Страница 28 из 36
— Браво, браво! — закричали и зааплодировали обитатели детской человечества, — браво, птичка Наоми!
Цунта чудесно пропела пять часов.
Наступили сумерки.
Хорт зажег лампу.
— Рэй-Шуа, — обратилась Наоми, — тебе пора раскрыть ящик, достать охотничьи припасы и мое ружье.
Рэй-Шуа быстрыми движениями доставил ружье на общий просмотр.
— Это центрального боя, — давал объяснения Хорт, — 16-й калибр, фабрики Зауэра, бескурковое, превосходного качества. Завтра займемся пристрелом и набьем патроны. Ружье легкое, не более семи фунтов. Ну, а через неделю, в самом деле пойдем на медведя. Первая берлога от нас всего полтора километра или еще ближе. Ты, Наоми, должна знать однако, что с одной собакой здесь на медведя не охотятся. Но у нас нет иного исхода, как Рэй-Шуа исполнять роль второй собаки, и он это делает с горячим призванием.
— Вау…ввау…вввау…ррр… — залаял Рэй-Шуа, став на четвереньки.
— Вау…ввау… — ответила Диана, вероятно сообразив, что речь идет о травле медведя.
Наоми достала медвежонка с полки, завела его и пустила на пол.
Медвежонок забарахтался и зарявкал.
Диана с лаем бросилась на медвежонка, хватив его раза два зубами, но потом убедилась, что над ней подшутили и только принципиально ворчала, косо поглядывая на опасную игрушку.
25. У костра весенней ночи
— Еще не спишь?
— Нет.
— Подложи в костер сучьев.
— Может быть, удлинить костер?
— Да, будет лучше.
— Слышишь?
— Хоркает вальдшнеп.
— Даже не увидишь — так поздно.
— Что ему надо?
— Ворчит на охотников.
— Спать не хочется.
— Мне тоже.
— Давай закурим, а?
— Закурим.
— Смотри.
— Это филин — философ леса.
— Табак влажный.
— Чуть подсушим.
— Вот кусок коры.
— Наоми сладко спит.
— С большим увлечением.
— Видит во сне, что не спит.
— И потому спит так крепко.
— А ведь как уверяла, что не будет спать.
— Утомилась от волнения.
— Устала от пальбы.
— Еще бы. Раз 30 ахнула.
— И все-таки молодец — пару зацепила.
— Горячилась вовсю.
— Диана сердилась.
— Была работа.
— Вот она собака — глядит на нас, соображает.
— Табак подсох.
— Закуривай.
— А Чукка спит?
— Делает вид, что спит.
— Чукка, улыбнись.
— Ну вот — улыбается.
— Не спи, Чукка. Брось.
— Нет смысла спать.
— Это от тепла, от нежности, от удачи.
— Чукка, перестань улыбаться.
— Все равно видим.
— И какой же смысл спать — слушай…
— Еще тяга не кончилась.
— Ворчуны рыжие дотягивают.
— Около медведи собираются.
— Философ-филин в долине хохочет.
— Неясыть над костром летает.
— Мыши летучие.
— Брось спать, Чукка, брось.
— Мой приятель художник Бурлюк говорил, что спать спокойно имеет право только фабрикант, у которого и ночью работает фабрика, а нам — беднякам сон приносит лишь огромные убытки.
— Чукка, перестань улыбаться.
— Ты могла бы украсить общество курильщиков, внести оживление.
— Поднять их горизонты.
— И вообще.
— Если кофе будете пить — проснусь я.
— Ну, обязательно.
— Ну вот это солидное предложение.
— Браво, Чукка.
— Она поняла, что у нас нет фабрики.
— Бедняга.
— Наоми спит?
— Приблизительно.
— До запаха кофе.
— Мы нальем ей чашку и поставим около носа.
— Чукка, ты дашь нам по рюмке коньяку?
— Сейчас?
— Нет, перед кофе.
— Мы решаем не спать, к чорту сон — это странное явление, отнимающее у человека больше трети жизни.
— Плюс другую треть человек растет.
— Пропадает в пустую две трети коротенькой, как нос рябчика, жизни.
— Остается одна треть, из которой снова две трети уходят на борьбу за существование.
— А жалкий остаток делится на горе и счастье.
— При чем всем известно: что две трети, из этого остатка принадлежат горю.
— Или ожиданию счастья, как высшего смысла.
— Вот во имя чего бьется сердце.
— Счастья нет — есть только счастливый момент ошибки.
— Истинное счастье — всегда впереди.
— Не воображайте, пожалуйста, что я сплю. Ничуть. Я все слышу и жду кофе.
— Браво, Наоми.
— Вставай, птичка, пора. Через два часа взойдет солнце. Надо его по-приятельски встретить.
— Встаю. Вот.
— Ты спала час — этого достаточно.
— Вы?
— По полчаса.
— Зато я видела два сна: сначала, будто надо мной носились сплошь вальдшнепы, и я удачно стреляла, а потом будто подходит ко мне Рэй-Шуа и сообщает тайну, что он написал здесь большой роман в форме дневника и думает продать его за сто тысяч долларов. И будто роман называется «Цунта».
— К чорту романьё.
— Превосходное название «Цунта».
— И дивная идея: механическая Цунта, чудесно поющая каждый час, вдруг превращается в настоящую, живую птицу и перестает петь о часах и днях, так как никто, никто не дорожит временем.
— И Цунта снова мечтает стать механической птицей, чтобы петь каждый час.
— Прекрасная мысль.
— Но к чорту романьё.
— Нет, погоди, Рэй-Шуа, в самом деле, ты, может быть, тайно написал здесь роман и только из упрямства стесняешься открыться нам?
— Повторяю: к чорту романьё!..
— Однако журналы убеждены, что ради новых приключении и острых впечатлений ты залез на север, в лесную глушь, в медвежью берлогу, чтобы поразить мир новыми романами.
— Журналы верят в твой радио-темперамент и неостывающую энергию.
— Пишут, что ты в расцвете сил…
— Чукка, налей мне лучше коньяку. Я с наслаждением выпью за то, чтобы все эти журналы прогорели или нашли других дураков. Закурим, Хорт?
— Давай закурим — я подсушил табак.
— Подложить еще сучьев?
— Подложи.
— Кофе готов.
— Браво, Чукка.
— Вот коньяк, рюмки.
— Великолепно.
— Жизнь начеку.
— Ххо-хо.
— Наоми, скажи свое слово.
— Чукка, налей полнее коньяку Наоми.
— О чем сказать мне?
— Все равно, Наоми, что взбредет. Для церемонии.
— Сейчас — мы у костра весенней ночи. Мы бодрствуем, встречая восход солнца. Мы сознаем, что там в землянке каждый час поет Цунта, напоминая о быстро улетающем времени. Близится рассвет, близится час жизнетворчества. С высокой горы далеко видно кругом, что все преисполнено сном ночи. Но мы бодрствуем, празднуя весну. Значит — где-то может быть такие же охотники или иные люди, или не знаю кто — также сидят у костра и ждут рассвета, будто боятся его пропустить, поглядывая на восток. Я пью за тех немногих, кто дорожит часами Цунты, кто жадными глотками пьет сочное дыхание весны, кто не спит в этот рассветающий час. Право же слишком коротка жизнь и надо об этом помнить.
— Браво, птичка Наоми.
— Ты — наша Цунта.
— Хорт, ты погладь мои волосы и шею, как гладил мне прежде, это напомнит мне раннюю юность и сделает меня меньше… А то я так страшусь взрослости. Я даже перестала быть мечтательницей или почти перестала. Я хочу остаться дочерью весны, девочкой нового мира, ребенком времени. Хорт, Чукка, Рэй-Шуа, давайте скакать через большой огонь костра. Я под ложу кучу сучьев. Ну?
— Давай.
— Хто-хо. Скачем!
— Кто выше — кто дальше?
— В чем же дело?
— Ух! Чорт, берегись.
— Разгорайся, костер, пылай!
— Любуйся, мир, на своих детей.
— Ну, прыгай, начинай.
— Ярче гори, костер.
— Смотри, весна, смотри и радуйся!
— Сердца зажжены, как глаза.
— Первый Хорт. Ну.
— Ладно; я с разбегу?
— Все с разбегу.
— Валяй!
— Ух, ты… ух, несется!..
— Ррраз!
— Браво! Хорт! Вот твоя черта.
— Теперь, Наоми. Ну.
— С восторгом!
— Ррраз…
— Молодец, Наоми!
— Вот твоя черта. Чуть ближе Хорта.