Правда Бориса

-А Федька Лопухин? Он же стоял у дверей и все слышал!

-Федьку я ужо предупредил, что все будет наоборот.

-Погоди, братец, у меня самой уже голова наоборот. Запутал ты меня.

-Сама же придумала!

-Ну да, придумала, чтоб пустое письмо, якобы от тебя, где ты просишь эрцгерцога мне нового мужа, в Думу попало. А ты эдакого наворотил...

-Ничего не наворотил. Короче, людишки Шуйского наверняка встренут гонцов где-нибудь под Тверью, отберут послания, примчатся с ними в Москву, предъявят в Думе или Земскому Собранию, а там...

-...Молоко прокисшее котам. Как же тогда с бабкой повивальной-то быть? Мне и в самом деле надобно ее из Англии выписать.

-Не волнуйся, сестрица. Я уже передал просьбу королеве через торговца Джерома Горсея. Он на днях домой едет.

-Ага, как вспомню его мадеру, так сразу голова опять кругом идет. А не жаль тебе дружков своих Губова, Кашку да Лопухина? Шуйский ни перед чем не остановится, чтоб заполучить письма, таких головорезов наймет, что и со стрельцы им охранные не помогут. На смерть не иначе их посылаешь.

Борис взял со стола кувшин с морсом, открыл крышку, влил в себя целую половину. Вытерся рукавом, посопел, будто хлебнул польской водки.

-Может, и обойдется,-сказал он наконец.- Живы останутся гонцы. А нет...ну что ж, каждому своя дорога в этом мире прописана. За великое дело головы свои сложат. За Россию. Одни на войне гибнут, другие здесь, выполняя серьезные поручения. Но все мы одного хотим и потому животов своих не щадим-блага своей родине.

-Смотрю я, братец, на тебя и не перестаю удивляться и гадать. Демон ты или ангел? Что более в тебе тьмы или света? Ну я- то ладно, со мной все понятно. А ты вроде за благо, добро, а ни перед чем не останавливаешься.

-Говорил тебе не раз- добро должно быть сильным и решительным. Иногда ради большего добра нужно жертвовать меньшим. В этом моя правда!

-Правда Бориса,-ухмыльнулась царица.- Да, мне тут донесли, что Федька мой, дай Бог ему здравия, очередное коленце выкинул. Либерию Ивана Васильевича перепрятал. Думал, я не пронюхаю. От меня спрятал, чтоб я римлянам не вернула.

-Знаю,-кивнул Борис.- Не останавливай глупого в его глупости, не поможет. Пусть пока приданное Софьи у церкви Иоанна Предтечи полежит, а там перепрячем.

-Не забудь сказать куда, братец,- ухмыльнулась царица.

-Не забуду, сестрица.

Утром, чуть свет Борис собрал гонцов в своих в хоромах. Показал послание, написанное собственноручно эрцгерцогу Фердинанду:

-Государь Федор Иванович сильно занемог, а потому это обращение мое к австрийцу теперь очень важно.

Приблизил письмо к глазам Федора Захарьина, чтобы тот его лучше разглядел.

-Другое письмо,- продолжал Борис,- короле Елизавете. В нем...государь Федор Иванович просит прислать в Москву знахарку, которая помогла бы царице Ирине выносить дитя и при родах.

Василий Губов аж встряхнул головой- что такое, неужто Борис узнал о подмене, но почему тогда ему ничего не сказал? Или нечаянное совпадение? Как же быть? Хитер Годунов, сам запутается в своей хитрости.

Но вслух, конечно, ничего не сказал, продолжал слушать боярина.

Годунов скрутил послание трубочкой, перевязал лентой. Достал второе письмо. Они были абсолютно одинаковы. Только ленты разные- на одной синяя, на другой красная.

-Открывать письма нельзя,- говорил Борис.- Ежели такое случится, то вскоре слова на бумаге исчезнут. Писаны они такими чернилами, что прочитать их можно только раз. Понятно?

Все дружно закивали. Федор Лопухин, кажется, ухмыльнулся. Или Губову просто показалось.

-А теперь откровенно, други,-сказал Годунов, опустившись на стул.- Дело важное и для вас опасное. Наши враги, скорее всего, попытаются перехватить эти послания. А потому будьте готовы ко всему. Но...письма должны быть обязательно доставлены в Лондон и Вену. Всё. Деньги- талеры, шиллинги, гульдены получите у казначея. Днем выступаете, идите собирайтесь. Встречаетесь в Земляном городе у дворцовой слободы. Письма вам передаст мой человек.

Когда вышли во двор, Лопухин как бы ненароком сказал Захарьину:

-Хитрит Годунов. Письмо Елизавете поддельное, не про бабку повивальную там. Писано оно якобы от имени царя. Он просит себе жену вместо Ирины. Но мы холопы, нам все одно, платят щедро и ладно.

-Во-о, как,-покрутил головой Захарьин. -Знаешь откуда?

-От того кто задом лижет блюда,-ухмыльнулся Лопухин.

После обедни на Земляном валу дворецкий передал послания гонцам. Кашке вручил письмо с синей лентой, Губову с красной. Теперь у Василия было два письма-одно обычное, другое написанное исчезающими чернилами. Последнее ему отдал Годунов, тоже с красной лентой, еще накануне. "Оно и должно оказаться в руках злодеев,- сказал он,- не перепутай. С Федьки Захарьина глаз не спускай. Он лазутчик Шуйского, не иначе". Губов ничего не сказал Борису о подмене, и что настоящее письмо спрятал в надежном месте.

Федор Захарьин от Годунова помчался к Ивану Петровичу Шуйскому, рассказал о чем напутствовал гонцов Борис. Князь дал ему рубль. "Не промахнись",-похлопал он Федора по плечу. "Твои люди что ль на нас навалятся? Где?" "Не бойся, тебя не тронут".

До Твери ехали все вместе с десятью стрельцами- далее Кашка с Лопухиным должны были двинуться на Торжок, через Новгород и Нарву морем в Англию, Губов с Захарьиным через Ржев на Великие Луки, Псков, и через Речь Посполитая в Австрию.

Остановились на постоялом дворе, заказали обильный стол, выпивку. Гуляли хорошо, весело, до дыма. Утром не могли вспомнить где сумки, в которых лежали письма. Наконец нашли за топчаном в спальной комнате, куда их спрятал "на всякий случай" Лопухин. Высыпали все содержимое из них на стол, уставились на послания неопохмеленными глазами. Где какое, кто помнит? Красное в Англию или в Австрию? А синее куда? Вот ведь неблазность дикая...

Вспоминали все вместе, рядили, ругались. Но к единому мнению так и не пришли. И вскрывать нельзя.

Однако весь этот спектакль был разыгран исключительно для Федора Захарьина. Якобы после долгих гаданий, Губов незаметно убрал со стола послание с красной лентой, положил вместо него то, что было припрятано у него.

"Красное!- сказал он после этого твердо.- Я теперь верно помню, что Годунов мне отдал письмо с червонной лентой!" "Отдай-ка его мне, Василий Васильевич",- сказал Захарьин и поцеловал того в щеку. "Ну,- отстранился Губов,-еще не опохмелялись. Что ж, ежели у тебя голова крепкая, держи его при себе".

Федор спрятал письмо за пазуху, похлопал себя по груди: "Отсюда не пропадет, здесь в целости и сохранности будет. Неужто наш государь Федор Иванович и впрямь помрет?"

На это никто ничего не ответил. " А что, други, не погулять ли нам здесь еще?-предложил Захарьин.- Заграница никуда не денется, а дороги у нас длинные". "Ладно,-согласился Губов,- и впрямь еще ноги наломаем". И опять пили, ели, веселились в корчме вместе со стрельцами, которые прогнали из кабака весь посторонний люд. "Ну, московиты, - сокрушенно качал головой тверской целовальник, -хуже татарского нашествия. Таких пьяниц еще поищи, даром что Тверь Москве при Иване Великом поклонилась". Ворчал, но обслуживал быстро и угодливо, к тому же платили "московиты" щедро и подносили ему самому. К вечеру он уже не вязал лыка, чуть позже и вовсе уснул на столе. А с московских гостей, как с гуся вода- сами себе уже подносили, сами наливали, швыряли монеты в стойку целовальника, за которой никого не было. Мальчонки -помощники кабатчика, разбежались еще засветло. А ночью стрельцы горланили песни так, что, казалось, сейчас попадают звезды с неба.

В тесной избе на Пресне сидели за длинным столом: князья Иван Шуйский, Иван Татев с женой, княгиней Марфой Ивановной, митрополит Дионисий, крутицкий архиепископ Варлаам Пушкин, дьяк Щелкалов, еще несколько бояр и торговых людей. Было душно и жарко, все сбросили на лавки свои теплые верхние кафтаны. Не сдавалась только Марфа. Она прела, обливалась потом, но песцовую накидку не снимала. Стучала пальцем в перстнях по бумаге, над которой склонился дьяк Иван Тимофеев.