Страница 23 из 36
Очевидно Хорта выручает высокий рост. Наоми, о таких пустяках ты должна помнить обязательно, чтобы не очень смущать меня… Вообще я готов к тому, чтобы выглядеть несколько смешным или просто забавным в сравнении с тобой, — принцессой.
Воображаю тебя в нашей землянке! О, Наоми, что придумала ты, птичка наша золотая, тропическая. Сказку, легенду ты спутала с буднями обыкновенного бытия, фантазию и увлечения ты перелила в реальную форму, ты — чьи крылья еще не тронуты в борьбе за жизнь — и вот ты, подруга наша, птичка наша, принцесса наша, решила в гости приехать к нам, на север, в лесную глушь, в медвежью берлогу, в тихую землянку нашу, в далекий край.
Ну что же? Приезжай, любимая, если крылья твои рвутся к нам, если сердце по-прежнему преисполнено дружбы, если тоскуешь ты по берлоге нашей, если готова разделить с нами лесные дин, если хочешь проводить меня… Приезжай, Наоми. Пусть сказки и легенды снизойдут на землю и украсят будничную жизнь. Ты только не пугайся суровой обстановки и слиш- <…> к нам, если сердце по-прежнему преисполнено дружбы, если <…> пример[1], мы тут запросто встречаемся с громадными медведями и совершенно не видим людей за редкими исключениями, когда раз в месяц кто-нибудь из нас бывает на почтовой станции — в ста километрах от нас или около того. Или зимой, как тебе писали, мы живем неделями занесенные вдрызг снегом, и неделями откапываемся от снега, а зима здесь тянется семь месяцев. Впрочем, мы все любим зиму, и так, что зимой всего больше вспоминаем о тебе и легко увлекающе воображаем тебя звенящей, согревающей, весенней именно в зимней землянке или и белом лесу, где живет сказка…
И ты приезжай — как начнется зима — это будет ровно через два месяца. А в течение этого времени мы расширим землянку. Еще на одну комнатку для тебя. Мы все подготовим, чтобы встретить гостью. Твое будущее оконце я увешу кистями рябины, и ты изредка станешь поклевывать коралловые ягодки, рассказывая нам разные вещи. Нынче у нас в землянке будут жить щеглы, чижики и клесты — твои друзья. Мы научим тебя охотиться на зайцев — ружье и припасы ты привезешь с собой. Чукка и Рэй-Шуа тебе вероятно вообще позаказывают привезти разного добра. На полу и на стенах твоего гнезда будут медвежьи шкуры — лавры нашей охоты. И еще — на потолке торчат косачиные хвосты. Поэтому ты особенно не унывай, если увидишь очень невзрачный вид землянки — внутри лучше. У нас у всех вид неказистый, мой — совсем заброшенный, но мы тоже — внутри лучше. Рэй-Шуа — очарователен. Он уверяет, что ему удобнее и естественнее ходить на четвереньках и лазить по деревьям, чем писать книги. Он по-прежнему не любит своего писательства и считает это дело легкомысленной блажью. Обдумай его заблуждения и привези на этот счет особые взгляды. И привези побольше всяких журналов с портретами Рэй-Шуа и статьями о нем. Мы его чуть подразним. Знай — мы придумаем все, чтобы тебе было интересно, забавно, весело, радостно; мы пойдем на разные штуки во имя твоего приезда, но только ты прости нашу ошибку, не упрекай нас, что покинули тебя… Мы готовы всячески искупить свою вину перед тобой. Ах, Наоми, а о себе я боюсь даже говорить… Прости, прости. Каждую секунду нашей разлуки считал я тоскующим сердцем. И не от гордости и эгоизма и каких-то высших соображений, а от великой скромности, от несмелости, даже от ложного стыда, от излишней совести, закрыв глаза, не зная глубины твоей дружбы, решил я оставить тебя, беспредельно любимую подругу своей старой, но единственной юности. Прости, Наоми. Прости побежденного Хорта, прости, наша птичка…».
Хорт не мог продолжать письма: слезы раскаяния и счастья заполнили глаза…
22. Чукка видит…
По серебряной быстрой реке хрустальный корабль несется, рассекая острым, как стерлядь, носом солнечные струи звонких бурлящих вод.
Попутный ветер звенит струнами мачт.
По берегам серебряной реки голубо-розовые рощи под полуденным зноем стоят.
— Юность, юность!
Крикнул кто-то из группы белых нарядных пассажиров и все подняли головы к стае сверкающих чаек.
Среди всех светлее и прекраснее была Наоми.
Подумала Чукка: если бы знал и видел Хорт.
Где-то на корме курили Хорт и Рэй-Шуа, и Джек Питч, и Старт, и его гости — или кто они…
И Чукка хорошо не могла расслышать — ветер мешал — что точно прозвучало, призывно.
Кажется: мир начинается!
Скоро она приблизилась к зову.
Мир начинается.
Звенело, трепетало, волновалось, таяло, появлялось.
Жизнь цветет первой весной.
Тише…
Осторожно зовет Хорта, указывает, ликуя, Чукка.
— Смотри — это она — Наоми…
— Она едет в Мианги-бхва, — об этом все знают на корабле, потому что Мианги-бхва — остров неотцветаемой весны, остров нескончаемой юности.
Там праздник девушек из Лимноа.
Туда!
Хорт улыбается: он спокоен, он будто уверен, что хрустальный корабль идет именно в Мианги-бхва, и Наоми будет с ним, только с ним.
О, еще бы!
Впрочем, ведь Хорт самый изумительный из юношей — самый прекрасный, самый очаровательный, самый высокий, самый сияющий юноша.
— «Хорт, Хорт».
Слышит — звенит кругом: «Хорт, Хорт».
Чукка соображает: что значит — в самом деле отец стал юношей и теперь пора перестать удивляться…
Корабль действительно идет в Мианги-бхва, и Наоми будет с ним.
И там будет она — Чукка, девушка из Лимноа.
И там будет Рэй-Шуа из Мурумбиджи.
И Ниа из Гаватами.
И Джек Питч из Чикаго.
И будут Старты из Алжисираса.
Все гости будут там среди лугов цветущих девушек Мианги-бхва, острова нескончаемой юности.
Мир начинается!
Все будут петь об этом, все радости, как цветы, будут брошены навстречу этому, все чайки, что слетятся к праздничному часу, возвестят об этом.
Юность! юность!
Нет берегов приливам твоим.
Вот хрустальный корабль быстро миновал реку и стройно вошел в океан беспредельности.
Здесь все стало оправданием и мудростью.
Со всех сторон неслись прозрачные хрустальные звенящие корабли, направляясь к острову Мианги-бхва.
Чукка ясно видела всех пассажиров всех кораблей и могла, если хотела, слышать их разговоры.
И больше — она свободно могла заставить всех говорить о вещах ее интересующих.
В отдельности она задавала быстрые вопросы и получала решительные ответы. Так:
— Куда мчимся мы?
— На остров выдуманной цели.
— В чем наша правда?
— Во лжи.
— Что счастьем называем мы?
— Выходом из несчастья.
— Но мы гордо восклицаем: вот счастье.
— Это от нервности.
— Юность в каких цветет садах?
— Безвопросных.
— Сколько прожить положено человеку.
— Две жизни.
— Значит — Хорт прав?
— Во всем.
И еще о многом спрашивала она всех, пока успокоилось взволнованное сердце.
— Друг, отец, воистину мир начинается, если полон ты юностью, и Наоми окрыляет тебя, — утешала Чукка отца, — ты прав: две жизни человеку положено и две чаши до конца испить надо. Рэй-Шуа и я — мы понимаем тебя и не осуждаем, нет, отец. Живи, продолжай жить легендой о юности обвеянной. Смотри: там Наоми, среди девушек, она прекраснее всех и всех вернее, она будет избрана принцессой острова Мианги-бхва, и ты увезешь ее в царство зимы, к нам, в землянку, где птички и комнатка встретят ее, где медвежьи меха и рябина согреют.
Скорей бы, скорей этот остров Мианги-бхва, скорей бы ты Наоми привез…
— Я так волнуюсь за ожидание твое, за тоску каждой секунды. Ты верно говоришь, что Наоми сказку, легенду с будничной жизнью спутала и нас заворожила…
Плыл хрустальный корабль в океане.
Все говорили о Мианги-бхва, острове вечной юности.
Все смотрели на сияющую Наоми, на ее непоколебимую правоту.
И поняла Чукка, что трудно, почти невозможно разобраться, где сон и где действительность, где жизнь и где легенда, где сказка и где явь.
1
В оригинальном издании в этом месте — очевидно, по вине наборщика — выпали две строки (Прим. ред.).