Страница 26 из 54
На вторые сутки похода барон начал коситься на своего пожилого тёзку. Он, молодой дворянин, с младенчества приученный к седлу, вечером слезал на землю, усилием воли удерживаясь от болезненной гримасы, а этот жирдяй, на удивление ловко сидящий в седле, спрыгивает с мерина, будто весь день наслаждался отдыхом в кресле-качалке и решил пройтись, размять косточки. Будто английский турист в Индии, фланирует между костров, болтает с солдатами, байки какие-то травит. Потом подсаживается к командирскому костру, и вежливо так не советует, подсказывает: того нужно похвалить, этого «вздрючить» за распущенность и небрежение в уходе за одеждой. А вот с той стороны стоит двойной караул выставить, не решили бы вчерашние араты, что лошадей в караване излишек. Отказаться от палатки он же посоветовал.
— Вытерпишь, привыкнешь — станешь тем, кто нужен. Дашь слабину, позволишь себе малость, сам не заметишь, как допустишь ещё что-нибудь. Ты-то себя, любимого, простишь, они, — кивает толстяк на горящие вокруг костры, — нет.
И манера разговора у него в разговоре один на один меняется разительно, вот только что с казаками болтал свой в доску барин, рыхлый, расхлябанный, глубоко штатский, и вдруг — точные формулировки, рубленые фразы, никаких эмоций, голая информация.
— Николай Михайлович, — не выдержал наконец барон,— вы служили? Где? Какое у Вас звание?
Ответ советника по непонятным вопросам озадачил Унгерна куда сильнее сделанных наблюдений:
— Если хорошо задуматься, то ещё нет, — сказал толстяк, и улыбнулся так, что Джоконде впору от зависти удавиться.
Нойон оказался мужчиной в самом расцвете лет. Эдакий монумент себе, любимому: лысый, жирный, узкоглазый, с презрительной такой улыбочкой на полных губах. Поди разберись, он косит под статую Будды, или статую с кого-то из его предков ваяли, одного от другой только по запаху и отличишь. Зато примета верная, не ошибёшься — статуя благовониями пахнет, и слегка, а нойон собой, причём сильно.
В юрте жарко. Горят в очаге кизяки, кисловатый дымок поднимаются к отверстию в центре крыши. Сама юрта если и меньше степи, то ненамного. Сразу видно — жилище важного человека. И чай у него не просто вода с заваркой. Скорее, это хорошая такая баранья похлёбка с крупой, в которую ещё и чайного листа сыпанули, не заботясь об экономии. Соли тоже не пожалели. После третьей пиалы хозяин сбросил расшитый цветущими ивами китайский шёлковый халат, вытер пот со лба и протянул посудину за добавкой. Тогда и пришла старшему Николаю в голову мысль о его схожести с Буддой.
До нойона им с тёзкой было далеко — советник перевернул пиалу вверх дном после третьего подхода, барон после второго. Старший Унгерна оценил — задатки всё-таки в парне выдающиеся. Сидит с каменной рожей, светлые усики на худом лице не дрогнули ни разу. Кошмарный монгольский чай хлебал, как будто пить эту смесь для него обычное дело. Даже, кажется, не потеет. Хорошо быть молодым и стройным.
— Вы говорите, пришло время для возрождения монгольского народа. Тогда отчего эту весть в моё кочевье принесли русские?
— Достойный, монголы правили половиной мира до той поры, пока каждый из потомков Темучина не обьявил себя великим ханом. Вот только ханство измельчало, потому что много маленьких уделов всегда слабее одного большого. Потом вас подмяли маньчжуры. А ещё позже маньчжуры растворились в китайском море, и теперь вами помыкают те самые китайцы, которых ваши предки топтали копытами боевых коней от Крыши Мира до океанских берегов. Потомки великого хана выродились и утеряли его дух. (Собеседник даже приблизительно в число чингизидов не входил, поэтому Николай позволил себе пройтись по довольно скользкой дорожке).
— Ты пришёл гостем в монгольское жилище для того, чтобы посмеяться над хозяевами?
Голос нойона не изменился совершенно, но чёрные его глаза кольнули из амбразур век остро и прицельно.
— Нет, я хочу только дать надежду на возрождение былой славы монголов. В этом юноше, — советник кивает на барона, — воплотился дух великого Чингиза. Ему тяжело в наших городах, его манят просторы степей. Когда я поведал ему о том, как живёт сейчас его народ, он не раздумывал и дня — потребовал доставить его в Ставку. Когда узнал, что нет ставки, и Каракорум пал, приказал идти в Ургу.
— Вот как? — правая бровь нойона поползла вверх. — Не думаю, что в белобрысом русском монголы увидят воплощение великого хана.
— Темучина тоже разглядели не все. И не сразу. Правда, потом головы плохо видевших поднимали на копьях. Чтобы видели дальше, наверно.
Бурят-переводчик украдкой вытер пот, но перевёл добросовестно.
— Надеюсь, мою голову на станут поднимать на копьё сегодня? В моём стойбище меньше мужчин, чем воинов в твоём караване.
Нойон как ни в чём ни бывало отхлебнул из пиалы.
— Великий прибыл к сыновьям степей не гнать, а вести. Мы не несём угрозы, мы предлагаем возрождение.
Нойон упёр мясистые ладони в мощные окорока:
— В таком случае, я подожду, пока Будда пошлёт мне более понятный намёк. Вы ведь торопитесь в Ургу?
— Да, завтра с утра мы продолжим свой путь.
— Тогда пусть будет с вами милость небес. — Нойон однозначно дал понять, что встреча окончена.
— Надеюсь, Он не будет долго ждать, чтобы подтвердить нашу правду.
Русские встают, надевают папахи и выходят из юрты.
На вторые сутки после расставания с недоверчивым нойоном, часа этак через три после начала движения советник обратил внимание на странные телодвижения молодого барона. Унгерн явно прилагал чудовищные усилия, пытаясь сидеть в седле ровно, сохраняя достойное воплощения Чингиса каменное выражение на лице, но время от времени начинал ерзать в седле. Это при движении шагом!
Николай Михайлович притёр мерина стремя в стремя с соловым жеребцом барона.
— Чешется? — поинтересовался вполголоса.
— Не понимаю, о чем вы? — пошёл в отказ Николай Фёдорович.
— О вашей заднице, — не стал наводить тень на плетень толстяк. — Чешется?
— Очень, — признался барон и покраснел.
— Полно стыдиться, — успокоил его советник. — Такой чуйкой гордиться надо. Подарок Всевышнего, можно сказать.
— Не понимаю, — признался Унгерн.
— Молодость ваша не даёт понять. Ничего, с такой чувствительной задницей имеете все шансы зрелости достичь. Она чует хорошую драку, гонятся за нами. Так что принимайтесь командовать, а я, пожалуй, в колясочку пересяду, спина что-то ноет, знаете ли. Возраст.
Советник демонстративно потёр обширную поясницу.
— И не сильно волнуйтесь, тёзка, как минимум один из признаков хорошего полководца мы у вас только что обнаружили.
Толстяк тронул бока мерина каблуками и рысью направился к обозу.
— Барона, Данзан на дальней сопка чужих видел, пять конных, по нашему следу идут, однако.
Бурят из тылового дозора скалит в улыбке крупные желтоватые зубы, конь под ним не может удержаться на шагу, бурят заставляет его вертеться кругом.
—За ними ещё идут, не знай сколько, только много, больше чем мы!
Унгерн невозмутим. Прикрывает веками глаза, давая понять, что услышал.
Потом поднимает над головой правую руку с зажатой в ней плетью.
— Воины, за нами погоня! Каравану — рысью вперёд, первый десяток казаков перед ним в головной дозор. Обоз — за караваном, второй десяток и буряты — со мной.
Верблюды, недовольно ворча, прибавляют шагу, затем под свист плетей погонщиков разгоняются и, раскачиваясь, скрываются за увалом. Коноводы с табуном заводных коней держатся по левую руку от горбатых. Следом за ними скрываются из виду повозки. Оставшимся с баронам всадникам не видно, но за гребнем холма щёгольские коляски вдруг поворачивают в сторону и на рыси уходят вправо, отрываясь от спешащего каравана.
Вот и тыловой дозор — вылетел из-за сопки, нахлёстывая лошадей плетьми.
— Начальник, много китайцев, три, больше три сотни, — машет зажатым в руке карабином старший.