Страница 27 из 33
Расскажу я вам, ежели хотите, одну пренеприятную историю. Век буду помнить ее. Горюшка я хватил тогда в какой-нибудь час столько, сколько за семь лет беспрерывных боев на фронте не видывал. Не слушать бы вам меня, ежели бы силы лошадиной во мне не было…
Случилось это в сентябре, в самый ход рыбца да шамайки. Тьфу ты, господи! С тех пор рыбца не люблю. Ведь это что — на шамайку глядеть не могу, на свежую-то! На живую-то!.. Скажи другому — в физиономию плюнет…
В отпуске я был. Сижу дома и снасть кое-какую чиню. Заходит ко мне часам этак к трем (только я отобедал) Сергей Иванович. Я думаю, вы его знаете. Тот самый, что лучшего лаверака[48]) имеет… Ну, вот он и говорит:
— Не прогуляться ли нам к Безымянке? Воротник нужно дочери; думаю кота подстрелить. Кстати, слыхал я, в тех местах нынче в запруду рыбец хорошо идет, а шамайка — как кинешь насечку, так полно. Не желаете ли компанию разделить?
Известное дело, рыболову таких вещей не говори. Снарядились мы и пошли. Приметы с самого начала были хорошие. Хоть бы тебе что-нибудь из рук выпало или под ноги попало — вернулся бы домой, беды бы не видал. Так нет же. Все шло, как по маслу…
Прошагали километров двенадцать. На ходу закусили разок. А на ужин Сергей Иванович успел пару горлиц убить — примета хорошая. Думаем, как доберемся до Кривого Ерика, так и заночуем под звездами, костерик разложим и прочее, а чуть свет — ринемся дальше.
Только мы завидели привал (солнце уже зашло), как, откуда ни возьмись, — самая что ни на есть скверная примета: свалилось на нас двадцать степных собак, и одна другой больше. Откуда они, анафемы, взялись, — ума не приложу. Вывернулись из терновника и ну вприпрыжку, с визгом: «Гав! Гав!..» Терпеть не могу такого удовольствия!
То ли нашего лаверака Амура увидели, то ли в наших персонах что-нибудь им не понравилось, — чорт их разберет! Амур поджал хвост — и к Сергею Ивановичу. Сергей Иванович взялся за двухстволку. А я, извините, начал удилищами махать:
— Пиши!.. Я вас!..
А собаки — на нас. Я — «Пиши!», а они нас со всех сторон окружили и вот-вот цапнут… Особенно рыжая сука надрывалась; все возле меня, проклятая, крутилась. Кобелям этого только и нужно. Дай порвать. Как на-грех, я суку удилищами вдоль спины полоснул. Ну… тут уж поднялась баталия!
В один миг очутились мы в собачьем кольце и — ни взад, ни вперед. «Пиши!» никак не действовало. Об удочках, конечно, и говорить нечего.
— Которая сука?.. Где?.. — заорал Сергей Иванович.
— Не тронь ее! — взмолился я. — Вон этого кобеля бей. Через суку не видать мне ни рыбцов, ни белого света, — разорвут, подлецы!
Но он не послушал меня. Вскинул ружье и ухнул чуть ли не в упор в рыжую суку. Она подпрыгнула в дыму и хлопнулась на землю. Вторым выстрелом Сергей Иванович жиганул самого здорового кобеля и попал ему в зад.
«Айя-яй… Айя-яй…» — покатилось по степи.
Не успел я оглянуться, как ни одной собаки не было вокруг нас, все смылись, поджав хвосты, словно черти их с кашей съели…
Пренеприятная вШила история, совсем ерунда. Перед добром такие вещи не бывают. Согласитесь сами, как тут дальше итти после такой приметы! Сама судьба говорила: «Смотри — один раз уцелел, другой раз будет хуже». Глянул я вперед, а там горы синеют да леса. Что тут делать? Такая меня досада взяла на этих чортовых собак, готов был зубами всех перервать. Взял я да и двинул каблуком убитую суку:
— Чур на тебя!..
И легче стало. Уловка такая есть. Сергею Ивановичу смешно, а мне впору домой возвращаться. И дурак, что не вернулся, после пожалел…
Вскоре пошли горы да леса. Дышалось будто и легче, но итти было трудней. Шли мы гуськом. Амур летел вскачь, Сергей Иванович осаживал его и, кажется, был недоволен псом. До места назначения оставалось километров пять. Устал я здорово, не люблю врать. Больше всего досаждал мне охотничий нож, что на поясе висел, увесистый, сантиметров 44. Проклятый, так и лез между ног. Я его назад, а он все съезжал вперед. Хоть в кусты его закинь. Должен заметить, я на это обратил серьезное внимание. Это было ничуть не лучше собак— скверная примета. И как это мне было тогда невдомек? Ведь вот каким иной раз бываешь сам перед собой дураком! Сергей Иванович предрассудками называет всякие такие вещи, смеется даже. По-моему, разумом обижен он. Ну, как рыболову не верить приметам!..
Пришли наконец. Должен вам доложить, местечко мы выбрали — нарочно не выдумаешь. Среди гор — лужаечка и канальская этакая речушка журчит. Расположились.
Перво-наперво принялись мы запруду для рыбцов городить. Сергей Иванович с неохотой помогал, с ворчаньем. Кое-как я упросил его, чтобы помог собрать камни. С первого шага осклизнулся я на камнях и как бултыхнусь в яму…
Скверное получилось начало. Вот вам и приметы! Ему, лешему, смешно, а мне пришлось пузыри пускать. Вода обожгла, словно спирт. Пулей вылетел я из речонки и начал махать руками. По лицу течет, за шиворот течет, и в штанах хлюпает. Сергей Иванович кишки рвал со смеху, а я, фыркая, как лошадь, мотал головой. Чуть не поругался с ним, честное слово.
Затаил в сердце обиду и стал стаскивать одежонку. И тут мне не повезло: вдоль всей спины треснула рубашка, а у галифе оторвались постромки. Пришлось их снимать вместе с кальсонами. Стуча зубами, злой, как зверь, я разложил на солнышке свою амуницию и снова полез в воду.
Часам к трем все было готово. Сергей Иванович пошел в горы с Амуром, а я установил решетку и побрел по берегу с насечкой. Удочки пока лежали на берегу.
Скоро я забыл обо всех передрягах. Насечка то-и-дело падала в воду, и серебряная шамайка наполняла ведерко. Глядеть любо-дорого! Изредка слышны были выстрелы Сергея Ивановича, шумел лес, журчала в камнях река, гудело что-то в воздухе. Дышалось легко.
Запруда немножко цедила — на скорую руку была сложена. Раза два мне ее пришлось поправлять. Попадет рыбка в запрудку — ее сама вода и гонит в хитро сложенную решетку. Рыбца пока ни одного не попало, зато мелочи — хоть отбавляй. Рыбец больше любит холодные зори.
Присел я на-корточки и стал выкидывать мелочь в воду. Как вдруг в решетку ударилось что-то черное, блестящее, ростом с меня. Притаилось, потом повело здоровой башкой по сторонам— и ну лупить хвостом по решетке!
Оказалось, в запруду нелегкая занесла здоровенного сома с длинными-предлинными усищами и с чертовски сильным хвостом. Ясное дело, от такой добычи у меня захватило дух. Приналег я всей грудью на сома, но не тут-то было. Он оказался сильнее меня. А главное, я никак не мог его ухватить.
Бился я с ним очень долго, и все напрасно. Под конец решетка моя треснула по всем швам; вот-вот развалится… Жалко, до-смерти жалко, упустить эдакое чудище! Да что сделаешь голыми руками!
На счастье, вспомнил я про насечку. Обрадовался. Прикрыл я сома с руки и захлестнул его наглухо. Собрал всю свою силенку (а она у меня немалая) и вздумал было вздернуть сома на плечо, но… вдруг он как хлестнет меня по уху! Свалился я в воду. Барахтаюсь, стараюсь не выпустить шнур насечки.
Чистое наказание!.. Но злиться было некогда. Сом таскал меня из стороны в сторону. То нырну с ним под воду, то покажусь на белый свет. Хоть кричи караул! Теперь уж я не за сома, а за насечку бился, думал: ее бы выручить как-нибудь.
Вода в этом месте была глубокая и быстрая. С косы, где стояла запруда, она падала вниз, в яму, и кипела, пенилась в крутых берегах. Одним словом, никудышное было поле битвы для меня. Не знаю, как мой враг, а я под конец выдохся весь. Совсем было собрался от сома удирать, начал уже разматывать с руки шнур, как вдруг увидал на берегу, у самой воды, суковатый пень.
48
Лаверак— сеттер.