Страница 36 из 148
или нечто подобное. И знаешь, он вдруг встал — я тоже поднялся, подумав, что сейчас он выгонит меня вон, — а он усадил меня обратно и спросил: «Послушайте, вы сами сколотили эти слова?» А я и по сей день не знаю, взял я их из какого-то календаря или они у меня самого выстроились в ряд, как другой раз с человеком случается, — помнишь, мы с тобой в Йене иногда полвечера говорили рифмами. Но когда господин Сиверс спросил меня об этом с каким-то чудным оживлением, я будто почувствовал, что ответить следует «да». И я ответил: «С божьей помощью, господин граф…» Он рассмеялся и сказал: «Знаете, тот, кто умеет так рифмовать, что слова сохраняют смысл и ты понимаешь, что они значат, тот умеет ходить по воде! Такого человека нельзя отсылать с пустыми руками. Берите участок и стройте свою кёстерскую школу!»
— А что ты знаешь о его жене? — спросил я.
— О его жене Бенедикте? Да ничего особенного. С виду приятная, любезная женщина. Урожденная Крузе. И, кажется, даже не «фон Крузе». Дочь какого-то придворного садовника. Будто бы, пока Елизавета крутила любовь с ее мужем, жила где-то под Петербургом, на мызе у моря, и воспитывала детей. Их у них шесть или семь живых и несколько умерло в младенчестве. Но в последние годы госпожа показывается и в Вайвара. Сейчас, правда, ее здесь будто бы нет.
— Других наставлений ты мне дать с собой не можешь?
— Не приходит ничего в голову…
— Однако одну услугу тебе придется мне оказать.
— Да? Если только это в моих возможностях. Какую же?
— Ты должен пойти к графу, лучше всего сейчас же, сразу. И выговорить для меня на завтра возможность попасть к нему.
Мы вышли из церкви, он запер дверь на замок, и мы направились обратно в пасторат. Там он оставил меня поболтать с госпожой Кларой и полистать его немногочисленные книги, а сам отправился на мызу. Часов в семь он вернулся. Да, графа Габриэль застал. И Габриэлю удалось выполнить мою просьбу.
— Он ждет тебя завтра в семь часов утра.
— В семь? Почему в такое время?
Габриэль усмехнулся. Еще с йенских дней я знал, что он деликатный и в то же время наблюдательный парень. Он сказал:
— У каждого свои странности. И где-то у каждой странности своя причина. Думаю, что нет смысла в таких случаях спрашивать почему. Примиримся с тем, что он, как я сказал, господин с причудами.
— Но это все-таки очень странно — в семь часов утра?
— А ты сам, — усмехнулся Габриэль и отведал вина, которое сервировала для нас госпожа Клара, — вот смотрю на тебя — с каким поистине странным жаром занимаешься ракверескими делами. Будто ты адвокат города. Или они тебе за это много платят. И не только. Будто ты исконный житель Раквере и защищаешь свое честное имя и права своих детей. А на самом деле — ни то, ни другое, ни третье, насколько я знаю. Так что лучше уж я не буду спрашивать, почему ты так усердствуешь. Все равно ты ответил бы: во имя справедливости. А что это говорит?
Было немного больше шести часов, когда я выехал из пастората в Сиверсхоф.
Мелкие кустарники по краям маленьких, как заплаты, полей церковной мызы серыми полосками проступали сквозь слоистый молочно-белый, по утреннему густой туман. Потом черный еловый лес разрезал туман пополам, но за лесом, с северной его стороны, над полями Сиверсхофа, он снова пластался, будто белое озеро. Впереди из него поднимались Вайвараские горы. «Варварские» по-местному, сказал Габриэль. Из трех возвышенностей, из трех для этой равнины неожиданно высоких синих лесистых бугров, получился остров, окруженный массой тумана, будто белым озером, сквозь которое просвечивала зелень.
По самую грудь в этом озере молочной мглы я приближался к горам, и чем ближе я подъезжал, тем различимее становились строения на восточной горе. Потом дорога свернула в долину между западной и средней горами и подошла к поднимающимся склонам и растущему на них лесу так близко, что я воочию увидел: одно из утверждений Габриэля подтверждается — эта сочная темная чаща, что покрывала три горы, и в самом деле была не природным лесом, а насаженным парком. Ели, липы, березы, клены, черная ольха — по пять-шесть деревьев купами, будто громадные букеты. Вскоре дорога, огибая вершину средней горы, свернула на восток, поднялась над туманом и между десятисаженными елями и липами пошла к восточной горе. Еще на десять саженей выше, на середине южного склона восточной горы, в темно-зеленом обрамлении парка, стоял господский дом, а перед ним белела песчаная площадка. В том месте, где в нее вливалась подъездная дорога, высилось некое напоминающее триумфальную арку сооружение из выструганных досок, на котором была натянута голубая с золотой надписью шелковая лента в фут или полтора шириной. Утренний ветерок, весьма ощутимый здесь на горе, раскачивал ее концы:…at Zorndorf! Vivat Kunersdorf! Vivat F-r!
Цорндорф и Куннеродорф — названия эти были мне, разумеется, знакомы. Знакомы потому, что первое означало сражение, закончившееся большой победой русского оружия, а второе и пруссаки и русские считали своей победой. Сражение из недавней большой русско-австрийско-прусской войны, которое начиналось бы на «Ф», я вспомнить не мог. И воинственность этой триумфальной арки заставила меня внутренне усмехнуться. Ибо, насколько мне известно, господин Сиверс как воин в счет не шел. Под Цорндорфом и Куннерсдорфом он все-таки, кажется, находился. Но, судя по ироническому покашливанию Рихмана, не для того, чтобы командовать войсками или участвовать в серьезных военных действиях, а для того, чтобы верная императрица имела возможность повысить до генерал-лейтенанта своего отвергнутого возлюбленного. Однако у меня не было времени долго пожимать плечами по этому поводу. И помимо того, все это было слишком обычно, чтобы думающему человеку вообще стоило пожимать плечами.
По другую сторону площадки стоял господский дом. От множества застекленных окон отливающий голубизной деревянный коричневый дом с какими-то террасами и башнями. Однако более скромный, чем я ожидал, судя по рассказам.
Я остановил лошадь у главного подъезда и спешился. Прежде чем я успел осмотреться, нет ли где-нибудь людей, с лестницы мне навстречу поспешили два человека. Бритый и лощеный конюх взял мою лошадь под уздцы и увел. Одетый в зеленый сюртук камердинер с седыми бакенбардами с королевским достоинством спросил:
— Господин Беренд Фальк?
Я кивнул.
— Граф ожидает господина, — он вытащил из кармана часы на толстой цепочке, — да, через семь минут. Прошу.
Но он не повернулся и не пошел передо мной вверх по главной лестнице или вовнутрь дома. Он свернул направо, оглянулся, следую ли я за ним, и направился в парк. Следом за слугой я шел по до щепетильности ровно проложенным песчаным дорожкам, мимо двух-трех зеленых садовых скамеек и мимо маленького, выложенного камнем бассейна, куда из вделанной в склон медной трубки через лягушачий рот струилась вода. Дорога ощутимо пошла в гору и подвела нас к широкой лестнице из известняковых плит. Мы поднимались на вершину парковой горы между тенистыми дубами, светлыми липами и темными елями по все более крутой лестнице. На открытой вершине холма стоял маленький, может быть трех-четырехкомнатный, павильон на каменных колоннах в рост человека, вокруг шла веранда шириной в сажень. Вслед за слугой я поднялся по ступеням. На веранде он сделал мне знак подождать и вошел внутрь павильона. А я стал осматриваться.
Я стоял на уровне вершин парковых деревьев. На юге, по другую сторону расчлененного желтоватой сетью извилистых тропинок лесопарка и хозяйственных строений у его подножия, за белой лентой верховой дорожки, петлей охватывающей все три горы, белело поглотившее поля туманное марево, а дальше чернели, теряя по мере удаления к горизонту резкость. Ухеконнаский и Мустъйыэский леса. На западе между лесами зеленели клочки полей деревень, прилегающих к дороге на Таллин. На востоке — да это, пожалуй, парвские башни, что угадываются над лесами среди изменчивых облаков. Вид на север заслонял павильон, но я догадался — там должен быть вид на море. Тут вернулся камердинер с карманными часами в руке и произнес:
37