Страница 104 из 114
— Надо брать их, пока не разбежались! — Теперь здесь оказался и старший Абашидзе, и Левушка, и еще куча народу, весь Малый круг, и под окнами цокали копыта конницы…
— Всю слободку кавказников я приказал окружить! — на скулах Абашидзе играли желваки.
Коваль посмотрел в угол, туда, где над бьющейся в истерике женой метались подручные мамы Роны, и внезапно представил себе, как непросто далось грузину такое решение.
— Прикажи запалить мечети, командир! — с Даляра, в буквальном смысле слова, летели клочья пены.
«Коля, Колечка… — чувствуя, как щемящей тоской сжимается сердце, подумал губернатор. — Они все для меня лично, преданы, и любят, и ценят… Но ни хрена не думают о людях…»
— Нет! Стойте! — повторил он, уже почти спокойным голосом, только внутри всё дрожало, как выкинутый из кастрюли студень. Внутри всё было изрублено в капусту… — Никого не трогать! Следствие передать Судебной палате, чтобы всё вели клерки, как обычное убийство.
— Но командир!..
— Смерть ублюдкам!
— Как ты теперь в Казань-то?..
— Никого не трогать без суда! — прошептал он, недоумевая, почему так трудно стоять. — Они только и ждут, чтобы мы начали жечь мечети, неужели непонятно? Если узнаю о самоуправстве, генералов первых повешу, слышите?!..
Теперь ждать нечего, готовьте посольство к хану!
26. КАЗАНЬ — ГОРОД ХЛЕБНЫЙ
Эльсур Халитов принимал гостя на мягких подушках у подножия Золотого трона. Спускавшиеся с потолка тяжелые ковры разделяли залу на несколько комнат. Сюда не доносился грохот повозок и крики базарных торговцев. В зарешеченное окно Артур видел спускавшуюся к арке кремля недавно мощеную дорогу и остатки памятника Мусы Джалиля. Народный герой лежал на боку, так и не сумев разорвать цепи фашистских мучителей. По дорожке, щеголяя парадными костюмами, гарцевали десятка два гвардейцев из личной охраны хана. Подальше, на пустыре, тренировалась целая сотня кавалеристов. Они разгонялись и поочередно старались на скаку разрубить укрепленные на палках арбузы.
Казанский кремль почти не пострадал в годы катастрофы. Само собой, что не осталось целых окон, лопнули все коммуникации, провалился асфальт, и на развалинах сгоревших зданий буйной порослью зеленели кусты, но основные строения сохранились прекрасно.
Трон не был золотым, но близко соответствовал. За следующим ковром, в угловом помещении, помещалась обширная библиотека, куда тащили книги со всего города. Халитов справедливо гордился тем, что свободно изъясняется на четырех языках и разбирает арабскую письменность. Последнее обстоятельство придавало ему колоссальный вес в глазах соратников. В результате последнего дворцового переворота со стен кремля были сброшены в Волгу сотни полторы противников нового хана, и никто из них читать не умел.
Начитавшись первоисточников, нынешний хозяин Казани решил, что принимать подданных следует на возвышении, укрытом золотыми одеялами, и вообще, надо собрать во дворце как можно больше блестящих предметов. Как ни странно, слово «орда» ему не пришлось по вкусу, хотя особо ярые знатоки старины советовали вернуться к основам…
— Ну, еще раз салям, Эльсур, — сказал Коваль, когда руководители двух городов, наконец, остались одни.
— Мира тебе, — в тон отвечал хан. — Выпить нет. Барана уже жарят. Сыр и фрукты кушай, а?
— От сыра не откажусь. Надя мне говорила, что сыр у тебя знатный, — осторожно запустил первый крючок губернатор.
— Сыр превосходный, — степенно кивнул хозяин. — Кстати, как супруги здоровье? Самые теплые ей пожелания передавай. Мои женщины халат для нее сшили. Захватить не забудь, а? Зимы у вас холодные…
— Непременно! А Надя велела кланяться и передает твоим девочкам… — Артур продолжал произносить казенные любезности и с нарастающим раздражением думал о том, что ждет политиков лет через двадцать. Уже сейчас душные щупальца этикета начали привычно сжиматься вокруг горла, не позволяя сделать шаг в сторону, и совсем скоро руководители, как это было до Большой смерти, превратятся в говорящие придатки своего аппарата…
— О твоем горе мне сказали, — Халитов сделал серьезное лицо и погладил гостя по руке, что означало высшее проявление сочуствия.
— Благодарю, Эльсур, можешь ничего не говорить.
— Могу не говорить. Но скажу, а? Ведь ты же ждешь, чтобы я сказал.
— Ты мудрый человек, не зря тебя хвалят.
— Разве я мудрый, Артур? Я просто хитрый. Немножко хитрее других, немножко больше удачи. Честно тебе скажу, а? Я грустил, когда о твоей потере узнал. Это больно, я знаю… Две дочки маленькие у меня умерли. Но я не сильно грустил. Не успел им даже дать имена. Не знаю, если бы погиб взрослый сын…
— Спасибо, Эльсур, я верю тебе.
— Это тебе я благодарен, — краем губ улыбнулся хан.
— За что? — счел нужным удивиться Коваль. Внезапно он обнаружил, что возведенная с такой тщательностью изгородь между ним и угасающей стихнувшей болью снова готова проломиться и выпустить боль наружу. Он знал, что этот разговор состоится и что впереди будут еще разговоры и соболезнования, и притворные, печальные мины, и… Никуда от этого словоблудия не уйти: Николай был не просто ребенком, а частью политики, и даже посмертно его придется делить, или хранить, как тайную карту в рукаве…
Но Халитов не лил притворных слов. Он понимал ситуацию слишком хорошо.
— Спасибо, что выход гневу не дал, а? — хан смотрел прямо в глаза, что тоже являлось порядочной редкостью. — Памятью отца клянусь, Артур. Если бы я что-то узнал заранее, хоть один намек… Ты бы первый от меня услышал.
Этих слов было Ковалю достаточно. Пока достаточно, хотя карта с именем мальчика еще долго останется в рукаве. Пусть побаиваются, доверять нельзя никому…
Сегодня хан клянется, что не имел к преступлению никакого отношения, и счастлив, что не тронули питерскую диаспору татар, а завтра он может решить, что не обязан делиться информацией. Нельзя ему дать успокоиться, нельзя, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Он не боится питерских гарнизонов, но хорошо представляет, как сильна может быть кровная месть…
А потому пусть боится. Тем более что так его легче разговорить…