Страница 28 из 148
— Нет, к сожалению, все еще ничего, — сказал я моей госпоже через несколько дней, после завтрака. Я заверил ее, что побываю у Рихмана, как только у него выпадет свободный вечер. Однако, хотя у аптекаря во время весенних кашлей и лихорадок дестилляций и пульверизаций было больше обычного, все же именно я не спешил к нему с разговорами. Хотя бы уже потому, что госпожа много раз подгоняла меня. Так что я отправился в аптеку, когда уже развезло дороги. Мне это потому так хорошо запомнилось, что там, где Таллинское шоссе переходит в Рыцарскую улицу, я доверился льду, затянувшему дневную слякоть, и два раза провалился в бездонную грязь. Так что, когда я добрался до Рихмана, мои новые башмаки чавкали, а чулки намокли до самых колен.
Аптекарь тут же велел мне разуться, а башмаки и чулки просушить у камина.
— Нет-нет, вежливость вежливостью, а здоровье прежде всего! — Он принес мне полный бокал горячего пунша и распорядился, чтобы я надел на босые ноги его меховые шлепанцы. Затем мы уселись у него в кабинете — я, несколько смущенный своими голыми икрами, — в окружении тех же предметов и запахов, которые я, кажется, уже раньше описывал. Стулья красного дерева с желтой обивкой. Большой дубовый шахматный стол с тяжелыми, выточенными каменными фигурами. Письменный стол и у его торца, в центре комнаты, большая клетка с надменным розовым какаду, о котором хозяин сказал: «Самый тактичный собеседник, какого я только встречал. Слушает с чрезвычайным вниманием, склонив голову. И неизменно говорит только: „Shbnrchtmnhrrr!“».[30]
Неслышно ступая, бледнолицый Шлютер, по слухам, хорошо играющий на флейте, поставил нам на шахматный стол дымящийся кофе, зеленую бутылочку, рюмки и наполнил их бенедиктином, и в комнате к запаху кофе прибавился запах этого ликера.
— Ну, что нового в городе? — спросил аптекарь, после того как разыграл, какими кому играть, и мне достались черные, а Шлютер закрыл за собою дверь.
— Ох, знаете, мне сегодня как-то совсем не хочется обсуждать городские дела, — сказал я, бог его знает из какого побуждения, может быть, из того же, которое заставляет ямщика рвануть на себя вожжи, когда он едет в темноте по незнакомой зыбкой и ухабистой дороге вдоль берега реки и пытается вдруг остановить карету, еще не зная, что через несколько шагов река смыла берег. — Я хочу попросить вас за игрой рассказать мне то, о чем вы однажды вскользь упомянули и что с тех пор не дает мне покоя, — о том, что произошло у вашего брата с молнией.
— Ах, так, — сказал аптекарь и передвинул и вторую Центральную пешку на две клетки, — Да-да, можно и про это. Но прежде всего я должен сказать вам, в некоторой мере участнику, о другой молнии. Потому что на этот раз молния ударила в город Раквере. Или, вернее, еще ударит. Позавчера я получил письмо из Петербурга.
— Какое письмо?
— Ммм, есть там один человечек в одной важной коллегии, чье расположение у нас, ну, скажем, куплено, — вы же понимаете, если хочешь иметь дело с Петербургом, тебе необходимо иметь в запасе подобных людей; один из них написал мне, что большое прошение раквересцев императрицей отклонено.
— В самом деле? Но в какой мере отклонено? Обычно подобные прошения полностью не отклоняются, только частично. По крайней мере, для видимости.
— Обычно да. Однако на этот раз — абсолютно. По всем пунктам он прислал мне копию решения. Читайте сами.
Рихман протянул мне целую пачку мелко исписанных листов. Должно быть, он считал, что прочесть их мне важнее, чем продолжать начатую партию. И я сам чувствовал, что моя попытка избежать разговоров о городских делах была весьма выразительно сочтена тщетной.
— Но так быстро ведь не прочитаешь, на это уйдет время.
— А вы торопитесь?
— Да нет, не тороплюсь.
— Тогда спокойно читайте. А я пока пойду в лабораторию, скатаю пилюли от грудной болезни.
Рихман надел парик и пошел в свою снадобницу, а я углубился в бумаги.
То, что я читал, было позицией Лифляндско-Эстляндско-Финляндской юстиц-коллегии по вопросу раквереского прошения императрице. Коллегия по поручению правительствующего сената изучила сие прошение и сообщила правительствующему сенату по его требованию свое мнение, которое я и читал. Следовательно, это еще не было окончательное решение. Его должен был вынести правительствующий сенат и формально, разумеется, императрица. Практически же точка зрения коллегии была единственно решающей. Не то чтобы сенат не мог бы ее изменить. Но зачем бы он стал это делать?!
Прежде всего в документе коллегии перечислялись жалобы Раквере на Тизенхаузенов и основные пункты прошения: Primo — об утверждении привилегий города. Secundo — о возвращении издавна принадлежавших городу земель в пределах, как их подробно указывают старинные городские книги, и что, согласно ревизии вакенбуха от 1591 года, составляло: 177 четвертей посевных земель церкви и воспитательных заведений. Tertio — об обязанности семьи Тизенхаузенов заплатить городу за usus fructus этих городских земель 29 157 рублей. Quarto — о разрешении городу восстановить торговлю через гавань Тоолсе. Quinto — о запрещении в соответствии с королевским решением 1634 года и указом 1763 года всем, не являющимся гражданами города, содержать в нем трактиры. Sexto — об учреждении в городе, как это было ранее, почтамта. Septimo — о возрождении в прежнем виде магистрата, состоявшего из двух бургомистров, шести ратманов и одного нотариуса. И Octo — о разрешении городу опять пользоваться его давней печатью с гербом, на котором изображены звезда и корона.
И тут же сообщается: «…в ответ на что упомянутая коллегия составила свое предложение, согласно которому прошение города Раквере следует полностью отклонить и, напротив, признать наследственное право рода Тизенхаузенов и принадлежность города Раквере этому роду на следующих основаниях…»
Я посмаковал терпкий бенедиктин аптекаря, послушал, как в лаборатории хозяин что-то со скрипом растирал, и подумал: интересно, обычно наш нерушимый канцелярский прием предписывает в подобных документах сначала на многих страницах витийствовать, а основной смысл, то есть — да или нет, — как правило, разумеется, нет, — сказать только в самом конце последней страницы. В данном случае уважаемая коллегия, кажется, чрезвычайно торопилась, ибо она сразу же огрела своим нет, основания же начинает искать post factum…
Я тихонько пробормотал себе под нос:
— Ох, ну и шельмы…
— Sihamnrrrechtmnhrrrrr! — завопил у меня за спиной какаду, так что я чуть не уронил на пол рюмку с ликером.
Разумеется, hatte ich recht![31] Потому что аргументы юстиц-коллегии для отклонения раквереского прошения в большей своей части действительно были шельмовскими!
Вообще их аргументы, мне думается, можно было поделить на три вида. Во-первых, те, которые nolens volens были неопровергаемы (увы, их было довольно много, прежде всего последние ленные грамоты, полученные Бреде-Роде, а также, несомненно, и решения Реституционной комиссии, которыми раквереские владения за сорок лет до того были возвращены Тизенхаузенам). Во-вторых, те, которые, в зависимости от исходной позиции, можно было истолковать как в пользу города, так и в пользу Тизенхаузенов и которые высшая коллегия толковала исключительно в духе Тизенхаузенов. К третьему виду относились аргументы, а их в длинных рассуждениях коллегии было больше всего, лживость которых и глупая пристрастность были сразу очевидны.
Например, там в начале же стояло: Primo издавна, мол, известно, что некогда Раквере был значительный город, получивший от своих основателей, датских королей, A
30
Sie haben recht, mein Herr! — Вы правы, мой господин! (нем.).
31
Я прав! (нем.).