Страница 5 из 9
Мстислав Романович. В середине пятидесятых.
Толоконников. Вот так и говори. А ты – кругозор. Нет у тебя точности. Нет. Нигде нет. Читал я твои вирши…
Мстислав Романович. Я тебе не разрешал их читать!
Толоконников. Ой-е-ей. Ты что, девочка? Дневник ведешь? Честный человек ничего не должен стыдиться. Он весь может показаться и сказать: вот он, я.
Мстислав Романович. Это вопрос порядочности.
Толоконников. Где-то слова выкапываешь – порядочность, независимость. Нет у тебя точности. И в стихах. Ты в каком веке живешь? Люди по Луне ходят, а она у тебя какая-то вдова. Лес у тебя черно-золотой. Не бывает такой лес. Печаль у него маслянистая. Это клеенка бывает маслянистая, понял? Или глаза у старого кота. Но это ладно, бог с ним. Я в этих вещах не спец. Может, допустимо. Не заметил я у тебя, Слава, силы. Не той силы, знаешь, что любит покричать с эстрады, а в бою – в кусты, и не той, что грубой массой берет. Горения у тебя нет. А? Понял, какой я круг сделал, все охватил? И снова – горение, огонь!
Мстислав Романович. Что ж… (Пауза.) Возможно, ты и прав. Нет у меня горения. Ты знаешь, что от жизни я ничего или почти ничего не жду сверх того, что она дает. Я инвалид. Человек, который жив лишь формально по общим меркам. Зачем же мне гореть? Сила жаждет, так говорят. И я смотрю, как сила жаждет. Пятьдесят лет смотрю и должен сказать, что смотреть на это неприятно. И единственное, чего я добиваюсь – это предельной честности и непредвзятости своего взгляда.
Толоконников. Вот! своего! Своего, из своего угла, со своей колокольни! Не те времена, дорогой, не те. Это тебе не девятнадцатый век. Свой угол сейчас – это просто угол и то, что ты там из него видишь, никого не волнует. Начхать на то, что ты там разглядываешь из своего угла. Что тебе, урок политграмоты провести? Слушай. Для нашего времени характерно то, что личные взгляды уже не су-щест-ву-ют. Понял? Необходимо подчинить себя кол-лек-тив-но-му мышлению. А почему? Потому что жизнь настолько усложнилась, что мы уже не можем позволить такую роскошь, как ин-ди-ви-ду-а-лизм. Иначе – анархия, вавилонское столпотворение. Знаю, знаю! Сейчас будешь говорить, что поэт обязан да имеет право. Че-пу-ха. Не имеет, не имел, и не будет иметь. Это ему кажется, что он имеет, а на самом деле ему просто не дадут иметь свой взгляд. Это ж неравенство, сам посуди. Это ж недемократично. С какой стати поэт должен иметь свой взгляд, а плановик – не иметь? А может, плановик прав-то имеет больше на свой взгляд, чем поэт? Мало ли кто себя поэтом объявит? Я, закричит, поэт! Давайте мне мои права! А где сказано, что он поэт? Может, он просто шарлатан. Про того же плановика, если он толковый парень, никто ведь не скажет, что он тупица. А у поэтов как? Один кричит – ты, писака! А другой ему в ответ – сам ты бездарность! Нет, что хочешь говори, а я бы у вас там порядок навел. У меня в тресте всякого… хватает. Вплоть до воришек. Терплю. Терплю, если вижу, что может работать. Для меня главное – если может работать.
Входит Женя.
Женя. Ну как, папа?
Толоконников. Что?
Женя. Как себя чувствуешь?
Толоконников. Что вы ко мне цепляетесь, как будто я при последнем издыхании? Ну инфаркт, а может, и не инфаркт. С такой вот заботой и здоровый больным станет.
Женя. Но я действительно волнуюсь. Извини, я больше спрашивать не буду.
Толоконников. И не спрашивай. Вот когда поцелуешь в лоб, а он холодный, тогда и волнуйся.
Мстислав Романович. Ты железный человек, Петр.
Толоконников. Я смерти не боюсь. Но говорить о ней и думать не желаю… Не желаю! Это все равно что про спутники Марса говорить. Был ты там? Не был. И там не был. И нечего… нечего!
Звонок. Женя открывает. Входит Горюхин.
Горюхин. Вы – Женя? Здравствуйте.
Женя. Здравствуйте.
Горюхин. Я к Петру Ивановичу.
Женя. Проходите.
Горюхин входит в комнату, Женя – на кухню.
Горюхин. Здравствуйте, Петр Иванович.
Толоконников. А-а! Входи. Садись. Ну, доложи, что там без меня наколбасили.
Горюхин. Да ничего особенного не наколбасили. Не успели, наверное.
Толоконников. А где ты так загорел?
Горюхин. В Астрахани.
Толоконников. В командировке? Смотри.
Горюхин. Отпуск догуливал.
Толоконников. А-а, вон что. Ты ж у нас штатный охотник.
Горюхин. До штатного мне, конечно, далеко, но поразбойничал от души. Я бы вам, Петр Иванович, очень советовал.
Толоконников. Ну вот, и ты еще мне советуешь. Мне тут своих плакальщиков хватает.
Горюхин. Вы извините, Петр Иванович, о болезни я как-то упустил. Толоконников. А я думал, ты о болезни. Удивился даже, куда это, думаю, Горюхина понесло? Он же ни сном, ни духом ни о каких болезнях… Цех в Дворянкине сдали?
Горюхин. Сдали.
Толоконников. Хорошо.
Входит Женя.
Толоконников. Женя, ты нам чайку принеси. Или кофе?
Горюхин. Только чай.
Толоконников. А ты, Мстислав?
Мстислав Романович. Мне кофе.
Женя уходит.
Толоконников. О! Он у нас индивидуалист. Знакомься – шурин мой, Мстислав для тебя Романович Мальчевский.
Горюхин. Горюхин. Павел Валентинович.
Входит Женя.
Женя. Кофе кончился. Я схожу в магазин.
Мстислав Романович. Не надо, Женя, что ты.
Женя. Надо.
Уходит.
Толоконников. Когда ей было два года, она уже была упряма.
Горюхин. Вы считаете, что воспитание ничего не дает?
Толоконников. Я считаю, что в ребенке борются две крови – матери и отца. И воспитание способствует тому, что одна из этих кровей побеждает. У нее моя кровь. Поэтому я ее иногда не выношу.
Звонок.
Толоконников. Пойди, открой.
Горюхин открывает. Входит сантехник. Оставляет чемоданчик в прихожей. Входит в комнату.
Сантехник. Здравствуйте. Что у вас?
Толоконников. У нас? В каком смысле?
Сантехник. Ну, сантехника вызывали?
Толоконников. Видимо, вызывали. Сейчас придет дочь и прояснит этот вопрос. А что без инструментов?
Сантехник. Каких еще инструментов?
Толоконников. «Шведки», лен, ключи. Пальцами откручивать будешь, что ли?
Сантехник. А это моя забота.
Толоконников. На стройке работал?
Сантехник. У нас вся страна стройка.
Толоконников. Разряд какой?
Сантехник. Четвертый.
Толоконников. У нас по четвертому двести выходит, а?
Горюхин. С премиями побольше.
Толоконников. Вот так. А с жильем как? Обеспечиваем?
Горюхин. Не жалуются.
Толоконников. Вот ведь психология, а? Сидят здесь на служебной площади, унижаются из-за трояка несчастного, а на стройку не идут. Не идут и точка. А ведь могут работать, мо-огут. Каждый болтик у них здесь в дело идет, каждая гаечка. Нравится, что ли, по квартирам ходить? Самому-то дом построить веселей, а?
Сантехник. А я вам могу сказать, почему к вам не идут.