Страница 3 из 13
Базаров. Женщина, роди меня обратно.
Всех персонажей засасывает во вскрытую полость Ивана Сергеевича Тургенева. Полость совершенно заживляется, как и череп. Мозг остается на весах.
Тургенев (вставая). Как долго я спал… Какой чудный мне приснился сю… сю… сю… (блюет). Сю… сю… сю… (блюет) сю… сю… сю… (снова блюет). Ах, ничего мне не снилось во время сна! А только как бы поумнел!
Уходит.
Мозг начинает подпрыгивать на весах, как мячик, и, набрав необходимую прыгучесть, метко отправляет себя в таз.
Что делать
Сцена, представляющая собою Россию. Вера Павловна спит, сидя на стуле.
Чернышевский ломает руки.
Чернышевский. Как скучно жить!.. Как жутко знать, что жить скучно!.. Как омерзительно, зная, что жутко знать, – тем не менее – жить, жить, жить!..
Вера Павловна издаёт носовой звук – очевидно, носоглотка западает в область пищевода.
Чернышевский. Гм!
Вера Павловна стихает.
Чернышевский. Верочка.
Вера Павловна издаёт тот же звук.
Чернышевский. Гм!
Вера Павловна стихает.
Чернышевский. Верочка.
Вера Павловна дергается, но тем не менее звук издаёт.
Чернышевский. Гм!
Вера Павловна стихает.
Чернышевский. Четвертый сон. Вот теперь порядок. (Ходит по России взад-вперед). Так для того ли разночинцы!.. рассохлые топтали… мгм… (Орет.) Виссарион!
Вбегает Белинский, жуя бородку.
Чернышевский. Не для того ли, говорю, разночинцы!..
Белинский. Рассохлые топтали сапоги!
Начинают хором скандировать эти две строки. Увлекаются, маршируют, покрывшись нездоровым румянцем.
Вера Павловна приоткрывает один глаз, с недоумением и ужасом оглядывая мучителей.
Чернышевский (указывая пальцем). Открыла глаз!
Белинский (приблизив лицо к глазу Веры Павловна). Закрыт.
Чернышевский. Открыла!
Белинский. Закрыт!
Чернышевский. Открыла!
Белинский. Закрыт! Закрыт! Закрыт!
Кусает Веру Павловну за ухо.
Чернышевский. Открыла! Открыла! Открыла!
Белинский. Спит.
Чернышевский. Вот теперь уснула. (Берет Белинского под руку.) Меня что в моей новой профессии привлекает, Виссарион…
Белинский. Григорьич.
Чернышевский….Григорьич, что меня привлекает – это то, что мои желания тут же исполняются. Захочу – уснет, захочу…
Шепчет на ухо. Белинский пытается вырвать руку, возмущён. Но дослушивает.
Белинский. Ну, молодежь…
Чернышевский. А что делать? (Энергично шагает по России.) Что делать, Виссарион?
Белинский. Григорьич.
Чернышевский. Спит нация, Виссарион! Спит! Видит сны золотые! Пора будить.
Белинский. Дай я тебя поцелую, Николай!
Чернышевский. Гаврилыч.
Белинский. Всё равно.
Целуются. Очень растроганы. Вбегает Добролюбов. За ним с сапожным ножичком гонится Писарев. Скрываются.
Белинский. Мне это не нравится. Крови не надо. Не надо крови! Слышишь?
Чернышевский. А что делать? Что?
Вера Павловна всхлипывает. Но тут же придает спящему лицу блаженное выражение.
Чернышевский. Я её все-таки убью в конце романа.
Белинский. Ты меня пугаешь, Николай. Это женщина.
Чернышевский. А что делать? Что? Подскажи.
Белинский. Надо… э-э… надо… надо критикам… критикам надо…
Чернышевский. Ну?..
Белинский. Надо критикам дачи построить!
Чернышевский. Дачи?.. Мгм. Зачем?
Белинский. Там хорошо.
Чернышевский. На даче-то?.. На даче хорошо…
Белинский. Тихо…
Чернышевский. Спать можно…
Белинский. Молочко…
Чернышевский. Рыбёшка там… на поплавочную удочку…
Белинский. Коровка мычит – му-у!..
Чернышевский. Собачка тявкает…
Белинский. И этот… пастух – щёлк бичом!
Чернышевский (орет). Так не построят нам дач при существующем режиме! Никогда!
Белинский. А что делать? Что?
Чернышевский. Будить пора! Будить всех! (Подбегает к Вере Павловне, дергает её за руку, та падает со стула.) Подъём!
Вбегает окровавленный Добролюбов, за ним Писарев.
Все хором. Подъём! Подъём!! Подъё-ём!!!
Вера Павловна (поднимаясь с колен). Можно я ещё немного посплю, Николай Гаврилович?
Веру Павловну разрывают на части.
Все хором (размахивая частями Веры Павловны). Подъём!
Детство Горького
Алёша Пешков, дед Каширин, Цыганок и дядья.
Один из дядьев сечет Алёшу Пешкова. Тот злобно рыдает.
Дед Каширин. Ты, Алексей, смирись… Смирись, говорю!
Цыганок. Да нешто так можно мальчонку-то? Делов, ёлки-моталки…
Дед Каширин. Тебе-то делов! Тебе – что? Он тебе, может, одному смолчит! А нас ославит!.. А-а! Дай-ка мне!
Забирает розги у одного из дядьев, потряхивает ими, настраивая руку.
Дед Каширин. Будешь писать?
Алёша Пешков (сквозь рыдания). Буду!
Дед Каширин. Ну, так – получай! Это тебе за Фому Гордеева! (Сечёт.) Это за Артамоновых! За Нила! За Ниловну! За песню о Буревестнике! За Данко!.. За… за… (В затруднении, с поднятой розгой.)
Алёша Пешков. За Клима Самгина!
Дед Каширин. На таку пакость розог жалко! А вот тебе – чтоб за тетками не подглядывал! Вот тебе – за Беломорканал!
Первый из дядьев (солидно). За первый съезд писателей.
Дед Каширин (входя в раж). За соцреализм! За переписку с Ролланом! За вклады в РСДРП! За историю фабрик и заводов!
Второй из дядьев. Всё равно опозорит. Только ещё хуже опишет. С этими… с пейзажами.
Дед Каширин (застывает с поднятой рукой. Медленно опускает её.). Опишет, сукин кот. А что ж делать?
Садятся, думают.
Алёша Пешков (застегивает штаны). Ваше дело неправое.
Уходит.
Первый из дядьев. Может, отнести его в мешке – да и не было никакого Горького, а один только Нижний Новгород?
Дед Каширин. Мешков на них на всех не напасёшься.
Горестно молчат.