Мгновения жизни

— В этом все дело — я сама. Это все я сама. Но иногда у меня возникает ощущение, будто я наделена неким особым даром, что я способна видеть, слышать и понимать мир так, как никто другой. Или, во всяком случае, могла бы, если бы только сумела уловить и обуздать мысли, которые проносятся у меня в голове. Но они мчатся так быстро, что мне остается одно лишь эхо. Я бегу за ними, Виола, бегу и иногда приближаюсь настолько, что вижу, как ворота рая вот-вот раскроются передо мной. Но я всегда опаздываю.

Виола по-прежнему держит меня за руку.

— Мне кажется, ты живешь в недобром окружении. Тебе плохо в этом доме.

Я удивленно смотрю на нее.

— Но Артур — сама доброта. Хотя я знаю, иногда он выглядит совсем другим. И он подарил мне сына. Никто не может любить тебя так, как твой ребенок. Иногда я плачу, глядя в его глаза и сознавая, что для него я — самое дорогое существо на свете, как и он для меня.

— Почему ты плачешь от этого?

— Потому что мы можем потерять друг друга. И потому, что моя любовь будет длиться вечно, а его — ослабевать, по мере того как станет взрослеть его мир. С каждым прошедшим годом, с каждой новой дверью, которая откроется перед ним, она будет становиться все слабее и слабее — таков закон природы.

Виола отняла свою руку, и сейчас наливает нам еще по одной чашке чаю с розовыми лепестками. Она сама высушивает лепестки и смешивает их с обычным чаем, купленным у бакалейщика в деревне.

— У тебя очень мрачный взгляд на мир.

— Таким я его вижу. — Наступает мой черед наклониться и взять ее за руку. — Знаешь, в чем заключается самая большая странность? Я не хочу перемен и не желаю меняться сама. Вот что я имею в виду, когда думаю: не сумасшедшая ли я? Я могу ненавидеть себя или испытывать такую огромную печаль, что начинаю бояться, как бы она не осталась со мной навечно. Тем не менее, я довольна, потому что считаю: наступит такой день, когда этот взгляд и станет моим спасением. Да, я отдаю себе отчет в том, что в моих словах полно противоречий. — Я отвожу глаза и смеюсь, чтобы ослабить напряжение. — Понятия не имею, как этого добиться. У меня отсутствует музыкальный слух. Я пробовала писать стихи, но мои опусы казались мне настолько претенциозными, что я только смущенно хихикала и краснела. Мне нравится рисовать, но посмотри, что получается: мои работы не радуют взор и не вдохновляют душу. — Я смотрю на них и разражаюсь смехом. — Они отпугивают.

— Меня — нет, — заявляет Виола. — Но, быть может, если тебе нужна благодарная аудитория, то стоит прислушаться к таким мужчинам, как твой супруг и наш месье, чтобы понять, как понравиться им.

— Но ведь я не понимаю, в чем состоит мое предназначение, и потому месье Гранжан столь нетерпелив со мной. У меня возникает ощущение, будто я следую какому-то ритму, голосу, который звучит у меня в голове, и я хорошо вижу перед собой цель. Но потом, глядя на то, что у меня получилось, я обнаруживаю искаженные пропорции, неверные перспективы, детские линии, отсутствие деталей, и тогда я понимаю отчаяние, которое охватывает беднягу.

— Тогда, возможно, тебе следует в первую очередь обратить внимание на технику рисунка, — советует Виола. — У тебя есть талант и призвание к подобной работе, осталось только набить руку.

Я рассказываю Артуру о том, что посоветовала мне Виола, и он соглашается, что необходимо сосредоточиться на технике рисования.

— Даже к хобби стоит относиться серьезно, — говорит он. — А если ты намерена добиться успеха, тогда необходимо прислушиваться к советам тех, кто разбирается в живописи лучше тебя. Разумеется, если только ты не исповедуешь модную нынче в некоторых кругах идею, что самое главное — это самовыражение, пусть даже при этом ты рисуешь не лучше ребенка, которого впервые оставили наедине с кистями.

— Нет-нет, конечно, я хочу учиться и надеюсь научиться. Но, Артур, неужели тебе никогда не кажется, что суть предмета или явления может оказаться похороненной под грузом внешних мелких подробностей и деталей?

— Я не понимаю тебя, Луиза. Ведь только путем точной, правильной и искусной передачи образа предмета можно постичь его сущность. Или ты принадлежишь к сторонникам сюрреализма? Может быть, ты стремишься подражать сеньору Дали? Или думаешь, что сможешь лучше понять человека, нарисовав его с одним глазом, четырьмя ушами и ртом размером с пещеру?

— Я видела слишком мало примеров подобного творчества, чтобы составить о нем мнение, — говорю я своему супругу. — Но по твоему описанию я могу заключить, что ответ был бы «нет»: нет, я так не думаю, не стремлюсь и не принадлежу.

Итак, я попробовала последовать совету тех, кто знает о живописи намного больше меня.

— Но ведь это неправильно, — вырывается у меня однажды. — Я радовалась похвалам, но больше не могу отрицать того, что они отдаются во мне похоронным звоном. — Я смотрю на небольшой портрет Виолы, который я нарисовала и теперь принесла показать своему мужу.

— Что неправильно? Сходство есть, и даже очень заметное, особенно если принять во внимание, что ты все еще новичок-любитель. Я видел немало учеников, которым учеба давалась намного труднее, чем тебе, но многие из них в конце концов научились рисовать вполне прилично. Разве не об этом я говорил только вчера, Джейн?

Я не заметила, что она сидит за маленьким столом в алькове у окна. «Джейн тиха, как мышка», — всегда говорит Артур. Но мне известно, мыши далеко не так тихи, как представляется некоторым. Они стучат коготками по полу, пищат и визжат, когда дерутся за крошки пищи. И даже если вы их не слышите, мышиный помет свидетельствует, что они оказываются в самых неожиданных местах.

— Вы должны гордиться Луизой, — говорит Джейн. — Будьте осторожны, иначе не успеете и оглянуться, как она заберет все ваши контракты. — Смех у нее, должна признаться, очень музыкальный, и, я думаю, Артур тоже заметил это, потому что он оборачивается и смеется вместе с ней, хотя и замечает:

— Думаю, еще какое-то время я смогу спать спокойно. — Артур возвращает мне рисунок. В комнате воцаряется тишина. Тишина, как любит повторять Артур, его любимый звук. Однажды я поинтересовалась у него, как можно считать тишину, то есть отсутствие звука — звуком. Я знаю, что отсутствие может проявляться более заметно, нежели присутствие, и иметь большее значение. Если Джорджи находится со мной в одной комнате, я могу уделять ему меньше внимания, уверенная, что он рядом. Но если он в другом месте, я скучаю о нем и начинаю беспокоиться, где он и что делает. Я пыталась объяснить месье Гранжану, что именно подобные мысли заставляют меня изображать то, чего мы воочию не видим перед собой. Я пыталась объяснить ему, откуда на моих полотнах взялись сильные руки, опутывающие проволокой вьющуюся розу, птица, застрявшая в проволочной паутине и сломавшая крыло в попытке вырваться на волю. Но месье Гранжан лишь перечеркнул грифелем мой рисунок, заявив, что такие вещи вижу только я и больше никто, следовательно, мне нужно начать все заново. Поэтому теперь я рисую только такие картины, каких требуют от меня мой супруг и месье Гранжан, удостаиваясь наконец похвалы. Но мне кажется, что заслужила я ее только потому, что более не верна себе.

Месье Гранжан принял решение возвратиться на родину. Артур с головой ушел в работу над своим полотном об островах, поэтому, когда его приятель предлагает ему вместо уехавшего наставника своего сына, только что закончившего Слейд[9], он соглашается.

На следующем уроке в мастерской Виолы меня ожидал совершенно другой учитель.

Грейс обнаружила Ноя в библиотеке. Он лежал на диване, вытянув ноги на подлокотник и подложив под голову обшитую гобеленом подушечку. Ной выглядел умиротворенным, и в этой позе он почти не отличался от того прежнего мальчишки, которого она когда-то знала. Во сне люди выглядят моложе: видимо, во сне их отпускает внутреннее напряжение, решила Грейс. Она подняла журнал и намеренно уронила его на пол. Ной заворочался и приподнял голову. Волосы у него были влажные от пота и торчали в разные стороны, в глазах затаился испуг.