Страница 67 из 114
— Он говорит, что всякий, в эти тяжкие дни, должен покаяться и внести свою лепту в укрепление власти божеской и земной. Он благословляет храбрых жандармов генерала Аваля, с честью держащих на своих плечах все заботы о безопасности нашей прекрасной столицы…
В эту секунду снизу раздался шум драки. С риском быть замеченным, Коваль еще раз заглянул вниз. Двое молодцев в безрукавках и одинаковых шапочках с околышами, пинками поднимали уснувших крестьян и заставляли их идти к помосту. Забытые в сутолоке дети черпали ладошками воду из лужи и жадно пили.
Артур перевел бинокль на северные ворота. Из темного зева подвала, жандармы выволокли троих мужчин, со связанными руками и мешками на головах. Все трое за шеи были связаны между собой другой веревкой.
— А вдруг это они? — разволновался Клаус.
— Не они. Ведьмаков жечь положено, а у них и костры-то не готовы, — уверенно заявил Коваль, и тут же, чуть не поперхнулся, когда стражники стянули мешок с головы крайнего арестанта. Это оказалась женщина, но не та, которую они искали. Преступнице на вид можно было дать лет сорок, длинные спутанные космы закрывали кровоподтеки под обоими глазами, губа была тоже разбита.
Жандармы втащили арестантов на помост, в стороне от ковра, освободили их от мешков и поставили на колени. Епископ продолжал говорить, его поставленный, оперный баритон окреп, поднимался всё выше над притихшей площадью. В первых рядах уже не всхлипывали, а плакали, зажимая рты руками. Артур видел, как забилась старуха в руках у молодых родственников. Потом, левее, без сил упала девушка, сдавленная толпой. Солнечные лучи падали всё отвеснее, казалось, что от людской массы поднимается жаркая волна. Запах вчерашних мертвецов перебился ароматами конского пота, кислого вина и множества, давно не мытых, человеческих тел. В гуще толпы начиналось медленное брожение, словно пустила первые пузыри закваска гнева, брошенная рукой соборника.
— …Тереза и Антуан, жили подаянием… но вели себя как благочестивые прихожане, пока дьявол не соблазнил их… Антуан подбил брата на мерзкое дело… Ах, спаси нас, Лютер!
— Да что они натворили, в конце-то концов? — Коваль шарил биноклем по ряду окон в противоположном, восточном крыле, отыскивая Станислава. Там было намного оживленнее, отовсюду высовывались головы любопытных, даже на крыше, среди зияющих прорех, сидели группками вояки и заворожено слушали пастыря.
— Он говорит, герр Кузнец, что эти трое спутались с разбойниками-уродами из Нанси, проиграли им в карты свое слово и собирались идти с разбойничьим караваном.
— Разве караван может быть разбойничьим? — ксендза Коваль так и не нашел, но это лишь означало, что тот ловко спрятался. Зато нашелся Карапуз, невозмутимо сидевший на коньке крыши, там, где минуту назад несли вахту двое часовых.
— Я не слишком понимаю, герр Кузнец, — повинился пивовар, — но, по-моему, речь идет о том, что Бумажники ведут дела с уродами, а епископ это давно запретил. Я слышал от отца, что весь вред от уродов состоит в том, что они не платят пошлин генералу. А тех, кто соглашается платить, уродами и разбойниками уже не называют. Их называют братьями, преданными друзьями, и позволяют торговать на площади перед Лувром. Только с такими купцами мало кто меняется, потому что после уплаты каждой четвертины у них всё становится слишком дорого. Остальных, кто платит десятину за торговлю Просперу, тех обзывают разбойниками.
Эти трое несчастных проигрались в карты в одном из трактиров Бумажников. Сначала они проиграли скот, затем пожитки, семена, и, наконец, свое слово. Тогда они, вместо того, чтобы отработать у разбойников, побежали жаловаться жандармам. Но сначала, они, как бы, согласились, и парни из Нанси провели их за город, где прятался караван.
Эти трое выдали жандармам караван, разбойникам удалось скрыться, но часть скота люди генерала отбили. В результате Тереза и ее дружок, вместе с братом, сами угодили в тюрьму, потому что указали на своих проигранных коров. Они попались из-за собственной жадности, потому что на коровах стояло клеймо монастыря.
— То есть ребятки сами их украли, еще раньше? — в тишине, прерываемой лишь выкриками епископа, Коваль отчетливо услышал далекий гул. Пока еще очень слабый, но отсюда и не должно быть слышно сильнее. Гул означал, что старина Борк открутил синий кран.
— Точно, сами и украли, — усмехнулся Клаус, — но не заметили клейма.
— Думаешь, их казнят?
— Монсеньер Андре спрашивает прихожан, как же ему поступить с теми, кто покусился на имущество монастырской братии. Он спрашивает, что уготовано на том свете псам, трижды пренебрегшим милостями отца нашего. Они замахнулись на скромное имущество братьев, кто днем и ночью молил у всевышнего в их защиту. Кстати, герр Кузнец, мой отец говорит, что монастырь богаче всех горожан, вместе взятых, потому что после казни каждого отлученного им отходит всё имущество.
— Я даже не сомневаюсь! — Артур подтащил мешок и начал бережно выкладывать на пол содержимое. Внизу забеспокоились лошади. Скоро и люди почувствуют неладное, просто все слишком увлечены…
— Теперь епископ кричит, что среди честных прихожан развелось много иноверцев, которые обманом втягивают братьев и сестер в свои подлые делишки. Эти три заблудшие души, что стоят сейчас перед нами, они должны были угнать в Нанси лучшую скотину, а что получили бы наши раздетые и разутые детки взамен? Кто разбогател бы, как всегда, за счет нашего кровавого пота? Кто захватывает наши лучшие земли, кто разоряет соседей и наводит порчу на нашу скотину?!
Тысячи людей внизу уже не молчали. Головы наклонялись друг к другу, перешептывались, послышались отдельные выкрики. Затем в троицу, стоящую на коленях под виселицей, полетели гнилые овощи.
— И третье преступление состоит в том, что негодяи, даже после того, как им стало стыдно, и они сами изобличили разбойников, всё же пытались отвертеться от праведного суда и получить назад ворованное имущество…
Ни Артур, ни Клаус так и не узнали, какой приговор ждал воров, потому что в эту секунду часовые на колокольнях собора ударили в набат. Им немедленно ответили звоном другие церкви, над крышами поднялись тучи ворон, и людская масса пришла в неистовое движение.