Страница 31 из 37
5
Ночью, притулившись к бочку жены, я напряженно думал, куда бы еще пойти, к кому бы обратиться по поводу трудоустройства и вспомнил, что, будучи студентом, я вместе с Юрой Соколовым, студентомфизиком подрабатывали у художников, позируя им в обнаженном до пояса виде. Это была почасовая оплата. Не бог весть, какие деньги, но все же это было хорошим подспорьем к стипендии. А почему бы ни обратиться в институт имени Сурикова или в Строгановское художественное училище? Какая разница, кем работать, где деньги зарабатывать? Лишь бы они поступали, откуда-нибудь. Бедная Валя, теперь она жалеет о своем необдуманном поступке. Сделать уже ничего нельзя. Аборт поздно делать, а будущему ребенку нужен отец, пусть такой, как я, голодранец. Буря в моей голове утихла, где-то около четырех утра. Я поспал два часа, а в шесть утра уже был на ногах.
К восьми я уже был на Волоколамском шоссе в доме номер, 9 в высшем Строгановском училище. Колени у меня дрожали от перенапряжения и страха, что и здесь откажут, ведь здесь натурщикам платили два рубля в час. Это в два раза больше, чем я получал, позируя в студенческие годы.
Я быстро разыскал бригадира по приему и использованию натурщиков Надежду Степановну, женщину тридцати пяти лет с сигаретой во рту, поздоровался и сунул ей свой паспорт.
- А новенький, хорошо. Ждите. Если понравитесь - будем разговаривать.
- Кому? - не понял я.
- Кому? кому? Художнику, не мне, конечно. Стойте у круглого стола, в вестибюле.
У круглого стола стояла толпа претендентов мужского пола. Из всех выделялся один натурщик. Он был высокого роста, широк в плечах, с высоким лбом, могучим носом, широкоскул. Он хвастался своими победами на конкурсах по отбору натурщиков, даже кому-то обещал помочь устроиться, выдавал себя за помощника бригадира и при этом многозначительно улыбался. Здесь он был своим.
Его хвастовство тут же подтвердилось, когда семенящей походкой подошла Надежда Степановна и, расплываясь в обворожительной улыбке, спросила:
- Лешенька, ты кого-нибудь присмотрел?
- Да ентого кореша надоть было бы пристроить, он ничего, бицепсы то, что надо, правда, не такие, как у меня, но вполне подходящие, - сказал он, и бесцеремонно, на виду у всех, помассировал тугую грудь бригадира.
- Шалун неугомонный, потерпеть не можешь, - взвизгнула она и побежала куда-то дальше. Она вскоре вернулась и сказала:
- Давай своего кореша.
С места поднялся щуплый молодой человек невысокого роста, слегка прихрамывающий на левую ногу.
Я стоял, хлопал глазами. Через некоторое время ко мне подошел художник в очках, поздоровался и стал с очень близкого расстояния всматриваться в мое лицо. Он при этом то морщился, то растворялся в улыбке, но пребывал в нерешительности.
- Что вам во мне не нравится? - спросил я.
- Вы знаете, если бы у вас были более широкие скулы, мы бы с вами поладили. А так...я сожалею. Но вы надежды не теряйте. В половине второго подойдут наши ребята, может, кто и возьмет вас. А, может, и я еще вернусь к вам.
- Спасибо вам, - сказал я и, обиженный, направился к раздевалке.
- Вы что - уже уходите? - удивилась Надежда Степановна. - Подумаешь, гордый какой! Да здесь ребята неделями торчат в ожидании, чтобы их на день на два пригласили позировать.
- Пусть торчат, а я не стану: у меня диплом есть.
- Диплом? Тогда что вам здесь делать?
- Не могу нигде устроиться.
- А что, у вас нет знакомых, друзей, родственников?
- Никого нет. И партбилета нет.
- Тогда я вам не завидую.
Я выскочил на улицу и помчался в другой конец города, в институт имени Сурикова. Здесь желающих устроиться натурщиками, было так много, что просто нечего было и надеяться на то, что повезет. Молодые девушки, отсидев или отстояв два часа в застывшей позе только в купальном костюме в огромной аудитории, где было немного теплее, чем на улице, жались к теплым батареям в вестибюле и клацали зубами.
- Сейчас бы сто грамм принять, до костей промерзла, - сказал одна девушка своей подруге.
- А я страдаю оттого, что все время хочу по маленькому, видать мочевой пузырь простудила.
- Вы - студенты? - спросил я.
- Да, мы в консерватории учимся. А что? Кто вы?
Я бывший студент, не могу найти работу, и вот пришел в надеже здесь подработать.
Если вы очень стойкий и очень выносливый попытайтесь, но это далеко не сахар. А что вы сбежали с учебного заведения, не окончив его, у вас нет диплома? допытывалась одна студентка, посиневшая от холода.
Как будто все есть. Счастья нет, сказал я и повернулся к выходу.
Ну и ну, раздалось мне в след.
Я вернулся домой довольно поздно усталый и голодный, как волк.
- Ну, садись, зятек, покушай. Чем богаты - тем и рады, - сказала теща. - А как твои дяла? Ишшо не устроился на работу? Вам не надо было жаниться, да робенка заводить, - как яво содержать будете, на какие шиши? Валя, эх, дура девка, сколько жанихов у ее было -уйма, пруд пруди, а она, вишь, куда подалась! Стяхи пишет, поэт, значит; ну и пусть стяхи и кушает теперича. Бяда, бяда.
- Не переживайте, я найду работу, все образуется, - успокаивал я ее.
Как не переживать, одна она у нас и то счастья не имееть. Ну, подумай, какой из тебя муж, глава семьи? Вот Ляксей Григорич, так это глава. Сто шестьдесят рублев в месяц приносит, а ты что в семью принес? Сушеные яблоки. Да кому они нужны? Я их давно в мусоропровод выкинула.
Обед был не шибко. Щи без мяса, жареная картошка на маргарине и чай. Но это было так вкусно, хоть тарелки вылизывай. Я благодарил тещу за вкусный обед, ушел в маленькую комнатушку, где мы ютились с Валей по ночам, и включил проигрыватель. Полилась музыка Баха.
- Ты чаво это музыку крутишь? кака музыка может быть, ежели работы нет? Ты что - на шею Вали хочешь сесть? Ах ты, Боже мой, Боже мой, бяда, бяда!
Вечером Валя вернулась с работы усталая, бледная, голодная, нервозная. К музыке она отнеслась если не враждебно, то весьма неодобрительно. Я каким-то шестым чувством улавливал ее настроение, хорошо зная, что во время беременности женщину нельзя волновать, нельзя ей перечить, расстраивать, гнуть свою линию, даже если ты прав на все сто процентов. Валя нелегко переносила свою беременность. И это было не только оттого, что она не обладала могучим здоровьем. Главное было в другом. Родители ее постоянно пилили, почему она так глупо поступила, что вышла замуж за голяка, у которого решительно ничего нет за душой. Она сначала брыкалась, протестовала, доказывала обратное и даже грубо отвечала: не ваше дело, а потом, постепенно стала сдавать позиции, накапливать в себе крупицы сожаления того, что она не так давно, поддавшись чувству, дала согласие на замужество с этим неудачником. Родители заметили эту перемену и еще больше усилили атаку.
- Разведись с ним, тебе будет лучше, - твердили они одно и то же, всякий раз, когда дочь садилась к столу.
Сейчас Валя, молчаливая и хмурая, села на диван, на котором они вместе ложились ночью и, не глядя на меня, сказала:
- Убери ты этот проигрыватель. Мать жалуется, что ты приходишь, громко включаешь музыку, а она эту классику терпеть не может. Хороша музыка, когда все хорошо. Ты что-то долго ищешь работу: уже месяц как ты здесь, а толку никакого. Ты непрактичен, все в облаках витаешь, на музыке помешался. Ты неудачник. Выбрал никому ненужную профессию, пускал мне пыль в глаза, стихи посвящал, обманывал меня. Я сожалею, что вышла за тебя замуж. Мне до тебя было гораздо лучше. А теперь что-то предпринимать поздно: ребенку отец нужен. Я такая невезучая, такая несчастная. Родители постоянно попрекают меня, и я уже с ними соглашаюсь, у меня нет другого выхода. Тебе же я хочу напомнить, что ты глава семьи, а получается, что мне одной лямку тянуть приходится. Я слишком слаба для этого, не потяну. Что это за зарплата сто пять рублей? А на руки я получаю чуть больше восьмидесяти.