Страница 3 из 3
Осторожно приближаюсь.
Это памятник, гранитный монумент, изображающий опустившегося на одно колено воина. На плечах у него плащ-палатка, из-под которой виднеется обнаженное мускулистое тело. Солдат смотрит куда-то вбок, сжимая в руке автомат ППШ, с диском. Памятник стоит, сильно накренившись, кубический постамент его почти целиком утопает в прахе. Кстати, отмечаю я, вокруг памятника цветы растут гуще, значительно гуще… Подхожу еще. И тут надо мной в сером небе стремительно и бесшумно проносится широкая черная тень. Вскидываю голову, но тени уже нет — удалилась. Перевожу взгляд на памятник.
У каменного солдата измученное выражение лица, но смотрит он сурово и яростно — молодец скульптор, сумел передать взгляд… Похоже, над памятником долго глумились некие вандалы: воин почти весь исписан ругательствами на разных языках и непристойными картинками, местами гранит обожжен, на голой мускулистой груди воина глубоко выцарапана пятиконечная звезда, а постамент размалеван свастиками. Местами от памятника отколоты куски, а кто-то даже отбил у воина нос.
Мне почему-то становится очень жаль солдата, и я чувствую, что плачу. Его, беспомощного, свалили сюда, в этот тоскливый мир (понимаю я), и долго над ним измывались, а он ничего не мог поделать, и защитить его было некому, он стоял и терпел, глядя в сторону яростными глазами… Плохо осознавая, что делаю, подхожу к памятнику и прижимаюсь к нему лицом.
В эту самую минуту до меня доносятся странные звуки — словно где-то рядом хихикает компания притаившихся шутников. Оглядываюсь с недоумением — кто бы это мог быть?.. О! О, о! Цветы, окружающие памятник, — это не цветы вовсе, это, оказывается, рты на длинных тонких ножках! Десятки губастых, влажных ртов. Они подрагивают, издавая негромкий противный смех. Я озираюсь затравленно, мне снова становится страшно. А рты на ножках уже издевательски хохочут во весь голос, все эти цветы-нецветы, которыми поросла серая равнина. Я трясу головой, пытаясь избавиться от этого кошмара, но все вокруг наполнено мерзким смехом… И тут на меня снова падает широкая тень. Устало смотрю вверх. Надо мной в сером небе медленно проплывает широкий ромбовидный силуэт. А хохот звучит все громче, он становится нестерпимым, я затыкаю руками уши и инстинктивно прижимаюсь к памятнику, словно прося у него защиты…
…и вдруг в грохочущем вокруг меня смехе я улавливаю некий посторонний звук. Словно комар зудит. Нет! Это где-то далеко-далеко отсюда взахлеб плачет ребенок.
«Тихо!!!» — ору во все горло и с ненавистью пинаю ближайшие цветы-рты. Опускаю руки. Смеха больше нет, но плач все еще слышен — едва-едва, где-то на самом пороге восприятия. «Вот оно что», — говорю я себе. Это как озарение. Весь этот тоскливый серый мир, усыпанный прахом и покрытый мглой, все это вымороченное пространство с чудовищными хохочущими цветами и тенями, реющими в небе… ведь это наше будущее. Это наша Земля, вконец загубленная войнами, насилием, убийствами, злобой человеческой. И наш мир стал таким потому, что я позорно бежал от игрушечного танка и оставил ему на растерзание беззащитного маленького мальчугана. Все это — прямое следствие моей, именно моей трусости…
…гигантский плоский ромб ходит надо мной кругами. Кажется, он опустился еще ниже. И вроде бы появился еще и второй…
Шатаясь, отхожу от памятника. Воин по-прежнему смотрит в сторону, и взгляд его полон бессильной ярости.
Я слегка улыбаюсь памятнику. Теперь, по крайней мере, я хотя бы знаю, как мне следует поступить.
Поворачиваюсь кругом и делаю шаг вперед…
…и просыпаюсь.
Спину холодит каменная стена, и справа громоздятся ржавые мусорные баки.
Э, вспомнил я, это ведь подворотня! Арка. Сюда я вбежал, спасаюсь от игрушечного танка «Тигр». А где же серая равнина, мерзкие цветы, несчастный памятник? Их нет. А что есть?
Я вскочил. Ребенок есть, вот что! И ему угрожает опасность. Вперед, сказал я себе, вперед, если не хочешь, чтобы Земля превратилась в подобие океанского дна. Вперед, сволочь!
Я выбежал из-под арки на улицу и ринулся назад, к кинотеатру «Вэтэн».
И танк, и мальчик были на месте. Более того, они стояли в той же позиции, в которой я их видел перед тем, как пнуть мерзкую игрушку. Они словно замерли, ожидая моего возвращения.
Тем лучше, сказал я себе, тем лучше. И, глубоко вздохнув, встал между адской машинкой и мальчиком.
Хорошо бы ручной гранатомет, мелькнула мысль. Или хотя бы элементарную противотанковую гранату, уж я показал бы ему кузькину мать… Но ничего у меня не было, кроме собственных рук и ног. И тогда, шагнув вперед, я с силой ударил этот фантастический танк носком туфли под башню (нога отнялась вконец), и он перевернулся-таки, показав мне свое грязное плоское днище и вращающиеся ленты гусениц. И, осознавая, что промедление смерти подобно, я прыгнул вперед, упал на перевернутый танк и вцепился в него обеими руками.
Похоже, он не стал еще полностью металлическим — во всяком случае, мне удалось согнуть ствол пушки. Зато он сразу же ободрал мне руки до крови траками гусениц… но в то же время оставался достаточно мягким и податливым, словно был сделан из вязкого пластилина. Я понял, что пока он не вырос в натуральную величину и не затвердел окончательно, с ним надо было что-то делать. И я принялся изо всех сил мять, как глину, башню и корпус, пушку и гусеницы, словно бы пытаясь переделать боевую машину во что-то другое, безобидное, даже полезное, не в очередной механизм для человекоубийства, а во что-то принципиально иное, противоположное по сути…
…и я продолжал мять, давить, месить руками и коленями, а танк, бешено вертелся подо мной, не переставая разбухать…
…и вот настала минута, когда я понял, что он наконец-то сдох, танк, и там, во сне, мозг мой с облегчением отключился, как во время обморока, а руки продолжали что-то лепить из побежденного монстра, уж и сам не знаю, что именно, но я мог с уверенностью сказать лишь одно — это не был другой танк…
…а потом я вдруг пришел в себя (там же, там же, во сне) и обнаружил, что сижу посреди улицы, на холодных каменных плитах, весь растерзанный и окровавленный, и все тело ноет, как избитое палками, и никакого танка больше нет, и ни единой души вокруг по-прежнему нет, если не считать стоящего рядом со мной дрожащего Османчика. Я неловко обнял его рукой за бедра и притянул к себе. Ребенок положил ладонь мне на голову. Прикосновение было приятным. По-прежнему моросил дождь. Я посмотрел вдоль улицы. Где-то в перспективе, у закусочной «Макдональдс», Торговая обрывалась, и дальше, к западу, переходила в бескрайнюю красноватую пустыню; небо на западе было темно-фиолетовым, а в нем висело солнце, непривычно маленькое и колючее. Оттуда, из пустыни, тянуло ледяным холодом.
И еще я увидел, как по красному песку движется, постепенно удаляясь от нас, странная шестиколесная тележка с чем-то вроде полураскрытых стрекозиных крыльев сзади и маленькой плоской головой на длинной тонкой шее-штанге. Я почти сразу же понял, что это за штука, а поняв, вздохнул с огромным облегчением. Так вот во что мне удалось превратить проклятый танк! Что ж, не самый плохой вариант…
«Что это?» — шепотом спросил Османчик. Он все еще дрожал.
«Это марсоход, — ответил я тоже шепотом. — Робот такой, для разведки Марса. А это — Марс».
Я прокашлялся и заговорил громче.
«Это Марс, — повторил я. — Иная планета, иной мир. Когда-нибудь ты, может быть, полетишь туда. И другие люди тоже. Вы заселите эту планету, построите города, посадите сады… Это будет другая жизнь, совсем новая. Только я прошу тебя, Осман, — в этой новой жизни… не позволяйте кому бы то ни было делать абажуры из человеческой кожи…»
«Что?» — испуганно переспросил Осман. Он не понял. Я вместо ответа крепче прижал его к себе. И подумал, что когда проснусь и встречу этого мальчишку там, наяву… Он ведь ничего не будет знать об этом страшном сновидении (естественно, он же не обязан знать чужие сны!), и о растущем танке «Тигр», и о моем сумасшедшем поединке с этим дьявольским танком… И я должен буду объяснить ему, что такое фашизм, и рассказать о Великой Отечественной войне, и о Великой Победе… Многое придется ему рассказать, причем немало такого, о чем нормальному человеку лучше и не ведать. Но все-таки придется. Чтобы ни Османа, ни других детей планеты не застала врасплох эта гнусная штука, название которой — фашизм.