Страница 21 из 37
Тихон вышел в свет из жуткой нищеты. Такой нищеты, что, уже будучи архиереем, вспомнив за обедом о голодном детстве, он не мог ложку до рта донести и с плачем уходил из-за стола.
155
Для меня трогательно в Тихоне то, что он — великий знаток и любитель Священного Писания. Псалтирь он знал наизусть и читал всегда по памяти, углубляясь в богомыслие. Так же хорошо знал и Евангельский текст, отчего поучался «в Законе Господнем день и ночь», как пишется в первом псалме. А за обедом всегда просил читать ему пророчества Исайи. Эту любовь к Святой Книге вынес он еще из детских лет, когда по ночам со свечным огарком бодрствовал над Святыми буквами.
Век тогда на дворе стоял вольнодумный и шатающийся. Верхи общества теряли уважение к вере из-за чада заморских идей. Простой люд прозябал в невежестве традиционном. С этой точки зрения Тихону пришлось учить и напоминать пастве вещи прописные и элементарные. Монахам он напоминал, какими обетами они связаны со Христом. Священникам объяснял смысл Литургических действий, как если бы они все еще учились в семинарии. Умолял Слово Божие, хотя по малу, ежедневно читать. Просил даже ограды вокруг храмов ставить, чтобы домашний скот на паперти не заходил (!).
156
Некоторым труды Тихона были по сердцу. Большинство же встречало непривычную ревность владыки с холодным равнодушием (увещательные письма к монастырям, бывало, Тихону отправляли нераспечатанными — «сам, мол, читай»). Некоторые же озлоблялись даже до рукоприкладства. Случалось Тихону быть битым от игумена (!) в Задонском монастыре. Даже местный юродивый ударил его однажды по щеке, сказав: «Не высокоумь». Впрочем, это уже битье иного рода и для других целей. Но вообще интересно до дрожи — многократно битый по щекам от разных людей святой епископ!
Писания Тихона Задонского кажутся до крайности простыми. Святой Филарет Московский в разговоре с Игнатием (Брянчаниновым) сказал, что писания Тихона — «неглубокая река, но в ней есть золотой песок». Кажущееся отсутствие глубины в текстах Задонского архиерея объясняется темнотой паствы и необходимостью доносить до нее прописные, казалось бы, истины. Но стоит вчитаться в эти строки, как начинаешь понимать — здесь не слова одни. Здесь — опыт. Прежде чем дать людям молоко, сам он питался твердой пищей.
157
Собственное богословское творчество в ту пору на Руси было диковинным явлением. Всякий богослов по окончании школы носил в уме либо фундаментальные, либо отрывочные знания на латинском языке. Пастве от них не было ни холодно, ни жарко. Нужно было переводить, творчески осваивать и переваривать иноязычную и инославную мудрость для пользы соотечественников. Желающих было очень немного, и Тихон был одним из них. Вот почему идею своей чудесной книги «Сокровище духовное от мира собираемое» он позаимствовал у известного тогда западного писателя Арндта. Вообще же в творчестве Тихон самостоятелен, и кроме Священного Писания цитирует одного лишь Златоуста, да и того не часто.
Всякий человек есть сын своей эпохи. Большинство людей только детьми своей эпохи и являются. Но цель в том, чтобы преодолеть земное притяжение и стать сыном Вечности. Тогда человек будет принадлежать уже всем эпохам, чудотворно влияя на ход истории. Тихон влияет на нас, поскольку вошел в число молитвенников и за Русскую Землю и за Вселенскую Церковь.
158
Вообще образ Тихона на фоне эпохи одинок и скорбен. Это не образ святости, бодро шагающей в Небесное Царство (такая вряд ли существует, но многим хочется именно такой). Тихон — пример человека, плачущего о себе и других, чуткого и ранимого, измученного окружающей грубостью, вошедшей в привычку. Он человек проницательный и внимательный, ужасающийся повальной беспечности и рассеянности. Как житель затерянного в океане острова, он писал свои книги и бросал их в воду в надежде на сочувствие незнакомого читателя. Сегодня эти книги нужно читать миллионам православных потомков.
Перед смертью ему было видение. Высокая лестница, теряющаяся в облаках и голос: «Взойди!» Он идет, поднимается с трудом и страхом. И уже внизу не видно земли, а вверху все еще не видно конца. Страшно. Но тут множество рук слева и справа начинают поддерживать его и помогать подниматься.
Сон был истолкован так. Лестница ведет в Небесное Царство. А руки — это молитвы людей, которых Тихон учит и назидает. Этими молитвами он в Небесный Рай и войдет. Какое
159
утешение всякому проповеднику! Какое ободрение в трудах! Но теперь Тихон уже достиг цели, и сам может протягивать руку с высоты и помогать подниматься тем, кто взывает о помощи. В день памяти Тихона я буду просить: «Отче Тихоне, моли Бога о мне!» И вы просите.
Преподобный Серафим и медведь
— Жарко. Очень. Еще мухи эти...
Он мотнул головой, и несколько мух отлетели в стороны, но тут же сели опять, кто — на влажный нос, кто — на голову возле глаз.
— Был бы рядом ручей или речка... Стой! Что это пахнет так?
Он встал на задние лапы и с силой втянул в себя воздух. Мед так не пахнет и малина тоже. Это что-то вкуснее и необычнее. Медведь опустился на четыре лапы и пошел на запах, ломая ветки и раздвигая кусты.
На поляне был человек. Маленький и совсем не страшный. Таких людей можно не бо
160
яться. Ни топора, ни ружья в руках у него не было. Руки были немного подняты, и он с кем- то разговаривал, стоя на коленях. С кем — непонятно. На поляне больше никого не было.
— Иисусе, монахов радосте. Иисусе, пресвитеров сладосте. Иисусе, девственных целомудрие. Иисусе, грешников спасение.
Медведь, конечно, не понимал человеческой речи, но когда человек повторял одно и то же слою: Иисусе, — запах, гуще меда и слаще малины, волнами подплывал к его ноздрям. И не он один это чувствовал. Несколько птиц замерли на ветках и, любопытно склонивши набок голову, наблюдали за человеком. Казалось, что листья на деревьях перестали шуметь и муравьи в траве перестали суетиться. Человек молился, и природа, затаив дыхание слушала его разговор с Создателем.
Сама природа молиться не может. У нее есть законы и инстинкты, но нет свободы. Есть чувства, но нет слова и разума. Природа ждет, когда начнут молиться люди, чтобы затем сладко замереть и прислушиваться.
Медведю вдруг так понравился этот маленький и нестрашный человек. Так вдруг захоте
161
лось подойти к нему и потереться мордой о его ноги. Захотелось поиграться, как тогда, в детстве, когда он с братьями возился и кувыркался весь день, а мать шлепала их лапой по загривку, но без злобы, а тоже — играючи.
Он заурчал и двинулся к человеку. Тот опустил руки и обернулся. Когда он посмотрел медведю в глаза, зверь опустил голову и пригнулся. Точь-в-точь как те львы, что ластились к Даниилу во рву, словно кошки.
Человек улыбнулся, встал с колен и медленно пошел в махонький домик, в котором, наверное, жил.
— Ну вот. Ушел.
Глаза у медведя стали грустными, но уже через минуту они засияли радостью. Человек вышел из домика и шел к нему. В руках у него было что-то похожее размером на камень, а цветом на кусок земли.
— На-ка, пожуй, косолапый.
Медведь взял губами осторожно с человеческой руки еду и проглотил ее в мгновенье. Вкусно. Но, может, это не сама еда такая вкусная. Может, она пропахла этим словом, которое человек повторял так часто. У него и руки пахли
162
этим словом, и весь он был какой-то особый, сладкий, что ли.
— Ну иди, иди теперь.
Человек потрепал его за ухом и повернулся уходить.
«Моя бы воля, никуда бы отсюда не ушел», — подумал, вернее, почувствовал медведь. Но не послушаться маленького, вкусно пахнущего человека было невозможно. Он повернулся и, как ребенок, которого попросили выйти из комнаты взрослые, нехотя углубился в лес.