Страница 8 из 26
Можно только догадаться, что плодоносит у Пашки каждый сантиметр земли. Пашка не гуляет по участку (гулять там негде), он даже поливает грядки с крыльца— из шланга с разбрызгивателем.
Долгое время я не мог сообразить, чем меня ещё — кроме высоты и непроницаемости — смущает Пашкина ограда. Потом догадался: в ограде нет калитки. Калитки не оказалось и с тыльной стороны (Пашкин участок граничит с лесом, улицы дальше нет): тот же высокий штакетник, тот же сплошной малиновый экран.
Как проникает Пашка на свою плантацию — непонятно. Собственно, мне ни разу не доводилось видеть момент его прихода или отбытия. Пашка не приходит. Он материализуется. Вот нет, нет его — и уже артамоновские дамы начинают зубоскалить на этот счёт: дескать, Пашка-то! ай-ай-ай!.. Загулял мужик. Видать, какой-то другой «малинник» облюбовал, — как вдруг глянешь — а Пашка сидит на крыльце. Уже успел штаны скинуть, уперев кулаки в мясистые ляжки, тяжёлым взглядом из-под соломенной шляпы гипнотизирует заленившуюся без хозяина живность. И кажется, слышно, как, попискивая, пощёлкивая, испуганно карабкаются наружу растения, расталкивая белесыми головками комочки земли.
Иногда точно так же материализуются Пашкины гости — пара бледных молодых людей: то ли сын со снохой, то ли дочь с зятем. На узком крылечке бесшумно вырастают четыре острые коленки и две пепельные макушки. Лиц не видно: молодые люди сидят, уткнувшись в книги. В такие дни Пашке не остаётся места на воздухе, и он отсиживается в недрах домика. Время от времени он всё же появляется в проёме дверей, нависает над детьми и бдительным оком осматривает грядки. Вид у него при этом такой, словно он собирается прикрикнуть на петрушку, укроп, горох и прочих тунеядцев: «Ннно!.. Задремали, с-сукины дети!»
В дальнем углу Пашкиного участка, на деревянной площадке, подпёртой тремя столбами, установлен большой металлический бак. Назначение его — хранить воду для полива, но выглядит он угрюмо и жутко, как уэллсовский цилиндр из «Борьбы миров». И по вечерам, когда хозяин, дематериализовавшись, исчезает, начинаешь всерьёз думать: а не притаились ли в баке марсиане-наёмники, охраняющие Пашкин концлагерь?
Жена моя утверждает, что она узнала Пашку. Что это, дескать, не кто иной, как бывший её начальник, жуткий зануда и кулак Георгий Афанасьевич Козявко, с которым она когда-то давно работала в управлении «Второгнеупорсбыт».
Но мне кажется, что жена ошибается. Я даже догадываюсь, почему она путает Пашку с Козявко: у неё в воспоминаниях произошёл, как говорится, сдвиг по фазе. Дело в том, что я тоже узнал Пашку.
Это было года полтора назад, когда мы получили новую квартиру. Как-то поднимаясь к себе на седьмой этаж по белой, не отмытой ещё лестнице, я обогнал двух мужчин. Первый был одет в меховой комбинезон военной автоинспекции, второй — в добротное пальто с богатым каракулевым воротником. То есть выглядели они очень по-разному и шли не рядом (комбинезон отставал на полтора марша), но я сразу почувствовал: этих людей соединяет некая незримая ниточка. Так оно и оказалось.
— У тебя какая квартира? — негромко спросил тот, что в пальто.
Спутник его промолчал почему-то.
Тут меня толкнули в спину и повторили вопрос.
Я обернулся.
— Вы ко мне обращаетесь?
— Но, — сказал каракулевый воротник, глядя мимо моего плеча.
— Тридцать седьмая, а что?
Воротник не ответил, перегнулся через перила и крикнул:
— Иван!.. Это какой же этаж будет?
— Седьмой, однако, — ответил запыхавшийся Иван.
Я пожал плечами: он мог бы спросить, на котором этаже моя квартира, и у меня самого.
Едва я успел снять пальто, как в дверь позвонили. Жена открыла. На пороге стоял Каракулевый Воротник. Мы замерли с вопросительными лицами. Воротник, однако, не удостоил нас вниманием. Он полуобернулся, распахнул рот, набитый золотыми зубами, и стал протяжно кричать:
— И-ва-а-ан! И-ва-а-ан!.. Давай сюда! Я здесь — на седьмом!
Так он стоял и орал, зазывая к нам в дом неизвестного Ивана; и мы стояли ошарашенные, не отваживаясь задать естественный вопрос: «А в чём, собственно, дело?» Мужчина вёл себя так, словно наша квартира была уже отнята у нас решением какой-то зловещей инстанции и сейчас предстояла распродажа имущества с молотка.
Подошёл Иван, загребая большими валенками строительную пыль.
— Свояк мой, — кивнув на него, сообщил нам Воротник.
Решив, очевидно, что представление таким образом состоялось, он по-хозяйски шагнул в квартиру, пятная белыми следами только что вымытый пол.
Пока Воротник, бесцеремонно толкая двери, обходил наши полезные и подсобные метры, смиренный Комбинезон объяснил, что свояку его (теперь уже он почтительно кивнул подбородком в глубину квартиры) предложили жилплощадь как раз под нами, но та квартира закрыта, а им хотелось посмотреть — как она в смысле планировки и прочего.
У нас отлегло от души.
— Ну, конечно... ну, естественно, — забормотали мы, — о чём разговор...
Господи! Они пришли не выселять нас! Какое счастье!
Вернулся Воротник и вдруг сунул мне растопыренную пятерню, запоздало знакомясь. Представился он своеобразно: имени своего не назвал, а произнёс такую фразу: «Сам-то я работаю в...» — тут он выговорил учреждение — то ли Горкомхоз, то ли Горпромторг — я сразу же и забыл его.
— Сколько метров? — спросил он.
— Сорок три.
— А у нас? — повернулся он к свояку.
— А у нас сорок семь! — быстро отрапортовал Комбинезон.
— Ну так что, брать или как?
Они снова забыли про нас, углубились в расчёты. И правда, им было что сравнивать. С одной стороны — плюс четыре метра, но минус — шумная магистраль. С другой стороны — минус четыре метра, но плюс центр и отсутствие магистрали. Там — плюс все раздельные комнаты, но минус — совмещённый санузел. Здесь — минус одна проходная, но плюс — раздельные удобства.
Осмелевшая жена усмехнулась:
— Ну, знаете, нас такие сомнения не мучали.
— А вы из какой переехали? — спросил Воротник.
— Из однокомнатной.
— Нно! Дак вам легче, — согласился он. И вдруг задумался. И внимательно, с прищуром, осмотрел нас. Словно желая понять: что это за люди такие, которые могли жить в однокомнатной квартире?
Кого же он увидел?
Перед ним стояли два странных существа: не золотозубые и не солидные, без каменной важности на лицах, одетые черт-те во что — в какие-то пузырящиеся на коленях джинсы...
— А вы от какой же организации получили? — строго спросил Воротник.
— Да мы, собственно, — смешались мы, готовые провалиться, — с одной стороны — как бы от книжного издательства, а с другой стороны — тут вот писательская организация походатайствовала...
Но проваливаться, оказывается, не требовалось.
— Хо! Писателя, значит! — обрадовался Воротник и даже хлопнул меня по плечу. — Ну, тогда будет кому писать о моём боевом пути!
Счастливый человек! Всё у него было: полный рот золотых зубов, свояк автоинспектор, трёхкомнатная квартира, пальто с каракулевым воротником. Некому только было писать за него мемуары.
Так вот, мне кажется, что это Пашка тогда к нам приходил.
Впрочем, так мне казалось до вчерашнего дня. А вчера меня, как заместителя предместкома, послали на городской профактив. Там разные товарищи выступали по разным насущным вопросам. А под конец на трибуну взошёл Пашка. Тема у него была — поощрение развития приусадебных участков и кооперативных садоводческих товариществ. Он говорил о необходимости этого дела в смысле государственной пользы, но одновременно и о некоторых попутных издержках. О том, в частности, что отдельные несознательные товарищи, заражённые дачным строительством, наносят ущерб народному хозяйству путём присвоения материалов на подведомственных или близлежащих объектах. Короче, воруют. «В общем, — сказал Пашка, заключая свою речь, — тащат со строек все: кому положено и кому не положено».
В зале засмеялись.
Пашка споткнулся, недоумённо посмотрел в зал, не уловил причин веселья и твёрдо повторил: «Кому положено и кому не положено»...