Страница 9 из 116
А затем наступила тишина, он очнулся и приподнял занавеску на окне. Все было белым-бело, снег падал тяжелыми хлопьями.
Жюльену вдруг стало холодно. Отопление не работало. Наспех одевшись, он вышел в коридор. Группа пассажиров уже обступила там проводника. Подойдя ближе, Жюльен узнал, что поезд встал в нескольких километрах от Н.: от мороза замерзли стрелки, пути занесло снегом.
— Мы почти приехали?
Проводник покачал головой: поезд уже давно стоял на небольшом вокзале в В., в получасе езды от Н., но он не счел нужным будить пассажиров, так как начальник состава на последней границе предупредил его, что пути к Н. еще не расчищены.
— Стрелки поливают кипятком, видать, здесь никогда не было таких холодов, как этой ночью!
Он добавил, что отопительная система поезда в неисправности, и посоветовал пассажирам вернуться в купе и хорошенько укрыться.
— С такими темпами, как у них, неизвестно, сколько это еще продлится!
В голосе проводника сквозило презрение к южанам, внезапно застигнутым среднеевропейскими холодами, которых им так хотелось избежать.
Дрожа от холода, Жюльен заперся в купе и вытащил из чемодана теплые вещи. Приподнятого настроения как не бывало. Когда он двадцать лет тому назад был в Н. со своей женой (тогда он был женат), стояла весна, и Н. был вполне южным городом с разлитой в воздухе теплынью, так разительно отличающимся от Парижа с его холодным и печальным дождичком. Цвела мимоза, на террасы и в сады уже выставили большие керамические горшки с лимонными и апельсиновыми деревцами. И сейчас, пусть даже посреди зимы, попасть в заснеженный город вдруг показалось ему нелепым: что-то было не так, хуже того, ему стало очень не по себе.
Он натянул белый пуловер из толстой шерсти, куртку на меху, которую прихватил с собой «на всякий случай», обмотал шею шарфом. Вновь подсел к окну: прямо перед ним, точно вмещаясь в оконный проем, виднелась табличка, на которой белым по голубому было выведено название городка, где застрял поезд; падающий за окном снег потихоньку затушевывал надпись.
Жюльен вспомнил прогулку по В. Она пришлась как раз на день его рождения; было очень тепло. Они с женой приехали сюда в обеденный час и долго ходили по опустевшим улочкам: с начала весны жители В. прилежно соблюдали сиесту «по-итальянски». Собор и тот был закрыт, им пришлось дожидаться, пока на ажурной колокольне ратуши, что находится напротив собора, не пробило четыре. Потом Жюльен вволю налюбовался фреской XV века, репродукция которой давно была ему известна; на ней была изображена Саломея, пляшущая, а затем требующая у Ирода голову Иоанна Крестителя[14]. Оказавшись перед хорами, расписанными этой фреской, он испытал поразительное по силе чувственное ощущение. Мерное покачивание бедер женщины-ребенка, черты ее лица — он знал, что художник-монах списал их с лица монашки, в которую был влюблен, — все, вплоть до ее рук, с любовной жадностью завладевающих чудовищным предметом, трогало его так, как мог бы тронуть разве что вид этой самой женщины-ребенка, если бы, гораздо менее одетой, она стала бы танцевать лишь для него.
С бьющимся сердцем покидал он мрачный собор, где одна Саломея была чуть освещена несколькими желтыми лампочками; площадь перед ним была раскалена — настолько та весна походила на лето. Жена держала его под руку, но он не мог выговорить ни слова, лишь ощущал необыкновенное возбуждение, благодаря свету и солнцу превратившееся в какое-то необычное ликование. Ему не было тогда и тридцати, и он подумал, что в такой жаре мог бы полюбить всех женщин мира, лишь бы они платили ему тем же.
Однако этим утром счастливое воспоминание никак не вязалось с большой вокзальной табличкой с почти незнакомым названием города белым по голубому вдоль заснеженного железнодорожного полотна; Жюльену стало еще холодней, и он закутался в одеяло.
Чтобы преодолеть тридцать километров, остававшихся до Н., понадобилось около четырех часов. Повсюду Жюльен видел тепло одетых рабочих, медленно колдующих над обледеневшими рельсами. В шапках, натянутых по самые носы, они напоминали тех грустных негров, что метут зимой грязное парижское месиво. Наконец в нескольких сотнях метров от вокзала состав встал окончательно. В коридоре послышался шум, проводник постучал в купе Жюльена и сообщил, что дальше придется добираться пешком.
Позднее в перегретом номере отеля новый консул болезненно морщился, вспоминая о том, что было дальше, настолько это показалось ему невероятным.
Все пассажиры по одному сошли с поезда или, правильнее сказать, спрыгнули с высоченной подножки в свежий снег. А снега намело столько, что еще полчаса им пришлось пробираться к вокзалу с чемоданами и сумками в руках. Жюльен оставил в купе два огромных чемодана, захватив с собой лишь кожаный портфель со служебными документами и шифрами, без которых было бы не раскодировать телеграммы из министерства и которые нельзя было оставлять где попало. Порывы ледяного ветра, летящие в лицо снежные хлопья должны были бы взбодрить его. Но он, напротив, впал в состояние полной бесчувственности. Ноги промокали все больше и больше, у него было такое чувство, что он с трудом продирается сквозь какую-то зыбкую хлябь, в которой снег, доходивший ему до колен, перемешался с тем, что падал сверху и с ног до головы обволакивал его липким панцирем. Рядом с ним шли другие пассажиры — кто-то обгонял его, кого-то обгонял он, едва различая попутчиков за метелью. Он налетел на какую-то бесформенную фигуру — мужчина нес на закорках женщину. Все это происходило в нескольких сотнях метров от Н., одного из цивилизованнейших городов мира, где с древних времен владели искусством создания таких условий для богатых горожан, равно как и иностранцев, при которых они были бы избавлены от малейших неудобств; однако это не казалось Жюльену поразительным: он продолжал двигаться вперед в снегопаде.
Вскоре ему пришлось остановиться. На его пути выросла крошечная человеческая фигурка — она размахивала руками и как будто обращалась к нему. Он не сразу понял, кем был этот яростно жестикулирующий коротышка, явно узнавший его и пробовавший взять у него из рук портфель. В последнем всплеске сознания Жюльен попытался сопротивляться. Он вцепился в портфель, который не должен был выпускать из рук ни при каких обстоятельствах, но человечек прокричал, что он хранитель архивов прежнего консульства, и Жюльен уступил. Идя следом за тем, кто, как ни крути, оказался карликом, Жюльен преодолел последние метры до перрона. Снега там было не меньше, но почва была тверже. Еще несколько минут, и он оказался под стеклянной крышей вокзала.
— Добро пожаловать в Н., — приветствовал его хранитель архивов.
В голосе г-на Бужю, встретившего его, не было и тени иронии.
Жюльен не перестал дрожать и в номере отеля, что заказали для него в двух шагах от консульства. Он принял горячую ванну, а затем улегся поверх атласного покрывала на большой медной кровати и, хотя в поезде отменно выспался, заснул мертвецким сном. Была половина первого дня; когда он проснулся от телефонного звонка, был уже поздний вечер. Звонил г-н Бужю, он хотел узнать, не нужно ли ему чего-нибудь. Охрипшим голосом Жюльен ответил, что они увидятся завтра, и повесил трубку. Какое-то время он еще повалялся в теплой постели и наконец встал. Он задыхался, не понимая, что с ним происходит. Оказалось, батарея, расположенная очень близко к изголовью кровати, раскалилась, в комнате было жарко и сухо.
Отель был скорее пансионом, чем настоящим отелем, но пансионом высокого класса; г-жа Беатрис, хозяйка, считала делом чести, чтобы английские старушки и немецкие историки искусства, составлявшие основу ее клиентуры, чувствовали себя здесь лучше, удобнее и спокойнее, чем дома. Впрочем, расположенный на четвертом этаже старинного дворца, пансион г-жи Беатрис напоминал скорее просторную роскошную квартиру, количеству коридоров которой приходилось только удивляться — они словно множились бессчетное число раз, начиная с заставленного кадками с зелеными растениями вестибюля. В гостиной среди полотен середины XIX века было, как утверждала хозяйка, два подлинника Айеза[15], известного своими портретами итальянской аристократии.
14
Саломея (ум. ок. 72) — иудейская принцесса. Добилась от своего дяди Ирода Антипы (ок. 20 до н. э. — после 39, сына Ирода Великого), судившего Иисуса Христа, казни Иоанна Крестителя, которого по его приказу обезглавили.
15
Айез, Франческо (1791—1882) — итальянский художник.