Страница 68 из 73
Джереми неуверенно пожал плечами. Представлял ли он? Вряд ли. Смутные картинки теснились в подсознании, из снов проникали в явь. Черные и седые пряди, зажатые в его детском кулачке. Он — символически отделяющий боль от жизни, старость от молодости. Большая картонная коробка. Ванна, полная темной воды. Удушье и страх.
Что они означали, эти сценки из его прошлой жизни? Какую ценность имели?
В словах профессора звучала издёвка. Он-то знал, о чём забыл Джереми.
- А ты с ним согласен, так? - Верхаен повернулся к Хайли, который понуро стоял у стены, сунув, по привычке, руки в карманы. - Согласен с тем, что говорит этот глупец? Не ты ли, парень, три года назад ползал передо мной на коленях, умоляя избавить тебя от мучительных воспоминаний? Не помнишь? - его костлявый указательный палец, казалось, норовил вонзиться Хайли в грудь. - Конечно, ведь мы всё стерли. После того, как над тобой надругался отчим, ты дважды пытался покончить с собой. Первый раз — спрыгнул с балкона и сломал руку, а второй — хотел повеситься на отопительной трубе. Счастье, что она насквозь прогнила и обвалилась.
- Я... не помню, - помертвев лицом, прошептал Хайли.
В разговор вмешался Хорёк.
- Почти у каждого разума, друзья мои, внутри есть печальная запретная территория, которую личность, чтобы выжить, обносит высоким забором. Воспоминания о травме, которые невозможно ни переработать, ни интегрировать в собственную психику. Сознание изолирует их, делает недоступными, а мы только помогли этому процессу.
- Ты, - повернулся Верхаен к Джереми, - всё своё детство провёл рядом с матерью, больной шизофренией. Счастье, что остался жив, по твоим словам, она несколько раз пыталась от тебя избавиться. А когда её не стало — очутился на улице, жил подаянием. Когда тебя привезли в Эколу, ты весил двадцать пять килограммов, как восьмилетний мальчик. Помнишь, как играл на губной гармошке у здания торгового центра? Не отвечай, вопрос риторический.
Джереми скрипнул зубами — и зажмурился так крепко, что перед глазами вспыхнули разноцветные искры. В какую-то долю секунды ему показалось, что он помнит. Уличный шум, коробка на асфальте, яркие зеркала витрин... онемелые, кровоточащие губы... текущая мимо гладкая толпа людей. И над всем этим — лёгкая, лучистая, узнаваемая — порхала мелодия. Грусть и нежность, восторг и отчаяние переплелись в ней.
Еще через секунду он сморгнул видение, как слезу. Оно развеялось, словно дурман, словно ядовитый папиросный дым, оставив после себя тягостное недоумение и чувство бесприютности, обиды на весь мир — прекрасный для других, но жестокий к нему. Вот что ощущал тогда Джереми, вот от какой несправедливости укрылся три года назад в Эколе.
Захваченный не то воспоминаниями, не то игрой воображения, растерянный и смущённый, он отвлекся и прослушал то, что Гельмут Верхаен говорил Бобу.
- …ты, жертва кибермоббинга! Помнишь, как над тобой измывались в чатах? Да-да, здесь ты не знаешь, что такое интернет, мы скрыли это от вас, а тогда он был для тебя пыткой. Посмешище всей школы... Ты помнишь, каково это, быть морально опущенным, боксёрской грушей, изгоем, которого пинают все, кому не лень. А как ты травился таблетками? Как тебя вытаскивали с того света?
Джереми искоса глянул на Боба — тот уже не улыбался, а опустив голову, кусал губы, и тяжело, с присвистом дышал.
- Я спас вас от кошмара, и вот что получил в награду. Чёрную неблагодарность! - горько сказал Верхаен. - Вот уж правда, леопарда не перекрасишь, а что сгнило — так и останется гнилым. Да, мы ошиблись. Нам следовало пригласить в проект не какую-то шваль, а парней и девушек из приличных семей. Вот так-то.
- А я? - слабым голосом спросила Вилина.
- Ах, да. Ты. А тебя, девочка, мы взяли из психиатрической больницы имени святой Терезы. Помнишь, сколько раз ты сходила с ума, с тех пор, как погибла твоя семья? Отца и мать, и маленькую сестренку разметало в клочья на твоих глазах, пока ты махала им из окна. Кстати, тех, кто подложил в машину взрывное устройство так и не нашли. Ты не могла забыть родных, правда? Не плачь, это так. Не потому ли ты до сих пор боишься любви, что знаешь: любимых отнимает смерть? А теперь этот идиот станет утверждать, что мы украли у тебя память? Мы подарили тебе забвение и душевное здоровье. Ладно. Не будем терять время. Проект больше не нуждается в ваших услугах, а это значит, что сегодня же вы — все четверо — покинете Эколу. Вы что-то хотели сказать, Марк?
Фреттхен вздрогнул, словно застигнутый врасплох, и решительно затряс головой.
- Нет-нет, вы очень хорошо все объяснили, Гельмут.
Он смотрел на понурых ребят с жалостью.
- Вы вернёте нам старую память? - робко спросил Джереми. От его дерзкого задора не осталось и следа. Но он не раскаивался, нет. Наоборот, у него отчего-то возникла уверенность, что исход всей истории был предрешён, и если сейчас разыграть её с чистого листа — она бы закончилась так же. Вилина не смогла бы полюбить Роберта. Он, Джереми, отверг бы своё фальшивое детство. Хайли сошелся бы с работниками и стащил у них ключ от радиоцентра. Чтобы сыграть спектакль по-новому, нужно написать другой сценарий — но кто взялся бы за такое?
- Старую? - удивился Верхаен. - Мы её стерли. Память — это не компьютерный файл, который можно стирать и восстанавливать. Скорее она похожа на магнитофонную ленту. При каждой новой записи прежняя утрачивается безвозвратно. Да и на что вам старые травмы? Начнёте жизнь заново. Эколу вам тоже придется забыть. Проект «Happy Birds» - секретный, и мы не можем допустить утечки информации. А сейчас — пойдёте с доктором Корком...
Словно холодом повеяло в приоткрытую дверь — не свежим океанским ветром, а затхлостью, земляным сырым ознобом — и в дверном проеме возникла сумрачная фигура. Джереми знал, что это и есть доктор Корк, но лица его не мог разобрать — оно тонуло в густой тени.