Страница 158 из 169
Не помню уже в точности всех слов Жукова, но смысл их сводился к тому, что позорность формулы Мехлиса — в том недоверии к солдатам и офицерам, которая лежит в её основе, в несправедливом предположении, что все они попали в плен из-за собственной трусости.
“Трусы, конечно, были, но как можно думать так о нескольких миллионах попавших в плен солдат и офицеров той армии, которая всё-таки остановила и разбила немцев. Что же, они были другими людьми, чем те, которые потом вошли в Берлин? Были из другого теста, хуже, трусливее? Как можно требовать огульного презрения ко всем, кто попал в плен в результате всех постигавших нас в начале войны катастроф?..” Снова повторив то, с чего он начал разговор, что отношение к этой трагической проблеме будет пересмотрено и что в ЦК единодушное мнение на этот счёт, Жуков сказал, что он считает своим долгом военного человека сделать сейчас всё, чтобы предусмотреть наиболее полное восстановление справедливости по отношению ко всем, кто заслуживает этого, ничего не забыть и не упустить и восстановить попранное достоинство всех честно воевавших и перенёсших потом трагедию плена солдат и офицеров. “Все эти дни думаю об этом и занят этим”, сказал он…»
Реабилитация пленных была для него не служебным, а скорее, нравственным долгом. Кое-что сделать он успел. Но потом, с уходом от дел, с отставкой, всё приостановилось.
Симонов появился снова. И снова Жукову вспомнился недавний разговор.
Маршалы и генералы писали мемуары. Жуков читал и покачивал головой. Порой взрывался — враньё!
На предложение самому засесть за мемуары он вначале махал рукой. Но всё чаще думал о погибших, о претерпевших муки плена и, убеждая себя в том, что именно через книгу, через печатное слово, он сможет привлечь внимание и общества, и правительства, и партии к тому делу, которое оставил незавершённым, наконец, решился. В предисловии к западногерманскому изданию «Воспоминаний и размышлений» он напишет: «Я должен был это сделать в память о тех, кто отдал свою жизнь за Родину…».
Осенью 1957-го Жуков приказал адъютанту съездить в Министерство обороны и привезти ему из машбюро пачку писчей бумаги.
Весной 1958 года, как вспоминал Анатолий Пилихин, «на рыбалке, в самый разгар клёва, Жуков что-то вспомнил и, бросив удочку, направился к моей машине. Записав пришедшее ему на ум, он вернулся и сказал: “Надо быстро написать книгу”. Жуков частенько трудился над своими “Воспоминаниями и размышлениями” в уголке столовой за низким столиком, пользовался диктофоном».
Прежде чем засесть за рукопись, маршал перечитал горы литературы. Искал нужные статьи по интересовавшим его темам в различных журналах, в том числе в военных. Делал пометки на полях. Записывал. С особым интересом читал немцев — фельдмаршалов, генералов. Многих из них он встречал на поле боя. Знал цену их словам. Различал, где солдатская правда, а где политика.
На даче в Сосновке ему и жилось спокойно, и работалось хорошо. Ничто не отвлекало.
Работа над книгой настолько увлекла, что он не замечал хода времени. Изредка выходил в сад. Завидев дворничиху Валю, спрашивал: «Валя, какой лист огурец пустил?» — «Да по четвёртому и пятому уже», — отвечала Валя. Жукову нравилось разговаривать с ней, слушать её ярославский говорок. В другой раз начинал расспрашивать о деревне. Она пускалась в рассказы. И вдруг он ей: «А у нас на Протве…» Потом прибегал приблудный пёс Стёпка, улыбался, ласково и просительно тёрся о ногу хозяина дачи. «Валя, принеси ему колбаски», — уступал он просьбе Стёпки и трепал его за холку. Немного подышав лесным воздухом, снова уходил к столу.
В 1965 году шестым заключительным томом Воениздат завершил публикацию фундаментального труда — «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.». Сейчас это издание называют «зелёной историей» войны. Жуков после ознакомления с ней сказал в одной из частных бесед: «…Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращённое, но всё-таки более честное у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот “История Великой Отечественной войны” абсолютно неправдивая. <…> Это не история, которая была, а которая написана. Она отвечает духу современности. Кого надо, прославить, о ком надо, умолчать…»
Авторы статей и составители «зелёной истории» о Жукове попросту умолчали. В этом смысле издание действительно вполне отвечало «духу времени».
Постепенно режим запретов и тотальной слежки слабел. В 1964 году, на октябрьском пленуме Хрущёва сместили более молодые и энергичные партийцы. Страну возглавил Л. И. Брежнев. Внешне он старался демонстрировать своё уважение к Жукову, но, по большому счёту, в жизни маршала мало что изменилось. Правда, ему разрешили появляться на публике. В 1965 году в Кремлёвском дворце на торжественном заседании, посвящённом двадцатилетию Великой Победы, публика встретила Жукова овациями. В тот же вечер его пригласили писатели в Центральный дом литераторов. Когда он вошёл в переполненный зал ЦДЛ, люди встали и аплодировали с возгласами «Жукову — ура!». После выступления на торжественном банкете он сидел за столом с Константином Симоновым, Сергеем Михалковым, Сергеем Смирновым и Борисом Полевым.
Вскоре Жукова начали публиковать в периодике — статьи о битве за Москву и Курской дуге. И тут поступило предложение от агентства печати «Новости» (АПН) издать его воспоминания отдельной книгой.
Возможно, АПН и не сделало бы такое предложение Маршалу Победы, поскольку его руководство тоже прекрасно понимало полузапретное положение своего будущего автора. Но дело в том, что Международное агентство печати «Орега mundi» (Франция, Париж) подготовило глобальный издательский проект — публикацию двадцати книг крупнейших советских политических и военных деятелей периода Второй мировой войны. В список имён, одной из основных позиций, вошло имя маршала Георгия Жукова. В то время в Советском Союзе только АПН обладало правом «публиковать советских авторов за рубежом».
Издательство АПН назначило Жукову редактора — журналиста Анну Миркину. По этому поводу недоброжелатели потом прохаживались не раз: мол, мемуары маршала написала баба…
В августе 1965 года Анна Миркина, предварительно созвонившись, приехала в Сосновку с экземплярами издательского договора. Жуков внимательно изучил его и внёс одно, но существенное изменение: книга вначале должна выйти в СССР, а потом уже за рубежом. Поправка была принята, и договор он подписал.
Издательство выполнило этот пункт договора: книга вышла в Советском Союзе в марте 1969 года. Потом — по всему миру.
Восемнадцатого августа 1965 года Анна Миркина записала в своём дневнике: «Только что вернулась из Сосновки. Сегодня подписан с маршалом договор (за № 381) на издание книги. Уже есть рабочее название — “Воспоминания и размышления”. Галина Александровна была дома. Встретила очень приветливо — милая, очень русская женщина, под стать Жукову, обаятельная, открытая».
Когда слухи о работе над мемуарами «под договор» расползлись по Москве, свои услуги в качестве литературных редакторов и в какой-то мере соавторов маршалу предложили и Константин Симонов, и Сергей Смирнов. Анна Миркина, чтобы ускорить процесс, тактично предложила Жукову надиктовывать текст на диктофон, а потом расшифровывать. Дочь Элла, тоже журналист, в то время работавшая на Всесоюзном радио, вызвалась заниматься «расшифровкой» диктофонных записей. Жуков выслушал все эти предложения и сказал:
— Нет, писать буду сам, а там посмотрим.
Анна Миркина вспоминала: «В тот первый год, когда он работал над рукописью, я всего несколько раз приезжала в Со-сновку. Георгий Константинович был полностью погружён в работу: собирал архивные материалы, встречался со своими боевыми соратниками — бывшими командующими фронтами, членами Военных советов, просматривал выходящие в свет новинки военно-исторической и военно-мемуарной литературы. Писал увлечённо, страстно, азартно, обычно вечерами и далеко за полночь, а в последний период, перед сдачей рукописи в издательство, по 15–16 часов в сутки. Не любил диктовать, писал от руки — “так лучше формулируется мысль, уходит всё лишнее”».