Не уклоняюсь!

А московские «гастролёры» со вниманием слушали, а те (засранцы!), вниманием обнадёженные пошли сочинять! Роман в трёх частях! Ещё говорят, будто русские приврать любят… Собрались местные старички, рассказывали про какие-то пытки, ямы… Чёрт знает что несли! На ходу сочиняли!

А комиссия внимала. А в ней: мразезащитники, представители штаба (известного рода фрукты), следователи военной прокуратуры… И все ведут себя, как начальство высокое! Точно он, боевой генерал, подчинённый им! И такой разнос учинили! «Будем карать подобные проявления!» Да ты докажи сначала, что они место имели! Что не врут эти «агнцы» недобитые… Но им и доказывать не нужно! Не для того они такой длинный путь проделали и ещё журналистов с собой притащили. А для обратного как раз! Публичную порку устроить! Показать, как славно борются они со злоупотреблениями в армии и о мирном населении заботятся! Вылили ушат помоев на головы офицеров, несколько месяцев кровью и потом своими эту клятую землю удобряющих, показали армии место её, оплевали в газетах и с голубых экранов и покатили в Москву, довольные, к семьям своим, в тёплые кабинеты, в квартиры с ваннами, а с грязью смешанные офицеры и солдаты остались. Воевать. За что, спрашивается? Защищать. Кого, спрашивается?

Следователь, с видом великой своей значимости (звёздочки-то майорские только получил – догадался Булыгин), перед отъездом ещё и давнишнее припомнил: зачем это генерал отдал приказ артиллерии утюжить мирное село? Стал объяснять Булыгин, с трудом сдерживаясь:

– В таких «мирных сёлах», подполковник, знаешь, сколько моих бойцов снайперы сняли?

– Но ведь там женщины и старики были! Малолетние дети! Ведь среди них жертвы, в итоге, были! – закипятился следователь, и штабист, рядом стоящий, головой закивал в знак согласия (он-то понимает, что нельзя воевать «такими методами»).

– А мои бойцы тоже чьи-то дети, – резко ответил генерал. – И, чтобы их матери не умерли от горя, я эти сёла сожгу дотла, если понадобится! Я за своих подчинённых ответственность несу, а не вы! Вам-то что! Вам их не хоронить и матерям их в глаза не смотреть! Здесь война, майор, а не интеллигентная прогулка!

– Вы воюете с мирным населением!

– Желаете занять моё место?! – побагровел Булыгин. – Вы сейчас в Москву уедете, а мне этот бардак расхлёбывать!

– Если ещё раз повторится подобное…

– Да идите вы!.. – отпустил здесь тираду непечатную и ушёл, ответа не дожидаясь. Трифонов потом извинения «гастролёрам» приносил, объяснял, что у его командира нервы после долгих боёв сдали. Что и говорить, умел Витька подход найти ко всем! В дипломаты бы ему… Утряс всё, замял.

А «жалобщики» притихли сразу. Без московских «друзей» они не борзеют. Работают только на публику. Артисты грёбаные, чтоб их всех… А подумали эти гастролёры заезжие, с каким чувством остаётся офицер служить после того, как их походя с дерьмом смешали (в которой раз уже! – чудо, что кто-то ещё служит!), с каким чувством будет он смотреть и на «мирных» этих жителей?..

С последними и так проблем выше крыше. Во многом оттого, что офицеры и солдаты не имеют ни малейшего представления о традициях, обычаях местных, а потому часто попадают в неудобные и неприятные ситуации, заканчивающиеся иной раз конфликтами, а то и чем похуже. Генерал Булыгин, нравы местные зная хорошо, решил исправить положение и для своих бойцов приказал памятку небольшую выпустить. Бойцам на заметку.

  – Не допускайте критических высказываний по поводу ислама.

  – Не входите в мечеть в обуви.

  – Не предлагайте местному населению алкоголь и свинину.

  – Не допускайте в общении с мусульманами ругательств, особенно нецензурных, в которых бы фигурировала мать или родственница того, кому это ругательство адресовано.

  – Не допускайте проявления неуважения к старейшинам. Помните, их слово беспрекословно и именно в их руках находится реальная власть.

  – Не изображайте людей и животных в присутствии мусульман. Ислам запрещает это делать.

  – Не допускайте неуважения к главе семейства.

  – Во время трапезы среди мусульман не передавайте блюда и кушанья левой рукой. Делайте это правой.

  – Помните, цвет траура на Кавказе – белый.

  – Нельзя появляться перед женщинами-мусульманками в полуобнаженном или обнаженном виде.

  – Самое сильное оскорбление для мусульманина – сказать: "Ты не мужчина!"

Позже аналогичные памятки стали появляться и в других частях…

От нахлынувшего гнева задолбило висок. Эх, и расстраивает же нервы эта война. Да ладно бы война… Три четверти сил не на неё уходят, а на борьбу с крысами тыловыми, от которых продыху нет… Вон, и сердчишко пошаливать стало. А ведь не так много лет генералу. Пятьдесят семь лет недавно стукнуло. Юбилей… И встретил его Булыгин на подступах к Грозному. Только на другой день и вспомнил о круглой дате… Да и не сам вспомнил: начштаба и друг старинный Витька Трифонов бутылку коньяка дорогого презентовал. Кстати, и распить ещё не успели в круговерти этой… А ну как теперь? С горя? Заодно и душу излить… Кому ж ещё, как не Трифонову? Кто лучше его поймёт?

Трифонов явился на зов незамедлительно. Каждый раз при взгляде на старого друга Булыгин отмечал, что сильно сдал в сравнении с ним. Обрюзг как-то, постарел, лысина во всю голову сверкает… А Трифонов и теперь сухопарый, подтянутый, волосы, сединой тронутые, назад зачёсаны…

– Ну, что скажешь, Петрович? – мрачно спросил Булыгин, не оканчивая вопроса – и так ясно, о чём.

– Дерьмово всё, Митрич… – процедил Трифонов. – Они или идиоты…

– Или? – пытливо впился генерал в своего заместителя.

– Или кинуть нас решили, как в тот раз! – не сказал даже, а выдохнул друг старый то, о чём всё утро думал сам Булыгин и произнести сам боялся. Нет, не может быть! Сейчас всё-таки дело иное! На Новый Год и Елькин подарок сделал: оставил президентство. А И.О., хоть и из «конторы», вроде мужик приличный, сильный, дельный. И приезжал же сюда… Нет, не может он предать! Не может! Не той он породы, не той закваски, чтобы сдать так просто, чтоб на такую подлость пойти… Что же, ложью все его заявления были? Нет, не может быть… Значит, есть причины… Значит… Да ничего это не значит!

– Петрович, но надо же делать что-то… Но не дураки же мы, не кутята слепые, чтобы топили нас! Неужели так и проглотим опять?..

– Наше дело, Митрич, приказы выполнять, – ответил Трифонов, шнурок какой-то в руках комкая нервно.

– А если приказы..?

– А разве не выполняли и таких..?

– Но сколько же можно?! Да каких пор какие-то сволочи меня, боевого генерала, будут козлом отпущения делать и палачом собственных солдат?!

– Митрич, ты из армии увольняться не собираешься?

Булыгин опустил голову. Прав, тысячу раз был прав Витька Трифонов. Пока он в системе, будут его использовать… А не быть в этой системе он не может. Права не имеет уйти из неё. Потому что, даже безумный приказ выполняя, он, дело своё зная и долг помня, солдат своих беречь будет, насколько это будет возможно, угрём выворачиваться станет, чтобы как можно больше из них живыми домой пришли. А другой на его место придёт и ради лишнего ордена, ради удовлетворения амбиций своих будет этих солдат, тот же приказ выполняя, под огонь гнать, нисколько не печалясь, сколько из них живыми останется, и головы своей не утруждая тем, как потери минимизировать… Разве не знал он в прошлый штурм Грозного, что преступно было пацанов необстрелянных в эту бойню посылать? Знал. И приказ исполнял. А другой кто, его же исполняя, втрое больше людей положил бы там… И что же лучше? Не мараться исполнением таких приказов и представить это другим или всё-таки исполнять, на своём (немалом всё-таки) уровне стараясь исправить то, что ещё возможно? Где больше чести? Для себя решил этот вопрос Георгий Дмитриевич: если хоть несколько жизней удалось сберечь ему, значит, не зря тянет он лямку, ломая себя и за голову хватаясь от идущих сверху безрассудных приказов…