Страница 6 из 17
Охотник я неудачливый. В широкой долине вдоль Чарына водилось множество диких котов. Видимо, пищи им хватало вдоволь на всю компанию: куда ни ступишь – в воздух подни- мается стая фазанов. Стрелял. Вслепую почти, но дробью. Хоть одного-то должен был зацепить, чтобы добыть дичи на обед товарищам по экспедиции. Нет, не получалось.
На перевале санташ, в приграничной зоне у конезавода нас встретили военные, стали проверять паспорта. Меня беспаспортного иностранного подданного спрятали под походным снаряжением. во всем остальном я никакого неравенства не ощущал. Ко мне, студенту, относились как к равноправному участнику экспедиции и требовали, соответственно, как с равного.
Но однажды я все-таки подвел товарищей, поручивших мне приготовление обеда. с гор в долину местные жители возили кумыс для пациентов тублечебницы – очень он полезен для ослабленного организма. Один пастух, видя, наверное, чрезмерную худобу дежурного по кухне участника экспедиции, предложил мне кружечку на пробу. Я с удовольствием отведал незнакомого напитка, и меня сморило. Борщ выкипел, макароны сгорели. Вот стыд-то – опьянел от молока!
После окончания Университета поехали мы с женой Анной по распределению в Кустанай. Ее взяли в ЦЗЛ – в лабораторию на 514-ый завод, а меня еще на четвертом курсе как репрессированного даже на маслобойный завод не пустили. А как же? Стратегический объект!
Пошел в школу преподавать химию и биологию.
Позже начальник Цзл того самого номерного завода задумал уезжать из Кустаная, а его не отпускают – требуют найти себе замену. От моей жены он знал, что я окончил химфак КазГУ, и предложил мне свое место. «Да как это возможно?! – поразился я. – Номерной завод! Секретность!». «Это Российский завод. Там другие порядки». Да, после 53-го года порядки изменились – народ постепенно отучался бояться арестов, допросов, ссылок без права переписки.
Так я стал начальником Центральной заводской лаборатории на 514-ом заводе, который в годы войны изготавливал порох для фронта, а позже стал специализироваться на производстве синтетического волокна. Это событие сыграло значительную роль в моей дальнейшей судьбе – работа на секретном предприятии, вторая форма допуска к секретным материалам и в будущем давала мне возможность сотрудничать с военными организациями СССР, заключать с ними договоры и получать финансирование для интересных научных разработок.
В Алма-Ату мы вернулись в 57-м году. У нас уже была трехлетняя дочка Галина Георгиевна, серьезная девочка, настоящий профессор. Жили на съемных квартирах. Приходилось много трудиться, чтобы заработать денег. На отдых времени не оставалось. Семья стойко переносила все трудности нашего бытия.
Как-то решил я целый день посвятить дочке. Повел ее в зоопарк. Мы переходили от клетки к клетке, я с упоением рассказывал малышке все, что знал о диких зверях: где живут, чем питаются, вспоминал разные истории из когда-то слышанного и виденного в экспедициях. Устал, в горле пересохло – работа-то не такая простая, как казалось. У выхода – ларек, продают пиво. Я взял кружечку. Дочку поставил у клетки со свиньей и новорожденными поросятами.
Вернулись домой. «Где были, что делали, что видели?» – спрашивает мать у дочки. «Пиво пили там, где свиньи!» – от- вечает. Да, прав Штирлиц – запоминается не самое главное, не самое яркое, а самое последнее впечатление.
В Алма-Ате, работая в ЦХЛ, Центральной химической лаборатории Южно-Казахстанского геологического управления, заинтересовался спектроскопией. сам сконструировал и, привлекая электронщиков, сделал прибор, который в пробе 0,5 мл мог определить присутствие лития, натрия, калия, кальция, бора, цезия, редкоземельных элементов. Потом сделал еще несколько спектрометров для Института земледелия, для Госпиталя участников войны, для КИЗа в Шарданде акмолинской области, а также для лаборатории профессора Пономарева в Горно-металлургическом институте и для Центральной лаборатории местного геологоуправления в Иркутске. Так, постепенно я стал известным спектроскопистом в Алма-Ате и не только. Без руководителя, самостоятельно написал и защитил кандидатскую диссертацию по пламенной спектрофотометрии.
«А ты можешь сделать прибор, чтобы он на этиловом спирте работал? – спрашивает меня Борьба иванович из лаборатории Пономарева. – Можешь, тогда сделай, напиши нормы расхода спирта для него и поставь прибор на видное место. Мы его чехлом прикроим, чтоб не пылился, а спирт нам для других важных дел пригодится».
Работал я в те времена в трех местах. Ни от какой работы не отказывался. Даже начал было преподавать химическую технологию будущим бухгалтерам в Нархозе. Но тут Михаил Ильич Усанович пригласил в КазГУ на химфак, на кафедру физической химии. Я был счастлив!
В Университете М.И. Усанович взял меня на договорную тему с актюбинской Алгой, химическим заводом по получению борной кислоты. Переработка Индерской руды на том заводе велась по мокрому способу. в результате бор попадал в грунтовые воды. Поэтому был составлен договор с кафедрой на разработку неводного способа получения борной кислоты. Этот способ и разрабатывался мною. Он основан на реакции борной кислоты с метиловым спиртом. По новой технологии при 40 0С образовывался летучий эфир. Этот способ позволял получать чистейшую борную кислоту. Но мы совершили «политическую» ошибку – запатентовали способ, не включив в авторы чиновников, стоящих у руля в Химпроекте. В результате этот способ не был внедрен. все расчеты и чертежи так и лежат в шкафу, не найдя применения. Честно высказанные мною в «высших инстанциях» упреки по этому поводу и приведенные веские доводы так и остались словами. наверное, когда дело имеет государственные масштабы, иногда необходимо идти на компромиссы.
на кафедре физической химии стояли в то время без дела масс-спектрометр и спектрометр ЭПР. Они как нельзя кстати пришлись для продолжения моих занятий с пламенем и в области химической кинетики горения. Образовалась группа: химфизиков – Борис Колесников, Валерий Завадский, Юрий Рябикин, Дмитрий Однорог, Владимир Дубинин… Перед этими сотрудниками была поставлена задача – зондирование фронта атмосферных пламен. До этого были известны работы ряда иностранных исследователей, которые выполнялись при давлении 25-30 кПа. При таком давлении фронт пламени становится широким, и введение зонда во фронт не было проблематичным. Хотя все эти исследования были проведены со всей тщательностью, но они имели общий большой недостаток. Он связан с тем, что при пониженном давлении механизм выгорания топлива существенно отличается от того, который имеет место при атмосферном давлении и более высоком.
Зондирование атмосферного пламени представляло интерес, но здесь существовала трудность: на ширине фронта один – полтора миллиметра необходимо было отбирать пробу в десяти – пятнадцати точках. Эта очень нелегкая задача была решена коллективом, в котором основополагающую роль как специалист-масс-пектроскопист выполнял Борис Яковлевич Колесников. Его практический опыт в области масспектроскопии позволил нам решить поставленную задачу и получить во многом неожиданный результат. Было получено экспериментальное свидетельство роли диффузии атомов водорода в холодную смесь. На основе полученного представления о механизме горения газрообразных топлив оказалось возможным построить стройную картину ингибирования газовых реакций, а также решить вопросы о предупреждении взрывов с помощью ингибиторов.
Полученные представления позволили также по-новому взглянуть на холодные пламена, исследование которых было поручено Зулхаиру Мансурову. Используя метод электронного парамагнитного резонанса и заморозку на жидком азоте, ему удалось по-новому взглянуть на механизм процесса сажеобразования. В дальнейшем эта тематика им была развита в направление способов получения сажи и, особенно в последнее время, – получения наноуглеродных материалов – фуллеренов и наноуглеродных трубок.