Страница 3 из 54
Долго разбирались, кого сдавать милым очаровательным проводницам, желающих среди мужской части компании оказалось неожиданно много. Если бы в билетах не писали фамилию пассажира, остался бы Николай на перроне — а так был доставлен на место номер тринадцать, выложен ровным слоем на оплаченное ложе, в каковой позиции под стук колёс и покачивание вагона уплыл сознанием в дали неизведанные.
***
— Господин хороший, просыпайтесь, приехали.
С похмелья и спросонья Николай соображает с трудом, веки неподъёмны, как две штанги рекордного веса. К тому же, размещение воды в теле явно находится в критической несбалансированности – во рту лето в Сахаре, зато ниже пояса явная угроза весеннего половодья, плотины на пределе и вот-вот не выдержат. Ещё мужик какой-то прицепился…
— Вставайте, вставайте, господин иноземец, пора уже, последний остались.
Благообразный мужчина в непонятной форме аккуратно, но настойчиво, со сноровкой, выдающей многолетнюю практику, поднимает Николая. Помогает надеть верхнюю одежду, суёт в руку сумку и, бережно поддерживая, выставляет из вагона на перрон.
Николай фокусирует взгляд на здании вокзала, удивляется, поворачивается к поезду, недоумевая, разглядывает антикварного вида подвижной состав…
Пока он собирается с мыслями, паровоз даёт свисток, одетые в чёрное проводники в фуражках выставляют из дверей вагонов жёлтые флажки, поезд лязгает сцепками и буферами, после чего уползает со станции.
— Охренеть — недоумённо таращится на окружающее Николай, — Я же в Минск ехал! Тут что, кино снимают?
В прострации он не сопротивляется навязавшему свои услуги носильщику, который влечёт его в здание вокзала, изумлённо таращится на дородного усатого детину в смутно знакомой форме – у того на боку висит самая натуральная шашка! Или сабля…
— Я сплю, — решает Николай, и машинально суёт в протянутую лапу носильщика пятирублёвую монету.
Носильщик какое-то время с сомнением рассматривает заработанное честным, непосильным трудом, потом суёт монету в рот.
— Барин, ты чего? — в его вопросе слышны отголоски крушения вселенной и судорог Рагнарёка, — Монета твоя того, фальшивая?
— Какой я тебе барин, с ума сошёл? Вы что тут, на съёмках своих, обкурились все?
Рядом как по волшебству материализовалась фигура в форме. Страж закона молодецки расправил усы и опустил руку на рукоять.
— Британская сабля образца тысяча восемьсот пятьдесят четвёртого года для лёгкой и тяжёлой кавалерии, — машинально отметил Николай, — Клинок универсальной формы для рубящего и колющего удара. Трофей, наверняка с Крымской ещё.
— Пройдёмте в околоток, господин хороший. Там и разберёмся. — Голос квартального полон достоинства.
— Ты тоже с нами, там и монету свою покажешь.
Полицейский торжественно разворачивается и движется к выходу из вокзала, сверкая начищенными сапогами. Из кобуры (открытого типа, на ремень, кожа, неформованная) торчит, раскачиваясь в такт шагам, рукоять большого револьвера.
— «Веблей – Ремингтон», шестизарядный, образца тысяча восемьсот девяносто седьмого года, патроны Кольт сорок четыре – сорок, барабан Лефоше с откидной крышкой, самовзвод отсутствует, вон спица на курке какая высокая. Рукоять латунная, накладки деревянные, с проточками. Отдача сильная, но несколько компенсируется большим весом. Любимая модель Бени Крика, — отмечает Николай.
На брусчатке привокзальной площади пассажиров поджидают… пролётки. С поднятым задом, как точно подметила в своё время писавшая сочинение школьница. Там и тут стоят, идут, собираются парами и группами больше трёх люди, одежда которых вышла из употребления лет этак сто тому назад. Горизонт с трёх сторон окружают горы, с четвёртой…. С четвёртой стороны над крышами невысоких – максимум в три этажа, домов, видны мачты. Корабельные мачты, их много.
— Твою мать! — не выдерживает Николай, — Куда это меня занесло?
В околотке с Николаем долго не церемонятся – просмотр документов, разглядывание монет. Писарь что-то жарко шепчет начальнику на ухо. До задержанного доносится:
— Литеры глаголь, веди тридцать пять, параграфы семь и тринадцать, ваше благородие!
— А ведь ты прав, Гаврюшкин! Мне грешным делом казалось – чудит наместник, а он как в воду глядел.
Приходько, Сивоголовцев! Господина сопроводить во дворец наместника! На извозчике, да смотрите мне, с уважением!
И, повернувшись к Николаю:
— Обязан во исполнение приказа наместника Его Императорского Величества препроводить, — и развёл руками.
***
Вода была мокрой и холодной.
— Постойте! — гневно вскричал голос в голове Александра, — Какая, спрашивается, вода на Белорусском вокзале?
От громкого крика голова еще больше заболела, а нестерпимая жажда стала абсолютно невыносимой. Но вода была горькой!!! И желудку это не понравилось.
— А вот за нарушение кислотно-щелочного баланса Тихага акияна господину скуденту придётся и штраф заплатить! — назидательно произнёс строгий голос.
С трудом приняв вертикальное положение, Александр гневно (сквозь с трудом приоткрытые глаза) воззрился на импозантного городового (полового? Околоточного? В общем, жандарма) во всей его красе.
— И с какой вы площадки, милейший? — скептически поинтересовался работник культуры, лихорадочно прикидывая, каким это образом на съемках сериала «Не родись!!» оказался этот ряженый.
— И не с площадки, а с участка. Куда мы и проследуем, — бережно, но крепко беря под руку Александра, проворковал полицейский, — А коли у господина имеется наличность, то по дороге нам встретится павильон дядюшки Хо, где можно и здоровьеце наше поправить.
Идти по натоптанной многими отдыхающими тропинке было легко и приятно. Солнце ярко светило, птички распинались, как рок-певцы на стадионе, и даже огромные серые слоны на рейде дымили как-то умиротворенно. Идущий сзади полицейский благодушно рассказывал о «тяготах и лишениях» службы, делая упор на особую роль некого Запийсало:
— …и входит Запийсало в этот рассадник блуда и разврата, и говорит, сдувая дымок со ствола леворьвера «Руки на потылицу! Нэ вурухаться!»…
Резкий поворот оставил позади эпическую сагу тайного гения сыска, но когда Александр слегка замедлил шаг, то услышал дополнительные детали
— … а вкруголя панбархат шуршит, шёлка развиваются, из девиц разврата так и прёт, только успевай глаза закрывать! Роскошь такая, что не то, что в Одессе, в самом Бердичиве отродясь не видали. А посреди стоит фортепьяна! Но Запийсало в самом Бобруйске с кантором Смирновскую пил, его на такую пошлую богатству не возьмёшь! И говорит он ангельским голосом, вежливо, согласно циркуляру за нумером восемьсот двадцать три, от самого товарища министра унутренних справ: «А ну, грабли в гору, господа шулера и прочая резко уголовная шелупонь!»… А вот сейчас аккурат налево поверните, господин скудент. Вона оно сам дядюшка нас вышел встречать! И правильно! Потомушта власть!
Войдя в небольшое помещение, осветитель с любопытством огляделся. Было, в принципе, всё привычно. Ну подумаешь, городовой… Регулярно перекуривая в компании зашитого в шкуры варвара, гламурной блондинки, одетой согласно дресс-коду двадцать какого-века и небритого ковбоя в клетчатой рубахе, перестаешь обращать внимание на условности. Так что насквозь пропахший восточными благовониями типичный салун Дикого Запада, с простреленной стойкой и столиками в виде неподъемных пней, когнитивного диссонанса не вызвал. Непрерывно кланяясь, дядюшка Хо провёл почетных гостей к особо большой колоде и стал расставлять чашечки, плошечки, флакончики и курительницы. Всё это он доставал, казалось, из широких рукавов своего расшитого восточным зверьем халата.
Полицейский нахмурился:
— Не то ты ставишь, дядюшка. Или совсем зрение потерял? Ты чего, не видишь, что господин совсем больной?
Салунщик только мигнул, и посреди столика крепко встала солидная бутыль, гордо объявившая всему миру своей этикеткой, что содержимое ея именуется «Столовое вино №20». В углу наклейки скромно, не бросаясь в глаза, мельчила надпись: 451о по Фаренгейту.