Страница 6 из 116
И все же Жюльен Винер не представлял себе до конца всего, почти абсолютного веса этого образцового чиновника. Когда придворник с серебряной цепью на груди ввел его в небольшую приемную, где у министров начинали стучать сердца и где летели головы, ему показалось, что он всего лишь наносит визит старому приятелю, который внезапно вспомнил о нем. По наивности Жюльен решил, что его бывший почти друг заметил, в какую опалу он угодил, и великодушно протягивает ему руку помощи. Обращение на «ты», теплый прием, оказанный ему с порога Депеном — тот горячо пожал ему руку и указал на уютное кресло, тогда как сам уселся на неудобном стуле, — утвердило его в этом мнении. Несколькими годами моложе его, Депен когда-то входил в компанию друзей, вместе проводивших лето на Лазурном берегу. Жюльен припомнил, как увел однажды у своего юного товарища (они учились в одной школе) девушку, которую тот привез с собой из Парижа; он подумал, что вот на таких-то воспоминаниях и зиждется подлинная дружба, и то, как Депен тут же со смехом напомнил ему про этот случай, подтвердило его догадки.
После нескольких банальных фраз: о подружке хозяйке виллы, о девушке, которую они даже не оспаривали друг у друга, и судьбе, что вновь свела их, — Депен приступил к сути дела. Для этого он пересел с неудобного стула за свой стол; Жюльен едва ли заметил, что сидит гораздо ниже собеседника и вынужден слегка приподниматься на своем сиденье, иначе ему ничего не будет видно, кроме разделяющего их стола в стиле ампир.
— Сам патрон поручил мне вызвать тебя, — начал высокий чин.
Для поколений людей, на протяжении сорока лет сменявших друг друга возле премьер-министра, слово «патрон» было чем-то большим: ключевым словом любовного лексикона. Депен тут же запнулся, явно с целью дать собеседнику время выразить сперва удивление, а затем признательность. Жюльен Винер не выразил ни того, ни другого. Он и пришел-то на эту встречу только потому, что не мог уклониться, однако состояние ничегонеделанья, в котором он пребывал, его настолько устраивало и превратилось в способ существования, что он стал страшиться всего непрошеного, что могло увести его с этого пути, то есть любой возможности получить назначение, каким бы оно ни было, и попасть в систему. Поэтому, когда Депен объявил, что премьер-министр соизволил подумать о Жюльене, Винер почувствовал скорее, как сжалось его сердце — что там еще на него свалится? — нежели благодарность, которой ожидал от него тот, кто сделался евангелистом, передающим простым смертным божественное послание.
Удивленный отсутствием реакции, Депен тем не менее продолжал:
— Некоторые из нас того же мнения: последние годы с тобой обходились не лучшим образом. Сегодня мы хотим поправить это.
Далее он пояснил, о чем речь, приведя Жюльена в полное замешательство. По причинам, касающимся как судеб Европы, так и равновесия между Востоком и Западом, а также согласно воле премьера вновь утвердить присутствие Франции в регионе, где оно стало настолько естественным, что о поддержании и сохранении его забыли и думать, а также в силу того, что культура, равно как экономика и торговля, стала одним из коньков той роли, которая выпала Франции за рубежом, и, наконец, имея в лице Жюльена Винера как высокообразованного человека, так и тонкого дипломата, глава правительства принял решение вновь учредить закрытое несколько лет назад консульство и на пост консула назначить его, Жюльена Винера.
— Согласись, блестящая идея! И на сей раз патрон не ошибся, назначение в Н. подойдет тебе как нельзя лучше!
Депен говорил не в сослагательном наклонении, а в будущем времени изъявительного. Идеи премьер-министра само собой были блестящими, но одновременно являлись приказами для тех, кого касались. Жюльен понял это именно так. Он опустил голову, но в одном смысле был теперь спокоен. Больше всего он боялся насильственного прикомандирования к одной из служб, которые слишком хорошо изучил: длинные зеленоватые коридоры, темные приемные и крошечный рабочий кабинет со спертым воздухом, весьма напоминающий ящик, в который он мог и без того в любую минуту сыграть. Назначение же в Н. было для него такой неожиданностью, что он был не в состоянии оценить ни значения его, ни тем более житейских последствий, которые оно могло бы иметь для него; он воспринял его лишь как внезапную, нежданную-негаданную ссылку в один из тех четырех-пяти городов, где вот уже несколько столетий творилась культурная, музыкальная, эстетическая история Европы.
— Жить в Н.! Ты отдаешь себе отчет, как тебе повезло? — продолжал между тем Депен. — Кто из нас не мечтал об этом?
Даже искушенный в дипломатической лжи — пружине великих начинаний — Депен и тот был на сей раз искренен, и Жюльен это почувствовал. И впрямь, кого, имеющего хоть какое-то отношение к искусству и культуре, не прельстила бы перспектива более или менее продолжительного пребывания в Н. в условиях, которым можно лишь позавидовать.
Жюльен знал Н., так как провел там лет двадцать назад счастливейшую в жизни неделю, и сохранил о нем воспоминание чарующей красоты. Расположенный в центре того, что некогда именовалось Центральной Империей, и в то же время в силу своего южного положения открытый итальянскому влиянию, городок этот в начале века был одним из непременных пунктов свадебных путешествий, а всегда существовавшие там колонии иностранцев продолжали поддерживать легенду о нем. Многочисленные шедевры, поделенные местным гением между церквами, музеями, дворцами и особняками, превращали поездку в Н. в паломничество, не менее потрясающее сердце и рассудок, чем путешествие во Флоренцию или Венецию. Но если Венеция и Флоренция, подобно Риму или Вене, являются столь великолепными и привлекательными городами, что побывавший там однажды непременно мечтает вернуться, то Жюльену никогда не приходило в голову возвратиться в Н.
Осознав внезапно всю никчемность своей жизни в Париже и не заглядывая в будущее, он проникся предложением своего младшего сотоварища, ставшего одним из его начальников. Еще сильнее вытянувшись на кончике своего кресла — поскольку Депен откинулся на спинку сиденья, раскуривая приличествующую его положению сигару, — Жюльен пылко поблагодарил его. Но ближайший советник премьер-министра был, кроме всего прочего, человеком весьма занятым, поэтому он прервал излияния Жюльена и снабдил его некоторыми необходимыми сведениями.
Консульство в Н. некогда было одним из лакомых кусков для дипломатов. Там прошло школу изрядное число высокопоставленных чиновников, блиставших за тем на небосклоне Кэ д’Орсе[5]. Там же было последнее служебное пристанище для полномочных министров, имеющих заслуги, но дилетантов; перед выходом на пенсию их отправляли туда пообтесаться в обществе, к которому все они — от Лондона до Вены и от Мадри да до Рима — принадлежали на протяжении всей ю карьеры. Затем времена изменились. Центр тяжести в Европе переместился и из Н. в силу политических и экономических причин также подвинулся к северу страны. Стала набирать силу прекрасная, не менее древняя метрополия П., в ста километрах от Н. Пятнадцатью годами раньше туда переместилась как резиденция консула Франции, так и другие консульские представительства. Что же до великолепного дворца в стиле Возрождения в Н., полтораста лет олицетворявшего собой одну из вершин образа Франции за рубежом, он так и остался собственностью французского правительства, но за исключением бельэтажа, отведенного под архивы, сдавался внаем частным лицам и даже одному американскому университету, снимавшему его для проживания и научных изысканий своих студентов. Значит, речь шла о новом открытии консульства в этом замечательном здании.
За те несколько минут, в течение которых длился этот сухой и четкий монолог, Жюльен не раскрыл рта. Может быть, ему даже хотелось, чтобы Депен не дал ему такой возможности. Новоиспеченный консул Франции в Н. был слишком ошеломлен тем, что с ним произошло, чтобы выдавить из себя хоть слово.
5
Так во Франции называют министерство иностранных дел (по названию набережной в Париже).