Произведение в алом

И только после того, как я ответил, до меня наконец дошло, что язык мой был словно парализован какой-то невесть откуда взявшейся судорогой и что еще несколько мгновений назад я, сам не осознавая этого, пребывал в состоянии полнейшей каталепсии...

К своему немалому удивлению, я обнаружил, что могу передвигаться без посторонней помощи, но только когда мои одеревенелые ноги с трудом сделали первый шаг, мне стало ясно: на какой-то краткий миг - пусть даже это продолжалось не дольше удара сердца - мое тело, сознание, воля были скованы чем-то вроде столбняка.

Обо всем этом я потом часто и подолгу размышлял, и мне кажется, наиболее близким истине объяснением будет следующее: каждым поколением обитателей гетто хотя бы раз в жизни овладевает своего рода духовная эпидемия - с быстротой молнии ее вездесущие бациллы проникают в самые затаенные уголки еврейского квартала, инфицируя человеческие души с какой-то неведомой нам целью, и тогда над лабиринтом кривых переулков сгущается нечто призрачное и зловещее, а там, где его

напряжение оказывается особенно высоким, критическим, оно, подобно миражу, обретает обличье некоего характерно приметного существа, которое, судя по всему, обитало здесь много веков назад и теперь во что бы то ни стало жаждало обрести утраченную некогда плоть и кровь.

Весьма вероятно, что эта призрачная персона постоянно пребывает меж пас - каждый день, каждый час, каждое мгновение, а мы этого не замечаем, как не слышим звука вибрирующего камертона, до тех пор пока он не коснется дерева, заставляя его резонировать.

Это... это какое-то бессознательное творчество... Наши души творят по наитию, без ведома сознания, создавая свое нерукотворное произведение подобно тому, как образуется кристалл, возникающий из бесформенной, аморфной массы сам по себе, согласно вечным и неизменным законам природы.

Что мы об этом знаем? Да почти ничего... Этот таинственный процесс можно, наверное, сравнить с атмосферным электричеством: в душные летние дни воздух буквально насыщен им, напряжение неуклонно растет и, достигнув своего предела, разрешается вдруг разрядом молнии, так вот, постоянная концентрация неизменно сосредоточенных на чем-то одном мыслей, чьими ядовитыми эманациями пропитан каждый камень Йозефова города, тоже должна неизбежно повлечь за собой внезапный и резкий разряд, своего рода психический коллапс, мгновенно открывающий самые затаенные уголки нашего ночного сознания дневному свету; видимо, природа этих феноменов в самом деле в чем-то сходна, только в одном случае рождается молния, в другом - фантом, черты лица, походка и поведение которого равно присущи всем обитателям еврейского квартала, ибо являет он собой не что иное, как символ коллективной души, - факт сей не вызовет никаких сомнений у того, кто умеет правильно толковать сокровенное арго предвечных метафор, воплощенных в подчас весьма прихотливых и необычных формах внешнего мира.

И точно так же, как определенные признаки предшествуют удару молнии, некие странные и грозные знамения

предвещают катастрофическое вторжение кошмарного фантома в материальный мир. Осыпавшаяся штукатурка на древней стене вдруг ни с того ни с сего принимает угловатые очертания шествующего странника, а в ледяных узорах на оконном стекле угадываются то уродливо искаженные демонические лики, то загадочные каббалистические письмена... Вот и песок с крыши сыплется почему-то не так, как всегда, и в душу мнительного наблюдателя уже закрадывается страшное подозрение: мол, некие незримые, боящиеся дневного света призраки, злоумышляя против рода человеческого, пытаются таким образом начертать тайные магические знаки. Остановится ли глаз на каком-нибудь причудливом орнаменте или линиях ладони, и человеком уже овладевает непреодолимая потребность повсюду отыскивать нечто многозначительное, имеющее скрытый и непременно злокозненный смысл, - словом, все то, что в горячечных снах разрастается до гигантских, гипертрофированных размеров. Наши мысли полчищами мелких грызунов бросаются на бруствер, отделяющий повседневную действительность от сверхчувственного мира, в тщетных и беспомощных попытках прогрызть в нем брешь и хотя бы одним глазком заглянуть в иную реальность, дабы во всеоружии противостоять коварным проискам потусторонних сил, которые только о том и мечтают - а мучительные подозрения на сей счет не оставляют пас ни на минуту, - чтобы, изведя нашу душу чувством постоянной, изматывающей нервы тревоги, создать благодатную питательную среду для вампиричного фантома, жаждущего обрести плоть и кровь.

Вот и сейчас... Стоило Пернату рассказать о странном незнакомце с желтым безбородым лицом и раскосыми глазами, как Голем тут же предстал предо мной таким, каким я видел его много лет назад. Он словно вырос из-под земли. И какой-то безотчетный страх, что мы вновь стоим на пороге каких-то неведомых и ужасных событий, на мгновение овладел мной - меня словно накрыло зловещей тенью, которую отбрасывали первые призрачные предвестники Голема...

Трудно да и, пожалуй, невозможно с чем-нибудь спутать этот страх - смутный, неопределенный, до поры до времени-

кажущийся абсолютно беспричинным, он исподволь закрадывается в душу, заставляя ее цепенеть в кошмарном предчувствии неотвратимо надвигающейся катастрофы. Впервые мне пришлось изведать его еще в детские годы: шестьдесят шесть лет минуло с тех пор, когда однажды вечером к нам пришел жених моей сестры, чтобы всей семьей назначить день свадьбы.

Потехи ради мы решили тогда погадать и стали лить свинец; я смотрел разинув рот и никак не мог понять, почему так болезненно сжимается мое сердце: в моих беспорядочно путанных детских представлениях это таинственное действо почему-то связалось с Големом, о котором мне частенько рассказывал дед, и я не мог отделаться от подспудной тревоги, что вот сейчас дверь внезапно распахнется и войдет незнакомец...

Сестра вылила ложку с расплавленным металлом в чаи с водой и, заметив, с каким напряженным вниманием я следил за ней, весело подмигнула мне. Дрожащими морщинистыми руками дед извлек тускло мерцающий свинцовый слиток и поднес его к лампе. Мои домашние сгрудились вокруг, оттеснив меня в сторону, и... и вдруг замерли, мертвая тишина воцарилась в гостиной, но лишь на миг, ибо тут же, опомнившись, заговорили все разом, споря и возбужденно перебивая друг друга; я тоже хотел взглянуть, но меня отправили спать.

И только спустя несколько лет, когда я стал старше, отец рассказал, что расплавленный металл застыл в форме маленькой, безупречно гладкой, как будто отлитой в специальной матрице, головы с широкими скулами и раскосыми глазами, в которой все присутствующие, к своему немалому ужасу, признали Голема...

Мне приходилось не раз разговаривать с архивариусом Шемаей Гиллелем, следящим за сохранностью ветхого реквизита Старо-новой синагоги, среди которого находится и та самая пресловутая глиняная фигура времен императора Рудольфа. Так вот, весьма преуспевший в каббале архивариус считает, что этот грубо слепленный истукан с корявыми и непропорциональными человеческими членами, вероятно, является, подобно запомнившейся мне свинцовой голове, одним из прежних предвестников Голема. И загадочный незнакомец, который мерещится теперь

всем на каждом углу, был изначально неким умозрительным образом - акт творения сей метафизической субстанции мог осуществить только истинно великий каббалист, каковым и считался по праву легендарный рабби Лёв, ибо он силой мысли вдохнул бессмертную жизнь в свое создание, ну а уж потом, дабы даровать ему бренное тело, облек в глиняную плоть, и теперь через определенные промежутки времени, соответствующие одним и тем же астрологическим констелляциям, призрачная креатура, не ведающая смерти, периодически возвращается, томимая неизбывным желанием вновь преоблачиться в материю...

Покойная жена Гиллеля тоже однажды видела Голема, она столкнулась с ним лицом к лицу и, пока загадочное существо находилось в пределах видимости, так же, как и я, не могла двинуть ни рукой, ни ногой, пребывая в каком-то странном оцепенении.