Страница 2 из 3
2
Там, во сне, я шел по Торговой улице, она же Низами, шел под кропающим с хмурого неба дождиком. Несмотря на светлое время суток, улица была необычайно пустынна — ни одного человека, ни одной собаки или кошки, ни даже какого-нибудь воробья. Это выглядело довольно пугающе. И стояла какая-то неестественная тишина, лишь дождь шелестел по рекламам-растяжкам, повисшим над головой. Налетающий ветерок шевелил кучки мелкого мусора. На ходу оглядывая пустынную Торговую, я ощутил на несколько мгновений отвратительный холодок в груди. Я был один, совсем один.
Дойдя до кинотеатра «Вэтэн», я увидел, наконец-то, еще одного человека. Это был ребенок, причем знакомый ребенок; сынишка моего приятеля, черноглазый и черноволосый мальчик лет шести-семи, по имени Осман. Он стоял посреди улицы, одетый во что-то яркое, модное, и исподлобья смотрел на меня, словно не узнавая. При виде него у меня буквально отлегло от сердца. Я улыбнулся Осману, махнул ему рукой и ускорил шаг.
И тут откуда-то справа донесся звон разбиваемого стекла, и вслед за этим из пассажа кинотеатра выкатилось на улицу что-то маленькое и зеленое. Я остановился, приглядываясь. Это был игрушечный танк T-VI «Тигр», состоявший на вооружении гитлеровского вермахта, вернее, сборная модель такого танка. Я часто видел ее на витрине одного из магазинчиков в пассаже. Там она стояла на полочке в окружении сотен других моделей машин, танков, самолетов разных стран и эпох. Модель немецкого танка была выполнена скрупулезно, вплоть до мельчайших деталей, окрашена в темно-зеленый цвет и несла на башне два черных креста с белой каймой. И сейчас этот игрушечный «Тигр», покинув магазинчик, лихо разъезжал вокруг ребенка, смешно жужжа и вертя башней с маленькой пушечкой.
Я пожал плечами — чего только не увидишь во сне! — достал пачку «Кэмэла» и закурил, пряча сигарету от дождя в ладони. Стал наблюдать за Османом, бегающим по пустынной улице, и за маленьким танком, который гонялся за мальчишкой. Османчик заметно оживился и перенес все свое внимание на модель. Честно говоря, я ощутил в душе болезненный укол, нечто вроде приступа ревности: всего-то нас с ним двое на этой улице, а может быть даже и во всем городе, а он увлечен игрушкой и совсем забыл обо мне… Потом я сказал себе: а, ребенок, что с него возьмешь?
И вдруг я заметил, что модель танка постепенно увеличивается в размерах! Словно бы разбухает, становясь все больше и больше! Я замер. А танк с черными крестами на башне рос, гоняясь за визжащим от восторга малышом, и гусеницы танка уже ощутимо гремели по выстилающим улицу плитам, и в пулеметном гнезде вдруг зашевелился черенок пулемета.
Там, во сне, я с пронзительной ясностью понял: игрушка будет увеличиваться до тех пор, пока не превратится в настоящий танк. И этому следовало воспрепятствовать любым путем. Потому что я буквально кожей чувствовал надвигающуюся беду, страшную беду. И беда эта грозила в первую очередь Осману, потому что он не знал, маленький глупыш, что такое настоящий танк, и тем более понятия не имел, что такое фашизм. А модель, если только ее можно было так называть, была уже размером с большую коробку из-под телевизора. Медлить было опасно. Я отшвырнул сигарету и ринулся вперед. «Уходи!» — крикнул я Осману и пнул танк ногой. Нога заныла. Ребенок остановился; он больше не смеялся и смотрел на меня озадаченно. А танк отбросило метра на два в сторону. Он замер, развернулся и, взревев двигателем, поехал прямо на меня.
Его намерения были ясны — страшная машинка охотилась, конечно же, за ребенком, но решила сначала устранить меня, как досадную помеху. И что же было делать? Я мог, например, убежать. И оставить Османа один на один с набирающим силу чудовищем, замаскированным под невинную детскую игрушку. Но убегать было нельзя. Ибо тогда Османа ждал ужасный конец, и, что трагичнее всего, несмышленыш так ничего и не понял бы — до самой последней минуты.
Считается, что человек во сне поступает точно так же, как поступил бы наяву. Так считается. И там, во сне, ярком, как реальность, я оказался перед выбором.
Я смотрел на надвигающийся «Тигр» и мне было нехорошо. Ибо на меня катила не просто ожившая, как по волшебству, игрушка. Это катил возрождающийся фашизм, стряхнувший с себя многолетнее оцепенение. Танк-Освенцим и танк-Дахау, танк-разбомбленные-колонны-беженцев и танк-потопленные-пассажирские-суда, и танк-сжигаемые-на-площадях-книги… танк-убийца, танк-насильник, танк-мучитель… Мне почудилось даже, что я слышу песню, которую горланит находящийся внутри него лилипутский экипаж, бравые ребята из какой-нибудь там танковой дивизии СС «Мертвая голова». Эти парни были явно не прочь начать все сначала… Я очень мешал этому танку, ибо понимал его сущность, и посему должен был стать его первой жертвой. Фактически вопрос стоял так: кто кого. А ставкой в этом необыкновенном гладиаторском поединке была — ни больше и ни меньше — жизнь ребенка, который все еще таращился на нас, ничегошеньки не понимая.
И тут, к великому стыду своему, я испугался. Я элементарно струсил. Вид приближающейся ко мне дьявольской игрушки, разбухающей на глазах, был страшен, по-настоящему страшен. Нервы мои не выдержали, и я стал пятиться, а потом повернулся и быстро зашагал по пустынной улице, то и дело оглядываясь через плечо… Танк целеустремленно катил за мной, не думая отставать. И я, позабыв о мальчике и растеряв последние остатки мужества, припустил бегом. За спиной явственно слышалось тонкое завывание двигателя и дробный стук игрушечных гусениц. Тогда я, впав в форменную панику, побежал еще быстрее — по направлению к «Макдональдсу». Мне было страшно, очень страшно. Мой ужас усиливался еще и оттого, что я заметил странную вещь — улица сужалась, пытаясь сдавить меня с обеих сторон домами! О Боже, Город, оказывается, был заодно с танком! И никого вокруг, абсолютно никого, одни лишь мрачные каменные дома, которые, сдвигаясь, старались поймать меня в ловушку.
Инстинкт подсказал мне выход: я вильнул в сторону и влетел в подвернувшуюся арку, ведущую в какой-то внутренний двор, и затаился там, тяжело дыша и выглядывая из-за мусорных баков. Я увидел, как танк пронесся мимо, а через минуту поехал обратно, словно бы в недоумении вертя башенкой.
Я опустился на корточки и с облегчением вздохнул, привалившись спиной к холодной стене. Переждать, подумал я. Переждать, и будь что будет. Какое мне дело до ребенка, это ведь, в конце концов, вовсе и не мой ребенок!
Я перевел дух и уселся поудобнее. И задремал. И — заснул еще раз, успев отметить всю необычность положения (уснуть во сне!). И увидел второй сон. Вложенный, так сказать. Сон-вкладыш…
…осторожно озираясь, выхожу из-под арки. Танка не видно, улица по-прежнему пуста. Тогда я быстрым шагом иду в сторону площади Фонтанов…
…и выпадаю в некий странный мир. Нет больше никакой площади Фонтанов. Вокруг, насколько хватает глаз, расстилается однообразная серая равнина. Оглядываюсь озадаченно. Под ногами — слой чего-то, напоминающего пепел, в который ноги погружаются по щиколотку. Из пепла на равном расстоянии друг от друга торчат странные одиночно растущие цветы на тонких прямых стеблях. Окружающая местность скорее напоминает глубоководный пейзаж, виденный мною по телевизору. Голый субстрат и торчащие морские лилии…
Гляжу вверх — там серое, беспросветное, унылое небо, из-за которого все вокруг кажется погруженным в серую мглу. Тусклый и очень печальный мир. И нигде не видно солнца, и нигде не видно света. Ну просто дно океана. Или другая планета какая-нибудь. Венера, например. Я глубоко всовываю обе руки в карманы и, поеживаясь, шагаю куда-то в неопределенном направлении, задевая локтями стебли цветов и увязая в сером пепле. Движения даются с некоторым трудом, словно я и вправду иду в воде. И тишина. Ватная такая тишина, словно в уши мне загнали по тампону.
Какой странный здесь воздух, отмечаю я мысленно, затхлый и совершенно неподвижный, ни ветерка. Извлекая сигарету, раскуриваю на ходу. Слабо, как-то вяло полыхает огонек зажигалки. Сигарета раскуривается с трудом, словно отсыревшая; выплевываю ее с отвращением. И цветы какие-то странные. Что в них такого странного? Но я не успеваю додумать эту мысль до конца, ибо вижу впереди выступающую из серой мглы неясную темную громаду.