Страница 86 из 146
- Что прикажете? - спросила кельнерша, так страстно вздыхая, что под напором ее пышного бюста жалобно затрещал уже готовый сдаться куцый фрачный жилетик того же огнеопасного цвета, как и надетая поверх него светская «смирительная рубашка».
- Коньяк, пожалуйста. Спасибо, фрейлейн, достаточно...
И мне невольно вспомнилась привидевшаяся мне сегодня ночью рыжеволосая особа, которая тоже разгуливала по этому заведению затянутая во фрак, вот только он был надет тогда прямо на голое тело, не желавшее стеснять себя какими-то жалкими мещанскими условностями...
- Фрейлейн, можно вас?
- Что изволите?
- Скажите, пожалуйста, кто хозяин кафе?
- Коммерческий советник Лойзичек. Ему принадлежит весь дом. Очень, очень богатый и такой весь солидный господин... И одевается шикарно!.. - восторженно округлив глаза, доверительным шепотом сообщила мне девица, изнемогающая в инквизиторских тисках своего фрака.
«Да уж, что есть, то есть!» - подумал я, вспоминая лебезящего пабриолинепного субъекта с увесистой связкой свиных зубов вместо брелока.
И тут мне в голову пришла отличная идея. Один-единственный вопрос - и все сразу встанет на свои места!..
- Фрейлейн!
- Что угодно?
- Вы не подскажете, когда обрушился Карлов мост?
- Давно, меня тогда еще и на свете не было. Тридцать три года, говорят, прошло с тех пор.
- Гм, тридцать три года... - задумчиво пробормотал я, быстро прикинув, что резчику по камню Пернату сейчас, должно быть, под девяносто...
- Фрейлейн!
- К вашим услугам.
- Нет ли среди ваших посетителей кого-нибудь, кто помнил бы, как выглядело еврейское гетто? Я писатель, собираю материал для будущей книги.
Лицо девицы отразило танталовы муки напряженного мыслительного процесса.
- Среди посетителей? Да вроде нет... Хотя погодите... Вон видите того маркера? Ну да, да, старик с таким хищным шнобелем, что играет со стюдентиком в карамболь... Ну так вот, он всю свою жизнь таскался по злачным притонам, а в гетто их было, говорят, хоть пруд пруди, и уж кому, как не ему, знать это срамное место вдоль и поперек. Позвать его, когда он кончит катать шары?
Проследив за взглядом кельнерши, я увидел худощавого седого господина, выразительное лицо которого, хоть и было изрядно трачено пороком, тем не менее по-прежнему хранило следы врожденного благородства, - прислонившись к зеркалу, он с ловкостью профессионального игрока натирал мелком кий. Господи, а ведь я уже где-то видел эти суровые, будто высеченные из гранита черты!..
- Фрейлейн, а как зовут этого маркера?
Томно закатив глаза, девица склонилась ко мне и, опершись локтем на столик, принялась многозначительно мусолить во рту огрызок карандаша, потом вдруг, словно решившись на что-то отчаянное и боясь передумать, порывисто написала свое имя на мраморной столешнице и тотчас, зардевшись как маков цвет, стерла его мокрой пятерней, однако не тут-то было, со страстной натурой не так-то легко совладать, и вновь несчастная жертва собственной плоти очертя голову бросилась во все тяжкие - запечатлела на мраморе свое имя, но недолго лукавый враг рода человеческого торжествовал победу, ибо нравственная чистота и на сей раз не оставила заблудшую дщерь в тяжкую минуту испытания: решительное движение рукой вторично восстановило утраченное было статус-кво...
Это титаническое сражение добра и зла продолжалось довольно долго - бесчисленное количество раз огрызок карандаша выводил на столе свои предательские письмена и такое же бесчисленное количество раз мокрая пятерня разрушала коварные козни, при этом изнывающая от страсти девица не забывала бросать на меня знойные взгляды, температура коих менялась в соответствии с тем, какая из враждующих сторон в данный момент брала верх. Выщипанные брови разрывающейся между пороком и добродетелью кельнерши взлетали едва ли не до середины лба, ибо каждой представительнице прекрасного пола с младых ногтей известно, что сия немудреная уловка в значительной степени способствует соблазнительной выразительности взгляда, увеличивая тем самым магнетическую силу женских чар.
- Фрейлейн, как зовут этого маркера? - с самым невинным видом повторил я свой вопрос, хотя очень хорошо видел, что ей бы хотелось услышать совсем другое: «Фрейлейн, а не уединится
ли нам в каком-нибудь укромном местечке, где вы могли бы наконец скинуть с себя этот тесный фрак?» - или что-нибудь еще в том же роде, но мне сейчас было не до того - из головы не шел странный «сон».
- Вот еще, очень мне надо знать, как зовут этого старого рас путника! - капризно надув губки, фыркнула оскорбленная в лучших чувствах девица. - Ферри его зовут, Ферри Атенштедт.
Ах, ну да, как же это я, конечно, Ферри Атенштедт! Гм, еще один старый знакомый...
- Не будете ли вы так любезны, фрейлейн, рассказать мне что-нибудь о жизни этого престарелого повесы? Похоже, в свое время он был малый не промах! - проворковал я таким омерзительно сладким тоном, что сразу почувствовал настоятельную потребность промочить горло добрым глотком коньяка. - Признаюсь, слышать ваш чарующий голос доставляет мне несказанное удовольствие...
«Ну и пошляк же ты, братец!» - с отвращением подумал я о себе и повторным глотком запил тошнотворный привкус, все еще остававшийся во рту.
Кельнерша кокетливо повела очами и, интимно склонившись к самому моему уху, так, что ее старательно подвитые локоны щекотали мне лицо, поведала конфиденциальным шепотом:
- Ваша правда, господин, Ферри в былые времена был тот еще ходок. Тертый калач - ни одной юбки мимо себя не пропу скал. Говорят, он из дворян, какого-то дюже древнего рода, а я так думаю, что это все пустая болтовня - подумаешь, физию каждый день бреет да деньгами сорит направо и налево... Толь ко это все в прошлом, пока он не встретил одну рыжую еврейку, которая с малолетства якшалась с кем ни попадя... - И вновь не унимавшийся в моей собеседнице бес дал о себе знать, и огрызок карандаша судорожно заметался по мраморной поверхности стола, выписывая корявый автограф своей страстной хозяйки, и вновь был посрамлен лукавый искуситель, а оставленные по его наущению письмена немедленно стерты безжалостной рукой добродетели. -Так вот эта «прости господи» оставила его в чем мать родила... Все, до последнего геллера, спустила, зараза...
И что только он в ней нашел? Верно говорят, седина в бороду, бес в ребро... Ну а потом сделала ему ручкой и упорхнула. Оно и понятно, чего с него уже было взять - гол как сокол... А эта потаскуха, бесстыжие ее глаза, время даром не теряла - мигом окрутила одну высокую персону... - И преисполненная верноподданнических чувств кельнерша благоговейно выдохнула мне в ухо какое-то имя, которого я все равно не разобрал. - Это ж надо, эдакий-то срам на благородное семейство! Понятное дело, высокой персоне пришлось отказаться от всех своих привилегий и под именем кавалера фон Деммериха вдали от двора быть на побегушках у своей ненасытной зазнобы. Так-то вот. И как он потом ни старался, чтоб замять скандал и возвернуть этой «прости господи» доброе имя, а только где уж ему - кого нечистый пометил своей проклятой печатью, того нипочем не наставишь на путь истинный. Я завсегда говорю...
- Фрицци! Счет! - окликнул кто-то словоохотливую кельнершу с помоста, и ту как ветром сдуло...
Поглядывая по сторонам, я опорожнил свой бокал, и вдруг мой слух царапнул какой-то странный и неприятный звук - он доносился из-за моей спины и был похож на тихий металлический стрекот, казалось, циркал сверчок.
Заинтригованный, я обернулся и не поверил своим глазам: в углу, повернувшись лицом к стене, сидел погруженный в себя ветхий, как Мафусаил, Нефтали Шафранек и, когтя в тощих, немощно дрожавших пальцах маленькую, величиной с папиросную коробку, музыкальную шкатулку, медленно крутил ее крошечную ручку, завороженно уставившись своими слепыми, молочно-голубыми бельмами в пустоту.
Я подошел к нему.
Прерывающимся от слабости шепотом он картаво бубнил себе под нос: