Дело генерала Раевского

Кстати, невозможность Наполеоном выиграть войну понимал и Александр Первый, этот привередливый, но изысканный политик, личность, правда, трагическая. Не случайно Коленкуру он ответил на угрозу от Наполеона пойти войной: «Я буду отступать до Камчатки». Ни один государь ни одного уважающего себя государства, тем более религиозный и более того — православный, не рискнул бы так выразиться. Этими словами Александр как бы начертал стратегию и тактику будущей войны Барклаю и Кутузову. Всё дело в том, что Барклай слишком прямолинейно ей следовал, а Кутузов, привыкший всю жизнь лицемерить и делать вид, будто он всерьёз сражается с противником, провёл эту комбинацию так хитро, что до сих пор все или почти все думают, что Москву нельзя было спасти, а Наполеона победил этот лукавый царедворец. Так мы приблизились к сожжению Москвы... Прошу остаток из этой бутылки плеснуть мне в рюмку, — повелительно бросил Иеремей Викентьевич.

И ему этот остаток вылили в зелёную гранёную рюмочку, вслушиваясь в его слова внимательно. Субъект же пить не стал, а поставил рюмку перед собою.

— Пусть эта поставленная мне самим собою задача умалословит мою речь, — заметил он как бы мимоходом, — а то уж все засыпают. Итак. Я утверждаю, что главное лицо, заинтересованное в сожжении Москвы, был Ватикан, если его можно назвать лицом. Позиции Ватикана к началу XIX столетия в России были уже мощно унавожены отбросами слабосильного вообще и плохо организованного в мировом масштабе протестантизма. В середине XVIII века непобедимое в своей инертности и безграничной сопротивляемости российское православие перемололо и уже переваривало протестантов. Главный, хоть и вроде Наполеона мальчишествующий союзник, петербургская, так скажем, номенклатура хлынула в католицизм, ощущая в нём власть и силу, а главное — антинародную в тотальном её варианте духовную сущность оскопления населения. Они, конечно, эти знатные и развращённые петербургские чиновники, поднаторевшие делать перед царём вид, будто они что-то государственное делают, пример блестящий тому Кутузов, не догадывались, что сами-то они просто пешки в руках высокоизощрённых и высокообразованных иезуитов. Мешали старинные русские города во главе с Москвой, которые не успели добить ни Грозный наш Иван, ни Пётр не менее Великий. Эти города нужно было уничтожить, а на их месте построить другие, в духе той петровской новостройки на берегах Невы, на которую клюнули не только учёный Ломоносов, камер-юнкер Пушкин, за которого царь ещё при жизни поэта начал платить карточные долги... Это уничтожение старинных сел и городов должны были сделать сами русские. Так изящней, испытанней и безопасней. Во времена татар, Ивана Грозного и поляков русские всему миру продемонстрировали своё рвение к саморазрушению, а порою к самоистреблению. Нашли дурака Ростопчина и поняли, что никто хитрее циника Кутузова и успешнее фанфарона-губернатора этого не сделает.

Далее. Я хотел бы обратить внимание на то, что ещё при Алексее Михайловиче Москву строили как огромный всенародный храм. Концентрическая кольцевая планировка Москвы давала возможность стягивать народ отовсюду, как по сосудам кровь, к сердцу на Красную площадь. Алтарём храма задуман был Кремль. Престолом же почитали Успенский собор. Это святая святых всего царства. Вот поэтому маршал Даву и разместил здесь конюшню. Наполеон всё же не дерзнул сам решиться на это святотатство, он был суеверен.

Зачем Кутузов совершил свой знаменитый Тарутинский манёвр? Первоначально, судя по всему, планировалось это не так, Петербург должен был уцелеть. Но Александр вдруг проявил неожиданное упорство, а народ не поднялся грабить помещиков, резать их, как это было в Пугачёвщину. Александра нужно было сломить. Со сдачей Москвы в Петербурге началась паника, знать готовилась к бегству, боясь движения французов на север. И Кутузов открыл Наполеону дорогу на север, показал, что защищать северную столицу не собирается. Но, сломленный неманским зайцем, потерявший три четверти войска к приходу на Бородинское поле, не сломивший русских солдат и офицеров, брошенных на произвол судьбы, а вернее, подставленных ему фельдмаршалом, Наполеон идти на Петербург не решился. Он вообще был удивительно нерешителен в этом походе. Но стоило ему только двинуться в сторону Петербурга, мир был бы у него в кармане.

И последняя из главных странностей. Кутузов, якобы стоявший на страже, чтобы не пустить французов на Калугу, в самом же деле уступил Наполеону путь ещё из Москвы. Приглашение Кутузова идти в южные районы России было Бонапартом принято, а Кутузов только двигался, сопровождая французов позади, чуть в стороне. Когда Платов с казаками и конной артиллерией и Дохтуров прибыли к Малоярославцу, французы город уже заняли, эго был небольшой отряд Дельзона, шедший в голове корпуса вице-короля Италийского, составлявшего авангард армии Наполеона. Прогнать этот маленький отряд двум егерским полкам Дохтурова оказалось не под силу. Армия же, которую вёл к Малоярославцу Кутузов, шла каким-то странным образом, войскам даже порою казалось, что идут они назад. Один лишь корпус Раевского быстро и самостоятельно прибыл к Малоярославцу, в котором до этого длительное сражение склонилось на сторону французов, они захватили город. С ходу вступив в бой, Раевский выбил французов из города. Но подходили новые силы всё того же Даву, как под Салтановкой. Бой разгорался. Город переходил из рук в руки, но перевес был на стороне Раевского. Тут Кутузов снимает корпус Раевского из боя и вместо него ставит корпус Бороздина. К вечеру Малоярославец наш. Но вдруг после полуночи, когда бой притих, Кутузов снимает и корпус Бороздина, отводит его, и город быстро забирают французские стрелки. Наполеону путь на Калугу открыт: Кутузов сделал всё, что мог. Но после того страшного боя, который дал здесь Наполеону Раевский, император уже не решается сражение продолжать. Он отдаёт приказ отступить на Вязьму, несмотря на то, что и героическому корпусу Милорадовича Кутузов приказывает покинуть поле сражения и присоединиться к армии. Так этот удивительный, незаслуженно забытый историей генерал во второй раз после Смоленска буквально спасает Россию, своим упорством и самоотверженностью побеждая и Наполеона и Кутузова вместе взятых. В истории мировых войн ещё не бывало, чтобы один генерал сразу одновременно одерживал победу над такими двумя великими противниками, сам не подозревая величия своего подвига.

Все и трезвые и выпившие гости собрания сидели молча, как-то недоумённо разглядывая предметы, в беспорядке разбросанные по столу, словно это было кем-то брошенное поле боя.

— Странный этот генерал Раевский, — сказал утомлённо и растерянно Иеремей Столбов, опускаясь в кресло и потирая виски обеими руками, — он возникал всюду, где решалась судьба Наполеона, и ни разу ему не уступил. Ведь был ещё Лейпциг, выигранный его неимоверной стойкостью, был Париж. Ведь за Рейном, когда был ранен Витгенштейн, Раевский вместо него возглавил главное командование. По пути на Париж он разгромил всех маршалов, которые попадались. Он двенадцать часов штурмовал этот прекрасный город и не разрушил его в тот мартовский день, просто сломил сопротивление. Перед ним Мармон, один из лучших маршалов Наполеона, вопреки воле императора, подписал соглашение о капитуляции. Раевский посоветовал Александру Первому избавить достойного противника от унизительной церемонии сдачи ключей ворот столицы. Любой другой народ усеял бы каждый шаг такого великого солдата бюстами, статуями и всякими другими знаками благодарности, а у нас его забыли сразу же по возвращении домой. Тот же благословенный Александр отправил его в захолустье на юг Малороссии командиром корпуса. Это была настоящая ссылка. Как знать, быть может, в планы значительной и очень влиятельной части высшего российского общества той поры такой вариант окончания войны не входил?

7

Я уходил один с этого странного собрания по полночной Москве. В городе было пустынно и одиноко. Мне ни с кем не хотелось разговаривать. Я выбирал маленькие тихие переулки в этом чего только не повидавшем городе, который не раз жгли, грабили, оскверняли... За что? Неужели только за то, что он столица? Может быть, он сам кому-то крепко досаждал? А кто кому не досаждал в нашей стране, кто кого не обманывал, не продавал, не предавал, не насиловал? Конечно, больше всех других насиловала столица да и продолжает насиловать. Ещё никогда не бывало на Руси, чтобы всё население стольного города объявлялось особого достоинства сословием, принадлежности к которому без тяжких унижений и распродажи себя по особому прейскуранту добиться невозможно. И всё-таки москвичи не самый счастливый народ в России, хоть сохранили всё-таки своё наименование. Сама Россия уже давно утратила своё историческое название и шествует по всему свету как некое зловещее, для многих бессмысленное сочетание из четырёх букв, которые никак не соответствуют смыслу, якобы заключённому в них. Как долго живут в человеке посторонние мысли и чувства, внедрённые умелой рукой! Я шёл наугад и думал о том, сколько же должен был прочесть, передумать и пережить этот Иеремей Викентьевич, чтобы выносить в себе всё, что он сегодня сообщил собранию, никого, между прочим, не побоявшись. Значит, что-то есть, что освобождает его от этой всеобщей боязни, которую человек может переступить, только прихлёбывая из рюмки. Да и слушать-то не всякий решится. Двое сегодня с нашего собрания ушли. Один прямо встал со стула, пошёл в прихожую, надел плащ, нахлобучил шляпу и ушёл, не хлопнув дверью, но ни с кем не попрощавшись. Второй для приличия сбегал к телефону, с кем-то бегло потараторил, торопливо бросил на рычаг аппарата трубку и, молча всем поклонившись, деловито ушёл.