Мгновения жизни

— Господи, Анжелика, какая же ты неугомонная. — Грейс тяжело опустилась на стул, она чувствовала себя так, словно состарилась за одну ночь. — Ему было легче умирать, когда он думал, что делает что-то для меня, для моей карьеры.

— Вот видишь. Честно говоря, не понимаю, какой смысл прятать их от людей? Кому это поможет? Я знаю, что ты буквально помешалась на нем. — Она заметила взгляд, которым наградила ее Грейс, и поправилась: — Хорошо, хорошо, ты любила его. — Она выдвинула стул. — Сядь сюда.

Грейс повиновалась. Потом она вытащила сигарету из пачки на столе.

— Но я сама хотела сделать их. Неужели ты не видишь, что в конце я сама хотела сделать эти снимки, сделать их для себя?

Анжелика протянула ей спички.

— Грейс, ты проделала потрясающую работу. Ты скомпоновала свои снимки, работала со светом и тенями, плоскостями и углами. Послушай, я не сомневаюсь в том, что ты любила его, но работа для тебя — все. К чему отрицать это? Зачем бездарно растрачивать свой талант?

Грейс глубоко затянулась сигаретой, потерла лоб, затем подняла глаза на Анжелику.

— Я снимала, даже когда он умер. Я направила на него объектив, думая о том, как падает свет и какие отбрасывает тени, я наводила резкость и, пока занималась всей этой рутиной, чтобы сделать свои великие снимки, он умер, а я этого даже не заметила. Так что можешь делать с ними все, что сочтешь нужным.

Грейс поднялась на подиум, и звук ее шагов заглушили аплодисменты. Она приняла чек на тридцать тысяч фунтов и произнесла благодарственную речь.

Она попросила водителя такси высадить ее у памятника Альберту[17]. Она прошла мимо пьяницы, сидящего на скамейке в парке, и отдала ему свою «Лейку». Вернувшись домой, она перевела чек благотворительному обществу помощи слепым.

Грейс сообщила миссис Шилд, что едет в Лондон только «на одну ночь». Миссис Шилд уже открыла было рот, чтобы возразить, но Грейс опередила ее.

— Я знаю, ты будешь нуждаться во мне еще какое-то время. И мне здесь очень нравится. Сельская жизнь вовсе не так плоха. Я вернусь завтра, обещаю.

Миссис Шилд прижала обе руки к своей огромной груди.

— Я выздоравливаю не так быстро, как надеялась, — пожаловалась она, бросив на Грейс хитрый взгляд из-под своих рыжеватых ресниц.

— Я знаю, Эви. — Грейс подавила улыбку. — Какой облом, не правда ли?

Миссис Шилд наклонила голову в знак согласия.

— Ты права, настоящий облом.

Интересно, сколько может быть магазинчиков, торгующих антиквариатом, на набережной Челси? Много, подумала Грейс, бесцельно фланируя по Ройял-Хоспитал-роуд и держа под мышкой завернутую в наволочку картину. Но никто из владельцев не признал картину своей, хотя кое-кто из них выказал желание приобрести ее.

Она чуть не пропустила небольшую лавчонку на углу Тайт-стрит. На ней не было вывески, а в витрине было выставлено так мало вещей, что заведение скорее походило на жилище, чем на магазин: вазу из красного хрусталя от Рене Лалика и канделябры в стиле «арт деко» было очень легко пропустить, равно как и табличку на двери с надписью «Антиквариат». Внутри она увидела прочие изделия «арт деко»: лампы, вазы, чаши, парочку ручных зеркалец, а также немногочисленные предметы мебели более раннего периода. С крюка на потолке свисала пустая позолоченная клетка для птиц. Здесь же находились несколько очень приличных акварельных пейзажей, а на дальней стене висела картина, написанная маслом. Сердце у Грейс учащенно забилось, когда она подошла к ней поближе. Из задней части магазинчика вышла женщина и спросила:

— Чем я могу вам помочь? — Грейс лишь молча показала на картину.

Женщина перевела взгляд на рисунок, потом взглянула на Грейс.

— Боюсь, она не продается.

— Это работа Форбса. — На картине был изображен маленький мальчик лет примерно шести, с льняными волосами, подстриженными кружком, одетый в золотисто-желтый матросский костюмчик. Он сидел боком на стуле, поджав под себя ногу, и держал в руке игрушечный локомотив. На лице его, маленьком треугольничке с огромными миндалевидными глазами цвета янтаря, была написана скука, которую может испытывать только ребенок, она была столь явственной, что причиняла боль. Красно-синяя обивка стула потускнела и выцвела, и на его спинку была небрежно наброшена белая узорчатая шаль. Маленькая девочка, на пару лет моложе, стояла на коленках на красно-зеленом коврике, оказывая первую помощь кукле с одной рукой. Она увлеченно укутывала куклу в кусок перламутрово-синего бархата, не обращая никакого внимания на мальчугана на стуле. Он тоже смотрел куда-то вниз, мимо нее, — они вели себя так, словно находились одни в комнате. Стены были выкрашены в дымчатый зеленый цвет. Картина лучилась светом.

— Я знаю, кто нарисовал картину, его зовут Форбс.

Женщина посмотрела на Грейс. Потом взглянула на картину, которую та принесла с собой.

— Прошу вас подождать одну минуту. — С этими словами она исчезла за шторкой, и Грейс услышала, как она обращается к кому-то: — Не могли бы вы подойти сюда, дорогая, у нас посетитель, с которым, по-моему, вам необходимо увидеться. — Грейс разобрала подпись в левом нижнем углу второй картины. Она гласила: Луиза Блэкстафф.

Ной помог своей бабушке выйти из автомобиля и поддерживал ее, пока они шли к магазину. Внутри их ждала Виола Гластонбери, опираясь на устройство в виде рамы для опоры при ходьбе. Увидев их, она оттолкнула раму и сделала шаг вперед, протянув левую руку. Луиза взяла ее обеими руками, и обе женщины замерли, молча глядя друг на друга. Наконец лицо Луизы, подобно верно взятой ноте, осветилось ласковой улыбкой.

— Виола, вот и ты. А я уж думала, что никогда не найду тебя.

— Твои картины ни разу не выставлялись на продажу, — рассказывала Луизе Виола. — Но потом появился этот молодой человек. О, он был очень настойчив, ему непременно хотелось приобрести картину. «Для близкого друга», — так он сказал. Он был красив и очарователен. — Она с улыбкой повернулась к Грейс. — И он отзывался о вас с такой любовью! Я не собиралась расставаться с картинами, с этой в особенности, но потом он сказал мне, что вы родом из Нортбурна, что вы знаете их всех, и ее тоже. — Она взглянула на Луизу. — Поэтому я позволила ему унести картину с собой, дорогая, и с тех пор я ждала тебя. — Она накрыла своей рукой руку Луизы.

Они пили чай в гостиной Виолы в задней части дома.

— Розовые лепестки, — проговорила Луиза, поднося к губам чашечку из китайского фарфора. Грейс обратила внимание на ее дрожащую руку, которая все еще оставалась красивой: темно-синие вены, просвечивающие сквозь пергаментную кожу, длинные сильные пальцы, — рука, которая нарисовала эту картину.

Ной стоял у окна, глядя в крошечный сад у задней стены дома. Когда он повернулся, на щеках его горел лихорадочный румянец, а глаза были полны слез.

— Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, всех нас? Какой же семьей мы были для тебя, мы, которые должны были носить тебя на руках? И почему ты ничего не сказала мне? Почему не заставила меня обратить внимание на происходящее? — Он сделал шаг вперед и опустился перед ней на колени, взяв ее руку в свои. — Почему ты оставила последнее слово за ним?

— Ах, Ной, дорогой мой, временами ты так похож на него: сплошные громы и молнии. Объясни мне, пожалуйста, почему ты считаешь, будто в том, что со мной произошло, есть твоя вина?

— Я не видел тебя.

Луиза улыбнулась и медленно, с трудом покачала головой.

— Но, милый мой Ной, я видела тебя. Я потеряла твоего отца, моего Джорджи, но у меня оставался ты.

— Но ты отказалась от всего. От своей работы, — он взглянул на Виолу, — от своей подруги… Оказывается, из вас двоих с дедушкой именно ты была настоящим художником, тем не менее, ты позволила унизить и растоптать себя…