Дело генерала Раевского

Но Раевский понимал, что все эти условия — ничто в сравнении с тем, что предстоит претерпеть России, армия которой к серьёзной войне почти не готова, растянута от Балтийского моря до Чёрного, плохо снабжается, а уровень взаимодействия между отдельными группировками, армиями, корпусами и даже дивизиями крайне примитивный. Он понимал, что с такой армией надеяться на успех можно, только сражаясь против шведов или турок. Особое огорчение навевала стратегическая убогость петербургской военной и государственной мысли. Неизвестно для чего строился в Прибалтике Дрисский военный лагерь, на который убивались огромные деньги, бесконечный кладезь для хищений. В военном же отношении это была предельно глупая кабинетная затея. А главное, что тревожило, в России не было настоящего крупного военного руководителя, который был бы для всех авторитетен, имел бы свою современную стратегию и мог бы с успехом за неё постоять перед тучей чиновников, обложивших трон и вгрызающихся в него.

В ночь на 24 июня 1812 года огромный удав наполеоновской армады, шипя, громыхая, сверкая орденами, эполетами и всякой амуницией, вполз по ловко сооружённым понтонам через Неман в земли Российской империи. С ним вползала тоже туча захребетников, но главная тьма их всё же осталась в Париже.

6

И как не раз уже случалось на Руси, самое очевидное и всеми предсказуемое оказалось неожиданностью. При надёжности изумительной населения, находчивости его и выносливости нам во всей нашей истории постоянно приходится на всякую напасть отвечать так, словно мы ни о каких опасностях не подозревали, хотя всё время только и говорим об изобилии у нас внешних и внутренних врагов. Имея армию более шестисот тысяч и огромное количество пушек, превосходных по своим качествам, Наполеону мы смогли противопоставить лишь небольшие силы, до удивления. Да и сами возможности Бонапарта оценены были ошибочно. Не предполагалось, что приведёт он с собою полумиллионную армию. Мы же растянули перед ним жидкую цепочку из незначительных сил обороны. Это были три армии общим числом в двести двадцать тысяч солдат и офицеров при девятистах пушках. То была мощная сила, но не для Наполеона, возможности которого явно занижались. Эти три армии выглядели так: Первая насчитывала 127 тысяч при 550 орудиях, в ней шесть пехотных дивизий, три кавалерийских корпуса и казачий корпус Платова. Здесь командовал тогдашний военный министр генерал Барклай-де-Толли. Его армия растянулась на двести километров, прикрывая Петербург. Смешно выглядела эта группировка против полумиллионной гидры Наполеона. Конец северной столицы был бы неизбежен, двинься Наполеон на север. Ещё смешнее выглядела Вторая армия, которая прикрывала дорогу на Москву. Она уступала любой из группировок ведущих маршалов Наполеона. Численность её составляла 45 тысяч солдат и офицеров при 170 пушках, растянутых на сто километров от Лиды до Волковыска. Два пехотных и один кавалерийский корпуса да казачий отряд. Командовал армией Багратион.

Сорокашеститысячная армия генерала Александра Петровича Тормасова расположилась аж на Волыни. Счастливее обстоятельств для знаменитого завоевателя предложить было невозможно ни со стороны императора Александра, ни со стороны военного министра. И всё петербургское чиновничество, большое и малое, жирующее и самодовольное, не могло придумать лучшего подарка на двух сразу блюдечках полководцу французов и его маршалам, любой из которых мог бы заткнуть за пояс военного министра России. К тому же добавить надобно, что самая могучая группировка французов пошла на Москву, на крошечную армию Багратиона, а с ним и на Раевского, который командовал одним из двух пехотных корпусов. Главная задача должна была, конечно, заключаться в том, чтобы эти две столь миниатюрные армии хотя бы соединились, прикрывая дорогу на Москву, поскольку сразу стало ясно, что на Санкт-Петербург Наполеон не нацелен. При этом стремлении на соединение Раевскому пришлось принять первый мощный удар Даву и Жерома Бонапарта. Особенно опасен был Даву, именно его некоторые считали талантливей Наполеона. Группировка Даву составляла чуть меньше ста тысяч солдат. Он и занялся сравнительно небольшим корпусом Раевского.

Даву почти нагнал армию Багратиона, которая собиралась переправляться через Днепр у Могилёва. Но Даву оказался здесь первым. И нужно было его задержать. Утром Раевский получил записку от князя Петра, в которой ему приказывалось затеять бой с Даву. Вследствие запутанности положения и нерасторопности разведки князь Пётр был введён в заблуждение и писал: «Я извещён, что перед Вами не более шести тысяч неприятеля: атакуйте его с Богом и старайтесь по пятам неприятеля ворваться в Могилёв».

И бой произошёл у деревни Дашковка, в одиннадцати километрах от Могилёва. На эту войну Раевский взял двух сыновей. Александру исполнилось шестнадцать лет, а Николаю не было ещё одиннадцати. Как пишет об этом деле сын старшей дочери Николая Николаевича, случилось всё так: «В деле при Дашковке они были при отце. В момент решительной атаки на французские батареи Раевский взял их с собою во главу колонны Смоленского полка, причём меньшего, Николая, он вёл за руку, а Александр, захватив знамя, лежавшее подле убитого в одной из предыдущих атак нашего подпрапорщика, понёс его перед войсками. Геройский пример командира и его детей до исступления одушевил войска: замешкавшиеся было под картечью неприятеля, они рванулись вперёд и всё опрокинули перед собою».

Николай Николаевич-старший не любил патетических слов, но подвиг этот получил звучание по всей России, особенно в столицах. И по этой причине, когда речь заходила об этом эпизоде у плотины Салгановской, сам он излагал его так: «Я никогда не говорю витиевато. Правда, я был впереди. Солдаты пятились. Я ободрял их. Со мной были адъютанты и ординарцы. По левую сторону всех перебило и переранило, на мне остановилась картечь. Но детей моих не было в эту минуту. Вот и всё тут». Так отвечал бывалый воин, познавший горечь славы со сладостью её, когда заходила речь о Салтановке. Но в письме к сестре жены своей он писал: «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву... Сын мой Александр выказал себя молодцом, а Николай даже во время самого сильного боя беспрестанно шутил. Этому пуля порвала брюки, оба сына повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому не опасную». Денис Давыдов писал об этом деле тоже: «...следуемый двумя отроками — сынами, впереди колонны своих ударил в штыки по Салтановской плотине сквозь смертельный огонь неприятеля».

Вой утих только к вечеру. Выстрелы стихали. Река темнела. Даву решил, что против него основные силы Багратиона, и отдал приказ подождать, выяснить обстановку. Раевский же спокойно, тоже выяснив многое, то есть что перед ним основные силы Даву, решил отступать. Было ясно, что далее выдержать натиск не удастся. Но главное сделано, Багратион через Днепр переправился, теперь нужно думать о соединении двух армий под Смоленском.

После боя Николай Николаевич спросил младшего сына:

— Знаешь ли ты, зачем я водил тебя с собою в дело?

— Знаю, — ответил мальчик, — для того, чтобы мы вместе погибли.

Полтысячи километров прошла с кровопролитиями армия Багратиона, входя в Смоленск первого августа по новому стилю. Третьего августа подошла и армия Барклая-де-Толли. Наполеону не удалось сомкнуть свои клещи.

Но шестого августа решено было на Военном совете перейти в наступление. Общественное мнение, то есть мнение людей некомпетентных и потому легкодумных, заставляет порой людей опытных, но нетвёрдых в характере, совершать оплошные поступки. Решали теперь, едва уйдя из одной западни, поискать новую. Решено было прорвать центр французов силами обеих армий, для этого идти на Рудню. Оставлен был в Смоленске один только полк из дивизии Неверовского, а самую дивизию Багратион двинул в сторону Красного, предполагая, что именно с этой стороны возможно нападение. Двинувшись же в наступление, русские войска бессмысленно маневрировали в течение десяти дней, не имея сведений от разведки, поставленной слабо, хотя казаков было хоть отбавляй для этих целей. Войска российские бродили между Рудней и Поречьем, а Наполеон за это время переправился через Днепр и рванулся на Смоленск. Лучшего подарка он ожидать не мог. И над русскими опять нависла угроза катастрофы. Спасти её мог опять лишь Раевский. Французы шли по Красносельской дороге, не ожидая сопротивления. Всё говорило о том, что русские будут отрезаны от Москвы и неожиданный удар с тыла сокрушит их. Наполеон был не из тех, кто прощает ошибки, с ним каждую минуту держать нужно было ухо востро, ни на мгновение не расслабляясь. Даву и Мюрата, пехоту и конницу бросил вперёд император — чуть менее двухсот тысяч солдат и офицеров.