Мастер Лабиринта

Лиана-настоящая подняла голову повернулась к образу на стене.

Изображение раскинуло руки - и закричало. Без звука, храм не транслирует звук. Но я слышал крик в голове: болезненный, долгий, захлёбывающийся. Так кричит животное, когда его убивают. Из рыжих точек на теле Лианы рванули ростки. Во все стороны - тонкие зелёные сильные побеги, разрывающие её кожу. Ломающие рёбра. Оставляющие красные кратеры обнажённой плоти и желтоватой кости. Там, где веснушек нет - шевеление корней под кожей.

Лиана стояла, словно распятая на стене, и из неё рвались наружу растения. Вскоре стебли покрыли её всю, скрывая в зелёном клубке. Масса сотрясалась, а вопль все ещё звучал у меня в голове (почему-то уже не её, а безумного, брошенного в коридорах, монаха) - растения убивали Лианау, они разрывали её тело, но она была ещё жива. Питала их, как субстрат.

Это не настоящее. Этого во мне нет. Я не представлял такого никогда.

Лирнов отшвырнул меня, кривясь от отвращения.

- Вон отсюда! В свою комнату!

- Это не я! - Я стянул джаут с руки, разламывая - как получалось. Отец отобрал повязку прежде, чем я смог повредить её ещё больше.

Клубок растений медленно таял.

- Мои рисунки... - выдохнул я.

Кулак Лирнова летел мне в лицо. Выбить зубы, сломать нос... Заставить замолчать.

Кожи коснулся лишь ветер.

Брат стоял за моей спиной, обхватив кулак отца ладонью. Его рука дрожала от напряжения. Они оба выше меня. Оба - больше и тяжелее. Оба выходили на ринг.

- ...Если вы его ещё раз тронете..., - Процедил Андрей.

Брат и отец смотрели друг на друга поверх моей головы - мне чудится треск ломаемых о доспехи копий.

- Если отправите на психокоррекцию. Или если с Олегом случится... несчастье. - Андрей оттолкнул руку Лирнова прочь - так, что тот пошатнулся.

Я ощутил тепло почти физически: тепло защищенности. Как в детстве. У меня за спиной брат.

Андрей опять всё разрушил:

- Олег, иди отсюда.

- Уйти? - Я обернулся. - Ты перед ним сразу извинишься, или подождёшь пока я дверь закрою?

- Прекращай, ты уже достаточно...

- Ты не понимаешь, что он меня и без психокоррекции калечит?!

Мама и Лиана - бледные, со светящимися в темноте лицами, словно женщины с религиозного полотна.

На границе зрения мелькали картины: Лиана, ставшая зелёным холмом. Золушка, мчащаяся сквозь лес. Андрей и Лиана, занимающиеся любовью. Дверь с табличкой «Мёртвая голова».

Зелено-красный развод наполз на лицо Андрея. Это не джаут транслирует. Это мои глаза врут.

Пятна и световые блики - как предупреждение. Я сейчас ослепну.

Я сделал то, чего они от меня так хотели. Сбежал.

Рванул к двери, споткнулся о порог, восстановил равновесие. Промчался по коридору от храмовой комнаты в свою, и рухнул на колени.

Боли падения я не почувствовал - её перекрыло давление в голове. Я затолкал рукав в рот, глуша крик, и свернулся на полу. Ковёр пах лавандой, ворсинки кололи щёку - но я его уже не видел.

Передо мной колыхался занавес из мяса. Волокна мускул, способные сжиматься и расслабляться. Кровавый, но не кровоточащий. Живой. Я видел его, и в то же время - был им. Чувствовал его вес, его склизкую упругую плотность. Его боль.

Нечто рвало занавес с той стороны. Волокна расходились, лопались связи.

И когда он раскрылся - Я пропал.

Золотоволосая Золушка бежит сквозь лес, скользя по старой коричневой листве. Прошлогодние еловые иголки и земля прилипли к её рукам, высоким голеням, подбородку, темнели в прорехах футболки. Она задыхается. Кровь струится по её шее, скапывая из раны на голове, остаётся чёрными следами на земле, вытекая из голой стопы. Кроссовок она держит в руке.

Золушка зацепляется за камень и летит вниз. Катиться по оврагу. Когда падение останавливается - долгую секунду дрожит, свернувшись клубком на земле. Встаёт на четвереньки и ползёт. Её плач тихий и беспомощный, она слизывает слёзы пересохшим языком. Слёзы солёные, они не утолят жажду.

Сев, всхлипывает, обняв раненую ногу. Отряхивает её от прилипшей грязи - и впихивает с силой в кроссовок, задохнувшись от боли. В кровавом месиве её стопы не хватает двух пальцев. Мизинца и предпоследнего.

У Золушки огромные перепуганные глаза. С третьей попытки она поднимается. И вновь бежит.

Я не могу обернуться, не могу подойти к ней ближе - меня здесь нет, я - посторонний взгляд. Который не выбирает, на что смотреть.

Теперь я вижу её сзади: спина с выпирающими лопатками, узкие костлявые плечи. Она оглядывается. Через разорванную футболку мелькают поцарапанный бок и грудь. Она старше, чем я думал. Просто худая.

Золушка белеет, увидев преследователя - а я вижу лишь его тень. Щетинистую, огромную.

Вепрь.

Он настигает её у дуба, чьи ветви слишком высоки, чтобы забраться вверх и спастись.

Вепрь врезается изогнутыми длинными клыками ей в живот. На лице Золушки боль и удивление. И упрямство. Свинья пригвоздила её к дереву. Девушка бьёт её руками по ушам. В кулаке у неё что-то блестящее и тонкое. Бесполезное оружие выпадает из немеющих рук.

Ветка - не дубовая, а длинная и гибкая, захлёстывает шею девушки и тянет вверх.

Тело Золушки дёргается, а затем застывает в неподвижности. Вепрь отступает, ветка расплетается, девушка падает. Зверь топчет её копытами - а затем жрёт. Вырывая куски плоти из живота и груди. Поглощая вместе с тканью футболки. Вместе с прилипшими листьями. С землёй.

Мария Дейке - не моя Золушка.

Я слышу свистящий звук, которому здесь, в мире безмолвия, не место. И ещё долго не понимаю, что это я плачу. Плачу по Золушке.

Я любил её.

Я очнулся от рёва. Отец орал так, что вибрировали стены. Ни слова не разобрать, но мой живот подводило от страха так, что казалось его проткнули копьём. На Андрея кричит, на женщин Лирнов не повышает голос. Ответов брата я не слышал.

Пытаясь спрятаться, я достал краски и чистый холст. И... время пропало. Размазалось длинным штрихом в бесконечном «сейчас» работы.

Я закончил в половину третьего ночи. Луна мерцала голубым и жёлтым, вытянутая рыбьей мантией в переливающийся эллипс.

Мышцы правой руки от локтя и до пальцев болезненно дёргались, в левом глазе тоже. Всегда напрягаюсь, прописывая детали. Детали важны. Они, а не замысел, создают настоящее, и ими легче всего испортить работу.

Завершённая картина - как окно в другой мир. Мир холодной осени, влажной и безжалостной. Мир, в котором Золушка бежит по старому лесу, и ей никогда не спастись.

Я убрал краски, вымыл кисти. Подождал немного, сидя на кровати, и разглядывая холст. Получилось... очень хорошо. Я не видел ни травинки, которую нужно добавить, ни линии, которую можно убрать. Конечно, дневной цвет работу преобразит - но сейчас было хорошо.

Я настоящий художник. Нет, я гениален! Вот. Я восхитительно, Атхена всех проглоти, сногсшибательно талантлив. Однажды они это увидят. И будут мной восхищаться. Будут у меня прощения просить.

Брошюра Марии Дейке валялась на полу. Я поднял и перевернул, сравнивая портрет Марии с портретом Золушки.

Так похоже, как будто это она. Взрослая, красивая. Живая.

Но я же знаю, что Золушка умерла. Её сожрал вепрь, её задушило дерево.

Я лёг и попробовал задремать. Пальцы дёргались, продолжая рисовать. Образы Марии и Золушки сливались в один - и расходились. Похоже - не похоже, она - не она?

Я встал. Проверил рюкзак: две рубашки, носки, белье, блокнот для набросков, карандаши и нож, чтобы их чинить. Папка, которую я показывал Маю. Только она осталась: из моей комнаты убрали все картины, все мои эскизы, даже энциклопедии и журналы. На стенах светлеют следы - там, где висели репродукции, где был мамин портрет.

Брошюра Марии состояла в основном из иллюстраций. Текст скупо сообщал, что Мастер Седек организует ежегодный конкурс на место компаньенажи-подмастерья. Победа: и я получаю возможность учиться у него, путешествовать с ним, знакомиться с работами мастеров других городов. Всё, что я создам, конечно, становится его собственностью. Проигрыш: в качестве платы за участие, питание и проживание во время конкурса у Седека остаются все мои работы, созданные в процессе экспресс-обучения и трёх отборочных туров. Включая первую «проходную».