Страница 21 из 33
Автором настоящего рассказа, присланного на лит. конкурс «Всемирного Следопыта» 1928 г. под девизом «Шаг за шагом», оказался Алексей Павлович Романовский (Красная армия). Рассказ получил 2-ю премию—400 руб.
Алексей Александрович Гущин, главный инженер нефтяных промыслов в Биби-Эйбате, рано утром делал сбой обычный обход. Привычно шел он по гнущимся лавам (мосткам), высоко шагал через трубы, прыгал на песчаные дамбы, зорко оглядывая деловой хаос растущего нефтегородка. Во всем он видел свою направляющую мысль, и каждая мелочь красноречиво говорила с ним. Вот из № 134 выброшено зазубренное сверло — на языке инженера это значило: «Двенадцатый кремневый пласт». Сто пятьдесят шестая буровая за ночь дала новый гребень песка — мелькает мысль: «Через сутки надо ждать чистой нефти». Дальше, у девяносто седьмой, опытный глаз улавливает убывающую упругость густой и коричневой, как брага, струи — и творческая мысль логарифмирует местность, отыскивая новые направления ускользающих под землею родников. Блеснувшие по пути мысли Гущин бегло заносит в записную книжку, сея на страницах ряды цифр и серии стрелок с буквами С, Ю, В, З.
За последние год-два на промыслах стало заметно тише: не слышно скрипа воротов и артельного человечьего гомона. По дороге рядом пройти — подумаешь, что закоченели стальные колена сверл и застыла в скважинах черная кровь, — так нелюдимо-тихо вокруг. И память обуревают жуть и запустение преодоленных лет…
Но не тишина смерти повисла над промыслами. Тридцатиметровые вышки доверху залиты нефтью, и коричневые потоки на тесовой обшивке жирны и свежи. По жилам труб в нефтяные амбары[40]) льются тугие темные струи, и золотая пена непрерывно вскипает на маслянистой поверхности. Если внимательно прислушаться, ухо уловит сосредоточенную дрожь и глухой гуд моторов.
И торжественность эта и тишина— не от гибели, а от растущего напряжения. Сталь заменила живые мускулы, машина встала на место человека: теперь она его первейший друг. И человек перестал кричать в трудовой натуге, а с ним не кряхтят и не визжат отслужившие рычаги и вороты. Вместо них под тесовые плащи вышек, вытесняя старый громыхающий скарб, заползли улитки электромоторов. В их ритмичном, упорно-деловом жужжании звучат неотвратимая сила и еще неведомые победы…
Гущин заглядывал и под вышки. Одна за другой с легкостью тросточек подносились и прилаживались двадцатипятиметровые трубы, навинчивались и уходили в глубину. Рабочие по-трое хлопотали около этих чудовищных щупальцев, опускаемых в земные недра. После обычного приветствия Гущин коротко спрашивал:
— Сколько?
И в ответ звучало такое же деловое:
— Шестьсот пятьдесят три[41]).
Или:
— Как штуцера[42])?
— Дерет!
Только жизнерадостный Амир, рабочий-перс, не мог удовлетвориться этими сухими словами. Потрясая концами грязно-малиновой повязки и сверкая влажной чернью глаз, он задорно остановил инженера:
— Га! Товарыш Гушин, весь берег отсосал — один гора остался! На гора полэзим?
— А надо будет, Амир, — и на гору полезем, — в том же тоне ответил Гущин, радуясь бодрой пытливости молодого перса.
— И на святой гора полэзим? — Парень хотел начисто выяснить щекотливый вопрос.
— Для нас то свято, что необходимо, — был ответ.
— Га-га-га! — торжествующе пронеслось вслед инженеру. Амир скорее чутьем, чем из слов, уловил правду ответа и вызывающе посмотрел на угрюмых своих товарищей.
Гущин шел дальше, от вышки к вышке, сопоставляя различные данные, производя вычисления и мысленно проникая в подземные тайны. У некоторых буровых совсем не было людей, — тогда манометры и счетчики отвечали на вопросы инженера. Незаметно Гущин поднялся на скат горного отрога, на который взбирались крайние вышки. Перед ним до самого Каспия раскинулся фантастический город вышек, выступавших из земли подобно черным сталагмитам. Гигантскими присосками впились вышки в землю, отсасывая ее черную кровь…
Стоя на откосе, Гущин еще раз прикинул высоты, уклоны и направления. И каждый раз, когда он мысленно вел подземную струю, его голова поворачивалась вправо, и глаза упирались в небольшую скалу, одиноким горбом торчавшую на косогоре…
В этот день далеко за полночь сидел Гущин у себя в кабинете, склонясь вместе с помощником-изыскателем над геологической картой местности. На его гладко выбритом черепе вздрагивали синие жилки, — в зеленоватом полусвете от абажура казалось, что это открытый человеческий мозг трепещет под напором творческой мысли. Карандаш, нервно упираясь на точках, прыгал по бумаге. И цифры снова упрямо приводили к горе, словно она была сердцем, от которого шли кровеносные сосуды в долину. Несомненно, здесь был ключ, здесь ‘был главный перекат подземной нефтяной реки, разветвлявшейся ниже на отдельные струи. Ясно, что на этом месте и должны встать самые мощные насосы. Амир со своим рабочим чутьем был прав.
Гущин медленно поднял голову. Его глаза горели огнем решения, они быстро, как сверла, впились в помощника. После небольшой паузы он коротко заключил:.
— Взорвать! — и карандашом крестообразно перечеркнул на карте то место, где была отмечена гора «святой» Биби-Эйбат…
Недель пять продолжались приготовления. Перенесли в другое место две-три сакли, лепившиеся у подножия горы. Рассчитали и подготовили место для обвала ниже по скату, устроили сигнализацию. Вызванный подрывной отряд долго возился с кремнистой породой горы, закладывая в нее удвоенные патроны.
Гущин все это время находился в большом возбуждении; не то, чтобы он сомневался в своих расчетах; нет, наука и его опыт исключали всякую возможность ошибки. Это скорее было беспокойство человека, которому люди выдали безоговорочно аванс доверия, — и потому даже тысячная доля вероятия не оправдать его взвинчивала Гущину нервы. Но внешне он почти не изменился: так же упористо, лбом вперед, держал он голову, и жест его, как всегда, был медлительный, мужичий, унаследованный от предков. Только на челюстях выступили по два желвака с каждой стороны: челюсти были железно сжаты, да в глазах горел глубокий огонь…
Был и еще один человек на промыслах, который тоже был возбужден предстоявшим. Но возбуждение его было какое-то праздничное. Он часто бегал к горе и внимательно смотрел на приготовления. Лицо его, цвета обожженной глины, вспыхивало тогда ослепительной полнозубой улыбкой, и далеко разносилось торжествующее:
— Га-га-га!..
Это был Амир. Его ожидание обострялось чем-то неладным, творившимся в соседнем селении Шихове. Все чаще и в самое неурочное время там скрипели двери. К ночи собирались кучки народа, слышались плач и причитания о «праведнице» Биби, о великом землетрясении, о конце мира…
Он и сам еще так недавно не ждал иного света, кроме как с неба. Но теперь в школе для рабочих он узнал такие вещи, которых не забудет до смерти; они ослепительным лучом осветили все закоулки его темного мозга и перевернули там вверх дном все, что было расставлено отцами. Он еще толком не разобрался во всем, но сердце уже было на стороне открывавшегося. Только нужно было убить в себе последние колебания, нужно было внешнее сильное доказательство для его впечатлительной натуры. Амир и обрадовался горе. Она выручит! Взлетит или не взлетит? Затрясется ли земля, как говорят люди?..
В назначенное для взрыва утро он не первый пришел к горе — робким табуном там уже сбились женщины. Они походили скорее на толпу обреченных призраков из дантовского ада — до того мрачное зрелище представляли они в своих длинных черных покрывалах, из-под которых мертвенно бледнели спрятанные лица. Это были забитые существа, которые пришли сюда, чтобы увидеть чудо и кару…
40
Нефтяные амбары — открытые нефтяные пруды, в которые продукты сливаются непосредственно из буровой; из прудов отстоенная нефть насасывается в трубы для дальнейшего следования.
41
653 метра пройдено буром и столько же метров труб опущено. Бывают буровые до километра глубиной.
42
Штуцера — стальные толстостенные втулки, регулирующие нефтяной фонтан. Сильной струей нефти с песком штуцера стачиваются и, случается в несколько часов выходят из строя.