Страница 20 из 21
Использование представлений о репрезентациях «я» и объекта в теории идентичности и нарциссизма открыло другим исследователям путь к прояснению аффективных аспектов «я», регуляции самооценки, роли Суперэго и связи всего этого с нарциссическими расстройствами (см., например, Reich, 1953, 1960). Сандлер (Sandier, 1960b) высказал идею, что на раннем этапе формирования репрезентаций «я» и объекта возникает активное восприятие объекта, служащее защитой от чрезмерного наплыва неорганизованных стимулов и потому сопровождающееся определенным чувством безопасности, которую Эго стремится сохранять. Будучи сформированы, образы себя и объекта составляют то, что Сандлер и Розенблатт (1962) называют «миром образов», который, согласно Ростейну (1981, 1988), может рассматриваться как подструктура Эго, играющая активную роль в психической жизни.
Хартманн, Якобсон и Сандлер единодушно рассматривали развитие и сохранение репрезентаций «я» и объекта как базовые функции Эго и Суперэго. Концептуальная разработка этих репрезентаций, однако, со временем легла в основу множества теорий, специально посвященных объектным отношениям, которые отделились от структурных концепций, вместо того, чтобы интегрироваться с ними (обзор и обсуждение см. в J. G. Jacobson, 1983a, 1983b).
В результате возникли и по сей день сохраняются различные взгляды на формирование психических структур и концептуальные неясности. Разделение «я» и Эго, а также идея свободной от конфликта зоны побудили некоторых теоретиков ограничить применение структурного подхода сферами Эдипова комплекса и инфантильного невроза. Кохут (1977) и его последователи (см. Tolpin, 1978; Stechler & Kaplan, 1980), например, утверждают, что рассмотрение конфликта и структур треугольной модели в большей степени подходит для завершающих лет раннего детства, – то есть для фазы разрешения конфликтов Эдипова комплекса (имеется в виду, что только на этой фазе формируется Суперэго, и, в связи с этим, можно говорить об Ид, Эго и Суперэго как об интернализованных структурах). Расширение этого подхода выразилось в формулировании представлений о патологических синдромах, в которых, по видимости, инфантильный невроз не играет никакой роли. Это способствовало распространению взгляда, что психопатология, отражающая исходно доэдиповы элементы, наилучшим образом концептуализируется в рамках объектных отношений. Так возникла искусственное разделение психопатологий, происходящих от дефицита, и психопателогий, происходящих от конфликта. В результате теории, основанные на объектных отношениях или на психологии «я», ведут подчас к раздутым выводам об этиологической роли дефицита среды, оставляя изучение конфликтов и неврозов, а также применение структурной модели невротических симптомов предположительно более поздней этиологии.
В основе этих теорий лежат два заблуждения. Первое: отделение Хартманном «я» как целостной личности от Эго как структуры означает их взаимоисключение; и второе: Фрейд, введя структурную модель, отказался от эмпирического значения, прежде вкладываемого им в термин «das Ich». Таким образом, в английском переводе, с уточнениями Хартманна и Якобсон, было утрачено исходное богатство концепции Фрейда. Разграничения и классификации Хартманна и Якобсон, вначале проясняющие, привели впоследствии к большой теоретической путанице и неопределенности. Например, теперь некоторые аналитики ограничивают термин «Эго» абстрактным системным значением, рассматривают его как реликт устаревшей механистической структурной метапсихологии, и работают преимущественно с эмпирической частью концепции, используя понятия из сферы репрезентаций «я» и объекта.
Однако едва ли возможно долго мыслить в русле психоаналитической психологии без обращения к внеэмпирическому, концептуальному, внутреннему пространству психических структур. В результате исходно эмпирическая концепция «я» становится структурой и ей присваиваются различные функции низвергнутого Эго. Таким образом, как указывал Спрюйелл (1981), понятие «я» взяло на себя множество непроясненных значений, принадлежавших сфере «das Ich». В качестве примеров можно указать концепцию Кохута «Я высшего порядка», идею Штерна (1985) о том, что чувство собственного я является организатором развития, указания Сандлера (1962, 1964, 1983) и Эмди (1983, 1988а) на организующие и саморегуляторные процессы «я». Их описания поразительно напоминают описания в работах Фрейда (1923а, 1926), а также хартманновские обсуждения организующих, регулирующих функций Эго (1950). Размышляя о миссии Хартманна в деле прояснения психоаналитических концепций, Бреннер говорит, что брожением в недрах современного американского психоанализа «мы обязаны прежде всего Хайнцу Хартманну» (1987, стр.551).
В результате разделения структурных концепций и теорий объектных отношений появились два вида теорий мотивации. Первый рассматривает мотивацию в связи с поиском инстинктивного удовлетворения, и объект считается вторичным по отношению к инстинктивному удовольствию. Во втором первичным считается желание воспроизводить приятные взаимодействия с другими людьми. Во втором виде теорий врожденная склонность к привязанности (Bolby, 1958, 1969), либо стремление поддерживать безопасность (Sandier, 1960b, 1985) по мотивирующей силе приравниваются к потребности инстинктивного удовлетворения. К сожалению, описанные два рода теорий, будучи искусственно изолированными друг от друга, стали тенденциозными. В первом преуменьшается или даже отрицается любая мотивация, кроме удовлетворения инстинктов, во втором делается чрезмерный акцент на объектных отношениях и функциях Эго и недооцениваются инстинктивные потребности.
Хартманна интересовал процесс развития и то, как отношения с другими людьми ведут к формированию стабильных, независимо функционирующих психических структур. Он критиковал упрощенные критерии, основанные на «плохой» и «хорошей» матери, в которых учитывается только один аспект процесса развития. Он указывал, что иногда позднее развитие Эго компенсирует «плохие» ранние объектные отношения, и наоборот, так называемые «хорошие» объектные отношения могут стать препятствием для развития, если ребенок не использует их для усиления Эго, а остается зависимым от объекта (1952, стр. 163). Хартманн считал, что благоприятный конечный исход развития может объясняться эластичностью психики ребенка и опытом поздних стадий развития; он предполагал, что развитие Эго разными способами связано с объектными отношениями, – например, через достигнутую степень постоянства объекта. Он писал: «Долгий путь лежит между объектом, существующем лишь потому, что он удовлетворяет потребности, до той формы удовлетворительных объектных отношений, которая включает в себя постоянство объекта» (стр.63). Он считал релевантной концепцию «объективации» объекта Пиаже (1937) (достижение интегрированной когнитивной интеллектуальной репрезентации, происходящее к 18-20 месяцам, – см. Fraiberg, 1969), однако он полагал, что психоаналитическая концепция постоянства объекта включает нечто большее.
Многие авторы вслед за Хартманном использовали различные понятия постоянства объекта, но из-за недостатка последовательности концепция остается неясной. Некоторые теоретики подчеркивают привязанность младенца к матери, сохраняющуюся даже несмотря на угрожающие жизни патологические ситуации (Solmt & Neubauer, 1986), но эта привязанность не способствует независимому психологическому функционированию. Другие больше фокусируются на внутрипсихической репрезентации матери. Эти различия становятся важны, когда мы стремимся понять и вылечить заброшенных униженных детей, или понять взрослых, помнящих об особенно нездоровом раннем детском опыте, но, тем не менее, сохранивших в целом нормальное психическое функционирование. Для иллюстрации спектра различных значений, выражаемых в сходной терминологии, рассмотрим формулировки Спитца, Анны Фрейд и Малер.
Спитц и Коблинер (1965) рассматривают постоянство либидного объекта, описывая, как к восьми месяцам мать становится постоянно предпочитаемым объектом либидных потребностей младенца. С той поры, как мать делается либидным объектом, младенцу становится важно, кто о нем заботится, и смена этого лица переживается не легко.