Страница 16 из 17
Біздің тұрған үйіміздің алдында үлкен қора болатын. Қораға жарық түсіп тұруы үшін төбеде үлкен тесік болатын. Сол тесіктің тұсына стол жазып Жәкең, жанында Жұмаш деген досы бар, қыздарға өлең шығаратын. Мені болса, елдің бәріне жаясың деп, қорадан қуып шығады. Бірақ мен төбеге шығып, ақырын білдірмей, тесіктің тұсына жата қалып екі ақынсымақтардың жазған өлеңдерін, шындықтарын естіп, біліп алатынмын, елге жаятынмын.
Ақыры Жәкең мектеп бітірді. Бірақ кім болатынын, қайда оқуға баруы керек екенін толық білмейтін. Университет деген сөздің мағынасын, біздің мектепте тарих пәнінен сабақ беретін Сәрсенаебав деген егделеу мұғалімнен сұрап алған. Бұл кісінің айтуынша, университет деген сөз «универсал» деген сөзге жақындау болуы керек. Осы кезде Жәкеңнің қолына бір газет түсіп, осы газетте Қазақтың Мемлекеттік университетінде философия факультеті ашылып, осы факультет ғылыми қызметкерлер дайындайды деген хабарландыруды оқиды. Жәкеңе «ғылыми қызметкер дайындайды» – деген сөздер ұнап, Жәкең философ боламын деп шыға келгені. Өзі философия деген сөзді білмейді, бірақ мұғалім Сарсенбаев: Аристотель, Маркс, Абай т.б. данышпандар философ болған деп мысалдар келтіреді. Жәкеңе, әсіресе, Абай философ болған деген сөздер ұнайды. Ол кезде қазақтың кәрісі де, жасы да Абайды біледі, мақтаныш тұтады.
Тағы да бір қызық нәрсе. Бір күні Жәкең түс көреді. Түсінде Абайды көреді. Абай бабамыз айтады екен: «Ел ойлайды, менің барлық кітаптарымды білеміз деп. Олай емес. Менің әлі де ел білмейтін кітаптарым бар» – деп қолында шамы бар Абай бабамыз Жәкеңе кейбір кітаптарын көрсеткен екен. Бұл түс, әрине, жақсылыққа жорылғаны айтпаса да түсінікті.
Осы 1949 жылы июль айында, Жәкең Алматыға оқуға кетті. Район орталығынан Семейге дейін пароход жүретін, ал Семейден Алматыға поезбен кетуге болады.
Район орталығы біздің колхоздан қырық шақырым жерде болатын. Шығарып салуға әкем екеуміз бардық. Район орталығына жеттік, бір көшеге жеткенде, әкем: «Чемоданыңды ал, арбадан түс» – дегені. Жәкең түсті. Бір үйге тоқтамай, пароходқа шығарып салмай, тек қана «Қош» деп, әкеміз арбаны ауылға қарай бірден бұрып жүріп кеттік. Мен шыдай алмай жылап жіберген екенмін. Сөйтіп, Жәкең Алматыға кете барды.
Бір айдан артық уақыт өтті. Жәкеңнен хабар жоқ. Әке- шешеміз қысыла бастады. Бір күні: «Жив здоров, поступил в КазГУ» – деп жазылған телеграмма келді. Мәре-сәре болдық та қалдық. Енді Жәкеңнің жаңа өмірі, студенттік өмірі басталып кетті.
КАРТИНКИ ИЗ ЖИЗНИ СТАРШЕГО БРАТА
Я помню своего старшего брата Жаке с четырех лет. Это – где-то 1942-й год. Разница между нами – 5 лет. Помню также мальчика Ерсайына лет семи и бабушку – мать отца. А вот облик своей родной матери тех времен не помню. Отец же был на фронте. Жили мы на каком-то острове, образованном рекой Иртышем, и ее протокой. Вокруг – высокий, густой лес. Наша землянка была сложена из дерна, и на ее крышу можно было добраться без видимых усилий, без лестницы, даже такому маленькому мальчику, как я. Для света в землянке было оставлено одно окно, точнее проем без стекла. Поэтому наше жилье прозвали «дом-циклоп». Кругом было дико, первозданно. Процветали без всякого преувеличения мы – три мальчика. Нет никакой опеки, свобода, делай, что хочешь. Ощущение такое, какое бывает, наверное, у мальчи- ков индейцев.
Трудно было только с питанием. Я не помню, чтобы кто-то в доме звал нас кушать. Понятия завтрак, обед и ужин для нас были незнакомы. Тут нас спасал Жаке – герой моего детства. Он вставал ранним рассветом и собирался на рыбалку. Вставали и мы с Ерсайыном. Хоть мне и было всего четыре года, но я четко понимал, что мне никак нельзя отстать от брата, ибо в противном случае я был бы обречен на голод на целый день. Бежим на утренний клев. Жаке вдруг останавливается, кричит на меня, что-бы я оставался дома, не мешал им идти быстро. Ревя, я упрямо бегу за ними. Когда трава становится высокой, думая, что я заблужусь, гнев сменяется на милость, и Жаке разрешает мне идти с ними и сбавляет ход. Добираемся к протоке. Я счастлив. Старшие мальчики бросают свои самодельные удочки в воду. Я с заметным подхалимством, заискивая, копаю им дождевых червей. Как наловим первую партию рыбок, быстро чистим их, разводим костер, немножко посолим и начинаем есть. Эх, лучший в мире был завтрак! До сих пор не могу забыть. Где-то в обед купаемся в протоке. Старшие мальчики купаются самозабвенно. Я боюсь воды, сижу на корточках и жарюсь на солнце. Вдруг, брат хватает меня и бросает в неглубокое место протоки. Но там течение довольно быстрое, и оно сбивает меня с ног, перекатывает и уносит. Старшие мальчики, по-моему, злодеи, хохочут, очень довольны и в какое-то мгновенье меня, бедствующего, вылавливают и опу- скают опять на землю. Накупавшись, мы чистим оставшийся улов и приносим его бабушке. Она нам жарит эту рыбу на сковороде, добавляя немного сливочного масла, ибо у нее была одна корова – все наше богатство. Бедная, бедная моя бабушка! Она рыбу не кушает, полагая, что рыба – водяной червь. Откуда пошло в наших краях такое глупое поверье не знаю. Даже во время страшного голода в начале 30-х годов наши сородичи умирали от голода, как мухи, хотя Иртыш и ее протока были забиты рыбой. Одним словом – темнота. Мы же, три мальчика, почти беспризорные, представьте, кормили сами себя. Бывали дни, когда мы собирали черемуху, дикий лук, ставили петли на зайцев. Поздним летом собирали ежевику, осенью – боярку, в общем, рыскали по всему острову в поисках пищи.
После половодья вокруг нашей «избушки-циклопа» оставалась вода в многочисленных, не очень-то глубоких ямах. Происхождение этих ям мне неясно. Но в них бывало полно рыбы. Особенно было много щучек. Мы поднимали ил, вода становилась мутной, и бедные щучки высовывали из воды головы: тут хватай их руками и бросай на край ямы. Однажды в одной из таких ям появилась довольно-таки большая щука. Мы быстро сообразили, что она на один глаз слепая. Приступили к ее ловле. Подбирались тихо-тихо, вкрадчиво к ней со стороны слепого глаза и пытались её хватать руками. Но она, бестия ускользала из наших мальчишеских рук, как торпеда. Так возились несколько дней, пока в один прекрасный день не обнаружили, что наша слепая щука исчезла. Вероятно, ее обнаружили сенокосцы и выловили.
Как-то зимой Жаке попросился у матери сходить в лес и проверить свою петлю, поставленную на зайца. Мать сразу же стала его ругать: «Пустоголовый, в твою петлю даже слепой заяц не попадет, понимаешь ли ты это? Лучше коров сгоняй на водопой, хоть польза будет, пойдешь после этого». Так и не пустила. После выполнения маминого поручения, он побежал во весь дух в лес проверить петлю. Какое было его удивление, когда большая серая собака расчленяла красную лисицу, угодившую в его петлю. Хотя на самом деле это был серый волк, а не собака, Жаке поднимает с земли палку и с криком бросает в нее. Она, нехотя, отбежала от жертвы, а Жаке свою добычу, замечательно-красивую лисицу, принес домой и с досадой стал упрекать мать. Она молчит, мы, дети, удивлены, Жаке – настоящий герой, охотник. Бабушка дала свою оценку такой непростой добыче; стала ругать свою невестку и хвалит внука. Что ни говори – наша бабушка была всем бабушкам бабушка! Необыкновенно добрая к нам, исполнявшая все наши просьбы, всегда была на нашей стороне, просто необыкно- венная бабушка!
Зимой или весной, не помню, 1943 года с фронта вернулся отец. Оказывается, когда на фронте стало ясно, что наши дела пошли на лад, специалистов сельского хозяйства демобилизовали; надо было теперь помочь уже тылу.
Спустя некоторое время нашего отца направили ветеринарным врачом в отдаленный, довольно таки слабый колхоз нашего Майского района, где-то в сторону Семипалатинска. Достаточно ясно помню наше переселение в этот богом забытый колхоз «Жаңа күш» («Новая сила»). Переселение наше напоминало первопереселенцев Америки. Арба с натянутым шатром запряжена волами; по бокам привязывали коров, за ними шли телята – однолетки. Такая процессия двигалась, наверное, дней пять. Помню также, что мать, готовясь к этой кочевке, сшила нам нечто вроде гимнастерки с брюками из какого-то синего и крепкого материала. Это был, наверное, мой первый в жизни «костюм». Чтобы до этого на мне было подобная ценная вещь, я не помню.