Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 144 из 160

Это вызвало в Лондоне и Париже большое смятение. Здесь рассуждали так: «Если принять советское предложение, то что станется с гарантиями Польше и Румынии, которые Англия и Франция дали им в марте и апреле 1939 года? Они повиснут в воздухе и превратятся в никчемные бумажки, способные, однако, нанести немалый удар престижу выдавших их держав». Поэтому британское и французское правительства поспешили отклонить заключение просто тройственного пакта взаимопомощи и вновь вернулись к тройственному пакту с гарантиями для других стран. В течение ряда заседаний в Москве они на разные лады пробовали как-либо избежать необходимости называть в пакте гарантируемые страны, и когда убедились в невозможности этого, то 21 июня выдвинули предложение (конкретно его сделал французский посол Наджиар) перенести список гарантируемых стран из ст. 1 основного текста пакта в секретный протокол, прилагаемый к пакту[245]. Было не совсем понятно, почему англичан и французов это больше устраивало, ибо в наши дни содержание каждого секретного документа очень быстро становится общим достоянием, но, поскольку на таком протоколе настаивали наши партнеры, Советское правительство не считало нужным возражать.

В данной связи считаю необходимым сделать одно замечание, касающееся взаимоотношений между англичанами и французами в ходе тройных переговоров. Я уже упоминал, со слов нашего посла в Париже Я. З. Сурица, что при всей своей реакционности правительство Даладье занимало все-таки более благоприятную в отношении пакта позицию, чем правительство Чемберлена. Это объяснялось, конечно, не особым благородством или дальновидностью французских мюнхенцев, а тем фактом, что Германия угрожала Франции гораздо непосредственнее, чем Англии. Как бы то ни было, но при всей общности линии Лондона и Парижа в переговорах между ними имелись различия в нюансах, которые выявлялись то в одном, то в другом случае. Это, в частности, обнаружилось по вопросу о перечислении в пакте гарантируемых стран, когда Наджиар внес свое предложение о перенесении такого перечисления в секретный протокол. Это, как увидим ниже, не раз повторялось и в дальнейшем.

Однако дело с поименованием гарантируемых стран на рассказанном не кончилось. Когда был согласован вопрос о секретном протоколе, англичане и французы вдруг заявили, что они хотят распространить  гарантию еще на три интересующие их страны: Голландию, Люксембург и Швейцарию. Таким образом выходило, что теперь три великие державы должны гарантировать не восемь стран, на базе чего до сих пор велись все переговоры, а одиннадцать стран, в числе которых две (Голландия и Швейцария) даже не поддерживали с СССР дипломатических отношений. Это, естественно, должно было увеличить бремя, ложившееся на плечи гарантов, в особенности на плечи СССР, ибо именно СССР в случае войны приходилось бы нести главную тяжесть гарантий для шести государств — Польши, Румынии, Турции и трех прибалтийских стран. Советская сторона на одном из заседаний заявила, что обязательства уже в отношении первоначально намеченных восьми государств в переводе на военный язык в случае своей реализации потребуют от СССР выставления 100 дивизий, а с расширением числа гарантируемых стран понадобится еще больше. Ввиду этого Советское правительство выражало готовность принять под покровительство большой тройки дополнительные три государства только в том случае, если оно получит известную «компенсацию» в виде, например, пактов взаимопомощи с Польшей и Турцией вместо ранее предусмотренных односторонних гарантий Польши и Турции со стороны Советского Союза. Так как Англия и Франция опять спрятались за суверенитет Польши и Турции и так как при такой их позиции было ясно, что заключение пактов взаимопомощи с названными странами является делом весьма сомнительным, то в конце концов было решено, что Голландия, Люксембург и Швейцария в список гарантируемых стран вноситься не будут, но в секретном протоколе (о котором речь шла выше) будет сказано, что в случае возникновения опасности для независимости трех только что названных государств члены большой тройки будут консультироваться о мерах, которые нужно предпринять.

Но англичане и французы не только бесконечно затягивали переговоры, они еще требовали от нас «компенсаций» за каждую сделанную ими «уступку». По этому поводу 23 июня у меня произошла острая стычка с Галифаксом. Пригласив меня в министерство иностранных дел, Галифакс начал горько жаловаться на советские «упрямство» и «неуступчивость» и затем, сделав сурово-загадочную физиономию, в упор опросил, действительно ли Советское правительство хочет тройного пакта?

— Зачем вы ставите такой вопрос? — ответил я. — Вы же прекрасно знаете, что Советское правительство является убежденным сторонником тройственного пакта.

— Я этого не вижу, — заявил Галифакс. — В переговорах всегда обе стороны делают уступки и в конце концов сходятся на компромиссе. Мы, английская сторона, сделали вам в ходе этих переговоров немало уступок, а вы не сдвинулись со своих первоначальных позиций ни на йоту… Очевидно, Советское правительство не заинтересовано в пакте.

— Простите, лорд Галифакс, — возразил я, — но, должно быть, у советской и английской сторон разные представления о том, что такое дипломатические переговоры. Английской стороне они, видимо, рисуются чем-то вроде базара, на котором торгуются два купца: сначала купцы невероятно взвинчивают цены, потом постепенно их начинают спускать и, наконец, доходят до соглашения; при этом каждый купец требует за каждую сделанную им: уступку такой же уступки от своего партнера… Так вот, мы, советская сторона, смотрим на дипломатические переговоры несколько иначе. Мы не стремимся вначале запрашивать свыше меры, для того чтобы иметь потом возможность что-то «уступить». Мы сразу говорим то, что, по нашему мнению, требуется для достижения поставленной цели. Так же мы поступили и в нынешних переговорах. Изложенное в советском проекте 2 июня, это тот «железный минимум», который может обеспечить мир в Европе. Вы же начали с того, что никак не могло обеспечить этот мир, и потому, естественно, должны были постепенно двигаться в нашу сторону, ибо вы тоже должны быть заинтересованы в сохранении мира в Европе. Мы не можем отступить от нашего «железного минимума», не предавая дела мира. Вам же нужно еще несколько приблизиться к нам, чтобы общими силами мы оказались в состоянии поставить предел агрессии. Поэтому спрячьте лучше каталог сделанных вами уступок и не требуйте от нас за них никаких компенсаций. Мы на это не пойдем. Мы — реалисты. Поймите, нас интересуют не юридические формулы, не равновесие в балансе уступок с той и другой стороны, нас интересует сущность дела, то есть действительное предупреждение агрессии и обеспечение мира в Европе. Для достижения этой цели есть только один путь это тот путь, по которому идет советская сторона. Пойдемте вместе по нему.

Галифакс внимательно выслушал меня, но не согласился. Он стал теперь доказывать, что во всяких переговорах очень важен «человеческий элемент», а этот «элемент» предусматривает обязательство взаимных уступок. Без таких взаимных уступок не может быть создана «атмосфера», содействующая успешному ходу и исходу переговоров. Мы делаем ошибку, если игнорируем вопрос об «атмосфере».

— Прослушав ваши соображения, — резюмировал я, — готов, пожалуй, признать, что Советское правительство действительно сделало одну ошибку: оно не учло «базарных» методов английской дипломатии и потому слишком рано и слишком откровенно обнаружило свой «железный минимум». Но, право же, нам нет оснований извиняться за эту ошибку.

Чем дальше шли переговоры, тем яснее становилось, что англичане и французы просто проводят тактику саботажа. Европейская обстановка накалялась с каждым днем. Гроза явно собиралась над Данцигом. 18 июня туда прибыл Геббельс и произнес бешеную речь, в которой прямо заявил, что приближается время, когда Данциг станет частью гитлеровской Германии. В последующие дни тысячи немецких «туристов» наводнили город; в огромных количествах туда доставлялось контрабандой разнообразное оружие вплоть до тяжелой артиллерии; нацистский лидер в Данциге Ферстер обратился к населению с призывом не пожалеть усилий для превращения его опять в германский город. Под влиянием всех этих событий напряжение в германо-польских отношениях все больше возрастало, а волнение в Лондоне и Париже все увеличивалось. Выступая 27 июня в парламенте, Даладье заявил, что «еще никогда Европа не была в таком смятении и тревоге, как сейчас», а пять дней спустя, 2 июля, французский премьер констатировал, что «общая ситуация в Европе чрезвычайно серьезна». В речи, произнесенной 28 июля в Лондоне, Черчилль говорил:

245

DBFP, Third Series, vol. V, p. 140-142.