Страница 25 из 26
За воротами кооператива я, лишь на секунду поколебавшись, сворачиваю — не налево, по дороге, ведущей в Верхние Пискуны, а направо — к Котловану. У меня нет поручения, нет цели, я вольный казак и еду куда глаза глядят, просто так еду, на время: пока терпит камера.
Мимо Котлована идёт дорога, но я спускаюсь с невысокого бережка и качу по плотному приплёску, вдоль самой воды. Котлован пуст: солидный, взрослый, выходной рыбак ещё не нагрянул, ещё не раскачали воду назойливые моторки и не дымят возле палаток костры. В одном только месте рыбачат два хохлатых пацанчика. Поплавки их торчат солдатиками в двух метрах от берега — дальше самодельные удилища-прутики не достают.
— Как улов, гвардейцы? — спрашиваю я.
— Да вон, — неохотно кивают пацаны на полиэтиленовый мешочек с водой.
В мешочке пошевеливает жабрами только что, видать, выловленный чебачок, размером с мизинец, и плавают кверху пузом два таких же подлещика.
— И давно сидите?
— С шести утра, — сознаются «гвардейцы».
Можно было и не спрашивать. У пацанов спеклись от жары губы, провалились глаза и носы шелушатся. Упорные ребята!
— Петька, — говорит один, — может, проверим закидушку?
— Да ну её, — вяло отвечает Петька. — Дохлое дело.
Всё же он поднимается и начинает выбирать закидушку. Леска идёт свободно, без напряжения и толчков. Сразу видно, что ничего там нет. О чём Петька и сообщает скучным голосом:
— Пусто...
В тот же миг кто-то большой взбаламучивает воду у самого берега.
— Держи! Не тяни! — вскакивает товарищ. — Помучай его, помучай!..
Но обалдевший Петька действует не по правилам. Не в силах разжать свёденной руки, он пятится назад — и выволакивает на песок здоровенного, килограмма на два язя. Уже на берегу язь срывается, мощно трепыхнувшись, прыгает обратно к воде, однако подоспевший Петькин дружок плюхается на него животом.
Потом мы все трое молча стоим над ним. Язь толстенный, разъевшийся, про таких рыбаки говорят — не «поймал», а «выворотил лаптя». Ничего себе лапоток — размера, этак, сорок седьмого. Я украдкой оглядываюсь: может, мне всё это привиделось? И пацаны, и рыбина? Ведь по здешним местам такой улов — фантастика.
Пацаны вдруг, словно очнувшись, начинают торопливо заворачивать язя в болоньевый плащ. На меня они не смотрят, но затылки их выдают страх и напряжение: а ну как этот незнакомый дядька отнимет рыбу? Или заругается: «Ах вы, такие-сякие, браконьеры! Вот я вас в милицию!..»
А за что их ругать? Они честно высидели свое рыбацкое счастье. Да и снасть у них... смех и горе! Пятиметровая закидушка с двумя крючками.
Я потихоньку отхожу, держа в руках велосипед. Выбираюсь на дорогу...
Язь всё же не идёт у меня из головы. Чем дальше я отъезжаю от Котлована, тем больше начинает казаться, что он мне привиделся. Определённо, это было видение. А может, знамение. В любом случае — чудо. И если так, значит быть сегодня другим чудесам.
Дорога теперь идёт по насыпи, вдоль обводного канала. Справа — выложенный бетонными плитами откос, слева, в жиденьком тальничке, дачи, дачи, дачи. Кончается один кооператив, начинаются владения другого. Унылые, в общем-то, места: сырость, кочкарник. Но такая это, видать, зараза — дачное строительство, — что, наверное, отведи жаждущим под кооператив солончаки, пустыню, моренную гряду какую-нибудь — всё равно понаставят сараюшек и коттеджей, взорвут валуны, унавозят пески и будут через год похрустывать свежими огурчиками. Вот и здесь за многими оградками не только зеленеет смородина да курчавится малина: тянут вверх редкие веточки берёзки, рябинки, даже мелькают кое-где бледно-зелёные сосёночки метрового роста. Никакой учёный лесовод не посадил бы сосну в согре, зная, что не место ей тут. Лес-то вон где — впереди. Темнеет на взгорке, словно остановившаяся в раздумье рать. Сюда, в низину, даже разведчиков не выслал. Может, и высылал, да загинули они тут, едва проклюнулись из семян.
А у этих дилетантов, надо же, растут деревца! Еду.
Кручу педали.
Пощёлкивают весело, выскакивая из-под колёс, мелкие камешки.
«А почему они, собственно, пощёлкивают? — спохватываюсь я. — Почему до сих пор не расшлепнулось колесо и я не чувствую ободом дорогу?»
Так и есть! Вот оно, второе чудо сегодняшнего дня: камера держит. Минут сорок уже прошло, а она как была упругой, так и осталась. «Это потому, наверное, — смекаю, — что я про неё забыл. Сейчас начнёт выдыхаться, тунеядка».
Больше я не забываю про камеру. То и дело поглядываю на колесо, караулю момент, когда оно начнёт дрябнуть, тороплю даже его, подгоняю: ну!.. Давай-давай, нечего притворяться.
Проходит ещё минут десять. Показались впереди девятиэтажки посёлка шлюзов. Лес подступил к самой дороге... Колесо не обнаруживает признаков усталости. Сделалось, похоже, ещё тверже. Во всяком случае, руль на неровностях чувствительнее отдаёт в ладони. «Притаилось, — выдвигаю я новую гипотезу. — На шлюзах меня голой рукой не возьмёшь: там полно велосипедистов с насосами. А поеду обратно — и выдохнется...»
Ладно. Вы так, и мы так. Я круто сворачиваю в лес, Сейчас узнаем: хитрость это, ловушка или проснувшаяся совесть, В лесу-то мне насоса никто не одолжит.
Геометрию местности я представляю отлично. Это — трапеция. Вершина её — короткая дорога от Пискунов до нашего кооператива. Основание — любая тропка через лес, которая так или иначе выведет меня на бетонку. Я просто совершу маленькую «кругосветку» и возвращусь домой с другой стороны.
Странный лес обступил меня. Вернее, не странный, а настоящий: густой, сумрачный, обстоятельный, не похожий на вытоптанные и замусоренные пригородные лесочки. Просёлочная дорога, по которой давно никто не ездил, поросла муравой, колючие сосновые шишки усыпали её. Деревья вольно раскинули над нею ветви, местами мне приходится почти ложиться головой на руль, чтобы проскользнуть под их плотным шатром.
Дорога петляет, то прорисовываясь, то вовсе исчезая под травой, корни сосен переползают её, взбугрив дёрн, как набухшие вены. Опасно их не заметить, я всё время смотрю вниз — ив одном месте едва не наезжаю на сохатого. Что-то большое и тёмное впереди — выворотень или куст — застит мне путь, я останавливаюсь, вскидываю глаза... и судорожно давлю рванувшийся из горла крик. Тёмное впереди, резко сфокусировавшись, приобретает очертания: сторожко вскинутые уши, горбоносая морда, мощная холка. Лось стоит метрах в шести и, повернув голову, выжидающе смотрит на меня. В мягких, бархатных губах его застряла сосновая веточка. Судя по отсутствию рогов, это самка, корова, и веточка во рту придаёт ей вид кокетливый, игривый. Этакая танцовщица с цветком в зубах, Кармен, застывшая в ожидании первых тактов музыки. Только уши-локаторы, нацеленные на меня, говорят, что сегидильи не будет.
Корова поворачивает одно ухо раструбом в сторону, прислушивается к чему-то в глубине леса. Вторым ухом, однако, продолжает караулить меня... Что она услышала там? Подозрительный шорох или знакомую поступь? А может, это мне предупреждение? Смотри, мол, здесь рядом ходит мой властелин, мой ревнивый рыцарь — он не любит, когда на меня подолгу пялятся.
Всё это длится какие-то секунды. Потом корова вздыхает, веточка спадает с её губ, она отворачивается от меня и уходит — полная достоинства и могучей грации. Вот как! Царь природы не страшен ей и не любопытен.
Дальше начинается вовсе уж сказка. Расступился вдруг лес — и возникла игрушечных размеров деревенька. Откуда она здесь? Чего начало или чего остаток? Может, для киносъёмок построена?.. Да нет. Деревенька скорее всё же остаток. Избы всамделишные, старые. Лопухи вдоль плетней. Настоящая курица квохчет возле лопухов, сзывая своё уже оперившееся потомство. Настоящий телёнок меланхолично прудит посреди улицы. Настоящий дед-лесовик — босой, в рубахе навыпуск — стоит, опершись на посох, смотрит сквозь меня бездумными, добела выцветшими глазами...
У меня слегка кружится голова. Такое впечатление, что я не на велосипеде сюда заехал, а прилетел на машине времени.