спастись от холода. Мать держит за руку малыша. Над ними стоят солдаты, неподвижные, как статуи, наведя автоматы, готовые стрелять. Повсюду горы хлама, мусора, на земле поблескивают бритвенно-острые осколки металла. Ветер пригибает одинокие деревья.
Рука Адама оказывается у меня на талии.
Его губы у моего уха, он молчит, но я таю, словно пригоршня нагретого сливочного масла, и растекаюсь по его телу. Я хочу насладиться каждым мгновением этой минуты.
Позволяю глазам закрыться, не смотреть на реальность за окном. Совсем не надолго.
Глубоко вздохнув, Адам привлек меня еще ближе. Телом я повторяю его силуэт: он обнимает меня за талию и прижимается щекой к моей макушке.
– Какая ты чудесная…
Я пробую засмеяться, но не помню, как это делается.
– Я никогда не думала, что кто-нибудь скажет мне эти слова.
Адам поворачивает меня к себе лицом, а я гляжу и не гляжу на него, меня лижут языки пламени, внутри полыхает пожар. Адам смотрит на меня будто впервые. Я хочу омыть душу в бездонной синеве его глаз.
Он наклоняется, упираясь лбом в мой – наши губы оказываются совсем близко, – и шепчет:
– Как ты?
Я хочу поцеловать каждое биение его сердца.
Как ты? Два слова, которых мне еще никогда не говорили.
– Я хочу сбежать отсюда, – искренне говорю я.
Он прижимает меня к груди, и я наслаждаюсь силой, чудом, великолепием простого движения. Адам кажется воплощением силы в шесть футов высотой.
Все бабочки мира мигрировали мне в живот.
– Джульетта…
Я отстраняюсь, чтобы взглянуть ему в лицо.
– Ты серьезно насчет ухода? – спрашивает Адам, ведя пальцами по моей скуле и по пути выручая случайно выбившуюся из-за уха прядку. – Ты понимаешь, какой это риск?
Я знаю, что единственный настоящий риск – это смерть.
– Да.
Он кивает и понижает голос:
– Корпус мобилизуют для какого-то наступления. Взбунтовались ранее молчавшие группировки, наша задача подавить сопротивление. Думаю, они хотят сделать эту акцию последней, – тихо добавляет он. – Происходят какие-то громадные подвижки, пока точно не знаю какие, но в любом случае нам нужно быть готовыми уйти вместе с солдатами.
Я замираю.
– Что ты имеешь в виду?
– Бежать нужно, когда выступит корпус. Так мы выиграем время. Все будут заняты наступлением и не сразу заметят наше отсутствие и соберут достаточно людей, чтобы отрядить погоню.
– Ты что, пойдешь со мной? Ты решишься на это ради меня?
Адам чуть улыбается, сдерживая смех. Его взгляд становится мягче.
– В жизни очень мало такого, чего я не сделал бы ради тебя.
Глубоко вздохнув, закрываю глаза и касаюсь кончиками пальцев его груди, представляя, что это птица летит по его коже. Решаюсь задать вопрос, который страшит меня больше всего:
– Почему?
– Что – почему? – Он отступает на шаг.
– Почему, Адам? Почему ты принимаешь во мне участие? Почему помогаешь? Я не понимаю, почему ты готов рискнуть своей жизнью?
Адам снова прижимает меня к себе и шепчет на ухо мое имя – один раз и другой. Не знаю, отчего я вся горю, чувствуя его улыбку на своей коже.
– Не понимаешь?
Я уже ничего не понимаю, хотела я сказать, но вдруг разучилась говорить.
Тихо усмехнувшись, он берет меня за руку и внимательно рассматривает.
– Помнишь, в четвертом классе, когда Молли Картер слишком поздно записалась на экскурсию, все места были заняты, а она стояла у школьного автобуса, плача, потому что ей тоже хотелось поехать? – Не ожидая моего ответа, он продолжал: – Я помню, как ты вышла из автобуса и предложила ей свое место, а она даже спасибо тебе не сказала. Я смотрел, как ты стоишь на тротуаре, когда отъезжал автобус.
Я слушала, затаив дыхание.
– А в пятом классе, помнишь, когда родители Даны чуть не развелись? Она каждый день приходила в школу без ленча, и ты отдавала ей свой. – Он помолчал. – А когда неделя прошла, она снова перестала замечать тебя.
Я молчала.
– В седьмом классе на экзамене по математике Шелли Моррисон поймали, когда она списывала у тебя контрольную. Она орала, что за двойку отец убьет ее, и ты сказала, будто это ты у нее списывала. Тебе поставили единицу за экзамен и целую неделю оставляли в школе после уроков. – Адам поднял голову, но не смотрел на меня. – У тебя потом на руках месяц не сходили синяки. Я еще думал, кто тебя так.
Мое сердце забилось быстро-быстро. Я сжала кулаки, чтобы не дрожали пальцы, стиснула зубы и сделала бесстрастное лицо, но не могла унять болезненный стук в груди, как ни старалась.
– Тысячу раз, – заговорил Адам совсем тихо, – я видел, как ты поступала благородно. Тысячу раз. И никогда не произносила ни слова, если тебя не заставляли. – Он снова засмеялся, на этот раз натужным, тяжелым смехом. Он смотрел куда-то мне за плечо. – Ты никогда ничего не просила. – Адам наконец взглянул мне в глаза. – И все равно они считали тебя черт-те кем.
Чувствуя в горле ком, я попыталась отвернуться, но он поймал меня за подбородок.
– Ты не представляешь, сколько я о тебе думал. Сколько раз я мечтал, – он с трудом вздохнул, – мечтал быть близко к тебе. – Он потянулся пригладить себе волосы, но передумал, опустил глаза и тут же посмотрел на меня: – Господи, Джульетта, я пойду за тобой куда угодно. Ты – единственное хорошее, что осталось в мире.
Я умоляла себя не расплакаться. Не знаю, удалось или нет. Меня словно разбили на кусочки и снова склеили.
Пальцем Адам мягко приподнял мое лицо за подбородок.
– У нас недели три, – сказал он. – Они не смогут дольше сдерживать волнения.
Я кивнула, часто моргая, спрятала лицо у него на груди и притворилась, что не плачу.
Три недели.
Глава 24
Прошло две недели.
Две недели платьев, душа, еды, которую я готова швырнуть через всю комнату. Две недели улыбок Уорнера и его попыток меня обнять, его смеха, руки на моей талии, требований выглядеть безукоризненно, когда я сопровождаю его. Он считает меня своим трофеем, своим секретным оружием.
С трудом подавляю рвущееся наружу желание размозжить костяшки его пальцев о бетонный пол.
Но две недели я всему подчиняюсь, потому что через неделю нас тут не будет.
Надеюсь.
К тому же я ненавижу Уорнера меньше, чем думала сначала.
Мне его жаль.
Он находит странное утешение в моем обществе, веря, что я пойму его вывернутые, извращенные представления, детство, исковерканное безразличным, но при этом требовательным отцом.
Но он ни полслова не проронил о своей матери.
По словам Адама, о ней никто ничего не знает и на эту тему не принято говорить. Уорнера все считают продуктом безжалостного воспитания и холодного, расчетливого стремления к власти. Он ненавидит счастливых детей и счастливые семьи.
По-моему, Уорнеру кажется, что я его понимаю.
Что мне сказать? И да, и нет.
Потому что мы с ним разные.
Я хочу быть лучше.
Мы с Адамом проводим вместе мало времени, фактически только ночи, да и то считаные часы. Уорнер с каждым днем усиливает слежку; отключение видеокамер обострило его подозрительность. Он заходит в мою комнату без предупреждения, ведет меня на совершенно необязательные прогулки по зданию, болтает о своих планах, о своих планах придумать новые планы и о том, как вместе мы покорим мир. Я даже не притворяюсь, что слушаю.