Произведение в алом

Так вот она, в отличие от других, была уверена, и ничто не могло разубедить твердо стоявшую на своем женщину, что взору ее тогда явилась собственная душа, которая, покинув ненадолго свою бренную оболочку, предстала пред ней, испытующе воззрившись чужими раскосыми глазами. И несмотря на неописуемый ужас, овладевший ею тогда, жена Гиллеля ни на миг не усомнилась в том, что сей неведомый незнакомец является лишь отражением ее сокровенного Я...

- Невероятно, - машинально пробормотал Прокоп и снова погрузился в себя.

Мысли Фрисландера, судя по отсутствующему виду, с которым он смотрел в одну точку, тоже витали где-то далеко.

В дверь постучали, в комнату вошла дряхлая старуха, приносившая мне по вечерам нехитрую снедь, поставила на пол глиняный кувшин с водой и молча удалилась.

Словно проснувшись, мы подняли глаза и недоуменно огляделись, однако долго еще никто из нас не мог издать ни звука. Как будто в комнату вместе со старухой проник какой-то новый флюид, к которому надо было еще привыкнуть.

- Да, кстати... Надеюсь, всем вам, господа, известна рыжая Розина - тоже ведь, согласитесь, то еще личико, от

которого просто так не отделаешься! Взять хотя бы ее похотливый взгляд - он преследует из всех углов и закоулков! - выпалил внезапно Звак с какой-то детской непосредственностью. - Эта застывшая блудливая ухмылка едва ли не первое, что я увидел в своей жизни. Сначала она принадлежала ее бабке, потом перешла по наследству к матери девчонки! И всегда одно и то же лицо, ни на йоту не отличающееся от своего прообраза! И то же имя - Розина! Как будто все они являются воплощением одной и той же сущности...

- А разве Розина не приходится дочерью старьевщику Аарону Вассертруму? - спросил я.

- Что верно, то верно, слухи такие есть, - хмуро буркнул старый кукольник, - только у Аарона Вассертрума много такого - в том числе и дочери, и сыновья, - о чем никто из обитателей гетто ни сном ни духом не догадывается... Вот и мать Розины - ни одна живая душа не знала ни ее отца, ни того, что с нею сталось. Принесла в подоле в пятнадцать лет - и как в воду канула. Исчезновение ее, если не ошибаюсь, было каким-то образом связано с убийством, совершенном в этом самом доме.

Навроде своей дочери, она якшалась с кем ни попадя, а уж головы тогдашних подростков кружила так, что те совсем с ума посходили... Один из них до сих пор жив, я его частенько встречаю, вот только имя его запамятовал. Другие давно поумирали, думаю, это она их всех свела в могилу. То время вспоминается мне лишь какими-то обрывочными эпизодами, и поблекшие образы действующих лиц призрачной чередой проплывают предо мной. Не знаю почему, но особенно запал мне в душу один спившийся, полусумасшедший бедолага, который шлялся ночами по кабакам и за пару крейцеров вырезал посетителям силуэты из черной бумаги. Ну а когда напивался, впадал в прямо-таки беспросветную тоску и как заведенный, рыдая и обливаясь слезами, до тех пор вырезал один и тот же хищный, блудливо ухмыляющийся женский профиль, пока запас траурной бумаги не подходил к концу.

Не помню уже всех обстоятельств дела, но только свихнулся он от несчастной любви, еще зеленым юнцом влюбившись без

памяти в некую Розину - судя по всему, бабку нашей теперешней лахудры...

Звак замолчал и, утомленно прикрыв глаза рукой, откинулся на спинку кресла.

Похоже, даже судьба в этом колдовском лабиринте переулков, как завороженная ходит кругами, неизменно возвращаясь к исходному пункту, мелькнуло в моем сознании, и отвратительная картина, как заноза засевшая в моей памяти, вновь возникла у меня перед глазами: тощая, облезлая кошка с разбитой головой, покачиваясь и неуверенно переставляя подгибающиеся лапки, обреченно, как сомнамбула, бредет по кругу под свист и улюлюканье зевак - двигаться прямо она не может, только по кругу... Только по кругу...

- Так, а теперь займемся головой, - внезапно ворвался в мой слух, возвращая меня к действительности, бодрый голос Фрисландера.

Вынув из кармана круглую деревянную чурку, художник принялся за работу.

Свинцовая усталость навалилась вдруг на меня - чувствуя, что веки мои сами собой смыкаются, я отодвинул свое кресло в тень.

В каморке воцарилась тишина, слышно было, как в казанке закипала вода для пунша, потом тихо звякнули стаканы - это Иошуа Прокоп наполнил их горячим напитком. Сквозь плотно закрытое окно проникали едва слышные звуки разудалых танцевальных мелодий - подхваченные ветром, они по-прежнему доносились откуда-то снизу и то смолкали совсем, то вновь воскресали...

Не хочу ли я чокнуться?.. Похоже, это голос музыканта, но почему он такой далекий?.. Ответа с моей стороны не последовало: я впал в столь полную и безнадежно глубокую прострацию, что даже помыслить не мог о том, чтобы произносить какие-то слова.

Внутренний покой, овладевший мной, был таким чистым, гармоничным и непоколебимо монолитным, что я, казалось,

превратился в кристалл. Уж не сон ли это? И, чтобы убедиться в том, что все это наяву, я сосредоточил свой немигающий взгляд на резце в руках Фрисландера - таинственно поблескивающая сталь так и сновала вокруг деревянной головы, что-то подрезая и подтачивая, и ажурные завитки мелких стружек бесшумно и завороженно осыпались на пол...

И вновь слуха моего, словно преодолевая бездну времен, коснулся монотонный голос Звака - старик рассказывал чудесные истории из жизни своих любимых марионеток, плавно и незаметно переходившие в фантастические сюжеты тех очаровательно манерных пьесок, которые он сочинял для своего кукольного театра.

Прихотливо петляющая застольная беседа коснулась вдруг доктора Савиоли и его благородной возлюбленной, супруги какого-то аристократа, тайно встречавшейся с доктором в соседней мансардной студии.

И вновь привиделась мне злорадная гримаса Аарона Вассертрума и его снулые рыбьи глаза...

Может быть, следовало рассказать Зваку о том, что тогда случилось? - подумал я и... и промолчал, почтя за лучшее держать язык за зубами; кроме того, было очевидно, что, даже если бы захотел, я не смог бы издать ни звука.

Внезапно взгляды сидящих за столом обратились ко мне, и Прокоп очень громко и четко сказал: «Он уснул», - это было произнесено таким нарочито зычным голосом, что звучало почти как вопрос.

Дальнейшая беседа велась моими гостями вполголоса, и я сразу понял, что они говорят обо мне...

А резец Фрисландера так и летал, так и вертелся, творя деревянную голову, и свет лампы, отраженный его сверкающей сталью, слепящими бликами колол мне глаза.

Мне вдруг послышалось: «душевнобольной»... Разговор явно оживился, голоса звучали громче...

- Таких тем, как Гол ем, при Пернате лучше избегать, - с упреком заметил Иошуа Прокоп. - Когда он рассказывал об экзотическом пришельце, якобы принесшем ему какую-то

страшную каббалистическую книгу, мы помалкивали и не задавали никаких вопросов. Бьюсь об заклад, что все это ему привиделось.

   - Ну что ж, вы совершенно правы, - кивнул Звак. - Это все равно что с пылающим факелом войти в старинные, в течение многих десятилетий не открывавшиеся покои, стены и потолок которых обтянуты ветхой, полуистлевшей обивкой, а иссохшие половицы покрыты таким толстым слоем вековой пыли, что ноги утопают в нем по щиколотку: одна-единственная искра - и весь этот прах минувших столетий мгновенно обратится в бушующее пламя...

   - Как долго находился Пернат в сумасшедшем доме? Какая жалость, ведь ему нет еще и сорока!.. - грустно вздохнул Фрисландер.

   - Чего не знаю, того не знаю, а уж о том, откуда он родом и чем занимался прежде, и вовсе понятия не имею. Всем своим внешним видом, манерой себя держать, не говоря уже об осанке и этой характерной эспаньолке, он напоминает средневекового французского шевалье. Много-много лет тому назад один старый знакомый психиатр попросил меня принять хоть какое-то участие в судьбе его бывшего пациента и подыскать ему небольшую квартирку в этом убогом квартале, где никто не будет лезть к нему в душу и досаждать праздными вопросами о его прошлом... - Звак бросил в мою сторону озабоченный взгляд. - С тех пор он и живет здесь, реставрирует антикварные вещицы, занимается резьбой по камню - и довольно успешно, по крайней мере на жизнь себе зарабатывает. Поймите, господа, его счастье, что он, похоже, начисто забыл все связанное со своей душевной болезнью. Только, пожалуйста, никогда не спрашивайте Периата о том, что могло бы пробудить в его памяти прошлое, - мой приятель-психиатр буквально заклинал меня не делать этого! «Видите ли, Звак, - говорил он всегда, когда речь заходила о его пациенте, - при лечении подобных психических травм мы придерживаемся особых терапевтических методов: с великим трудом нам удалось изолировать очаг болезни, так сказать, замуровать - да-да, замуровать, ведь во всем мире принято обносить высокой оградой места, с которыми связаны печальные воспоминания»...