Рассказы

- Слезай! - сказал он. Я пробормотал, что мне незачем слезать, что мне и здесь хорошо. - Эй, ты! - закричал Оська. - Слезай, когда тебе приказывают! Не слезешь, так мы сами к тебе заберемся. Тогда кувырком полетишь оттуда... Никита, Никита! Давай лезь на дерево! Чего ты боишься, давай лезь!

Пятиклассника Никиту можно было принять за восьмиклассника - такой он был здоровый. Я посмотрел, как он неторопливо поплевывает на ладони, и понял, что мне лучше будет спуститься без его помощи. Сползая со своего клена, я старался думать о том, что многие кинохроникеры часто подвергаются опасности и что я должен радоваться тому, что сейчас со мной произойдет, однако никакой радости так и не почувствовал. Как только я спустился, вояки окружили меня со всех сторон. Девочки молчали, а мальчишки ухватили меня за ворот, за рукава и стали трясти. - Ты кто такой? - Ты что там делал, на дереве? - Это что за штука у тебя? Говори! Что это за штука? - Киноаппарат, - ответил я чуть слышно. Никогда я не думал, что это слово на них так подействует. Мальчишки сразу сбавили тон. - Чего-чего? - переспросил Оська. - Ну, кинокамера съемочная, - повторил я. Все притихли и переглянулись. Потом Зинаида пробасила: - Это как такое "кинокамера"? Чтобы в кино снимать? - Ага! - В настоящее кино! - воскликнул Оська. - И работает? Взаправду? - Работает... - И ты нас снимал?! - Снимал. Только я не затем на дерево забрался, чтобы вас снимать. Я хотел пейзаж красивый снять, а тут пришли вы, и... - И ты нас снял?! В настоящее кино! - еще громче закричал Оська. - И все получится? И все на экране будет видно, как мы деремся, и все такое? Я кивнул. - Во! Слышали? - ухмыляясь, сказал Никита. - О-о-о-о-ой! - пропищала поэтесса и запрыгала на одном месте. Затем они пристали ко мне: - Ты когда проявишь пленку? - Ты нам покажешь, когда проявишь? - Слушай! Пойдем сейчас к тебе, ладно? Ты будешь проявлять, а мы тебе помогать... И сразу нам покажешь... Теперь, когда опасность миновала, мне стало очень досадно, что моя киносъемка сорвалась. Я сказал угрюмо: - А чего ее проявлять! Я вас и снять-то как следует не успел. Три секунды какие-нибудь... Вояки огорченно притихли, но Оська быстро нашел выход: - Так давай мы сейчас додеремся, а ты нас сними. Ребята, пошли на старое место! Кто кого бил, так и продолжайте. А ты лезь на дерево, снимай! Я сказал, что хочу снимать настоящую кинохронику, а не спектакль и что зря тратить пленку ценою в двадцать три рубля я не буду. - Да ты и снимешь настоящую кинохронику, - сказал Андрей. - Мы взаправду будем драться. Верно, ребята? - Конечно, взаправду! - подхватил Оська. - Мы так друг другу надаем - ты просто пальчики оближешь. Слушай! Тебе пленки жалко, да? Так мы тебе денег соберем, чтобы ты новую купил! На! Держи пока четыре рубля. Ребята, давайте у кого сколько есть, остальное потом додадим. Денег при себе больше ни у кого не оказалось, но все дали мне честное пионерское, что сегодня же соберут двадцать три рубля и даже сами купят пленку. Мне, конечно, очень хотелось поработать заряженным аппаратом, а не трещать им вхолостую. Я согласился. Все обрадовались и вернулись на то место, где была куча мала. Только Зинаида не пошла с остальными. - Зина, чего ты? Иди! - позвала ее Таня. Зинаида насупилась и пробасила: - Не пойду. И тебе, Таня, не советую. Было бы что другое, а в драке сниматься... Мы, Таня, как-никак девочки все-таки. - Зина, но ведь это же кино! - сказала поэтесса. - Если бы мы в жизни дрались, тогда другое дело... А ведь это же в кино! Зинаида наконец согласилась. На клен я больше не полез, а снял потасовку с земли. После съемки мы пошли ко мне и подняли дома такой тарарам, что папа с мамой сбежали к знакомым. Несколько часов мы проявляли пленку, промывали, отбеливали, засвечивали, снова проявляли и фиксировали. Пока пленка сохла, мальчишки осмотрели мой киноаппарат и прикинули, кто какие детали может достать. Девчонки с Татьяной во главе успели за это время придумать такой киносценарий, что, если бы снять по нему картину, потребовалось бы пленки на несколько тысяч рублей. Наконец лента просохла. Я занавесил окна и установил проекционный аппарат. Когда я демонстрировал кинокартину, зрители прямо-таки выли от восторга, а я все губы себе от досады искусал. Это была не хроника, а одно недоразумение. Участники потасовки все время смотрели в объектив, улыбались и так нежно касались друг друга кулаками, словно у них были не руки, а водоросли какие-то. Только у Оськи Дробилкина было зверское лицо, и он работал кулаками очень энергично, но бил он ими лишь по воздуху перед собой. Так закончилась моя попытка снять боевую кинохронику. Моточек пленки мне купили на следующий день, но он до сих пор лежит неиспользованный. Такой счастливый случай, какой я упустил, еще раз едва ли подвернется. Члены третьего звена строят киноаппарат, каждый день бегают консультироваться ко мне и уже собрали тонну металлолома, чтобы купить объектив. Их теперь водой не разольешь.

1957 г.

БЕЛАЯ КРЫСА

Боря трубил в горн. Леня бил в барабан. За ними шли Вава и Дима, а впереди выступала звеньевая Таня Закатова. Лоб ее был перевязан бинтом (она недавно упала с дерева), на затылке торчала темная метелочка волос. Эта метелочка резко дергалась, когда Таня оглядывалась на звено. - Вава! Почему не в ногу?.. Димка! Отстаешь! Дело было серьезное: Таня Закатова несла пакет с очень важным посланием. В этом послании сообщалось, что "карбиды", то есть пионерлагерь завода "Карбид", вызывают на военную игру "трикотажей" - пионерлагерь трикотажной фабрики № 2. Неторопливо, торжественно шагало звено через маленький лес, разделявший оба лагеря. Трещал барабан, ревел горн, и с освещенных заходящим солнцем деревьев то и дело шарахались в небо испуганные стаи грачей. Дорога вышла из леса на большую поляну. В конце ее стоял белый дом с башенками и остроконечной крышей. Ребята видели, как "трикотажи" сбегаются на линейку. - Ждут! Знают, в чем дело! - сказала Таня. - Вавка, опять не в ногу!.. Димка, поправь галстук!.. Раз-два-три-четыре! Раз-два-три-четыре! Они вошли в калитку и замаршировали мимо неподвижных рядов "трикотажей". Возле мачты с флагом их поджидал председатель совета лагеря Миша Бурлак. Таня остановилась перед ним. Смолкли горн с барабаном. Стало совсем тихо. Председатель, толстый, солидный, исподлобья поглядывал на представительницу "карбидов", а она, тонконогая, худенькая, настороженно смотрела на председателя. Что-то странное было в поведении председателя. Он старался стоять смирно и сохранять обычную солидность, но время от времени делал какие-то непонятные движения: то поводил плечами, то вдруг выпячивал живот, то совсем убирал его. Таня передала ему пакет, заклеенный смолой. Бурлак взял его и почему-то поднял правую ногу, согнув ее в колене. На линейке зашушукались. Председатель вскрыл пакет. Он опустил ногу, согнулся, точно у него болел живот, и стал торопливо читать дрожащим голосом, то и дело сбиваясь: - "Отважным трикотажам от отважных карбидов. Уважаемые храбрые трикотажи! Мы, ваши соседи, отважные карбиды, предлагаем вам помериться ловкостью, выносливостью и смекалкой в большой военной игре. Игру предлагаем начать завтра, с восьми часов утра, и вести ее до полной победы той или другой стороны. Условия игры вам известны. Примите заверения в большом к вам уважении..." Миша читал, но никто не слушал его. Вытаращив глаза, все смотрели на левую ногу председателя: из короткой штанины его трусов медленно выползала... белая крыса. - "...Примите... примите... заверения... в большом к вам..." Крыса упала животом на землю, расставив короткие лапы. И в ту же секунду отчаянный визг раздался над линейкой. Два "трикотажа", сбитые с ног, покатились на землю. Чья-то фигура мелькнула над забором и скрылась за ним. Начался переполох. Полторы сотни кричащих ребят окружили председателя совета. - Пустите-ка! В чем тут дело? Бурлак, что произошло? Расталкивая ребят, к Бурлаку подошел старший вожатый. - Ни в чем не дело! - бормотал председатель. - Я ее просто сунул за пазуху, а она - в трусы и на землю... А эта чего-то испугалась... - Таня! - позвал вожатый. Над забором показалась забинтованная Танина голова на тонкой шее. Она угрюмо уставилась на вожатого. - Чудачка! Чего испугалась? Иди сюда! - Не пойду, - ответила Таня. Босоногие "трикотажи" запрыгали и захихикали: - Трусиха! Крысы боится! От крысы удрала! - Да, боюсь, - ответила Таня. - Петр Первый храбрым человеком был, а тараканов боялся! Вожатый поднял крысу и показал се Тане: - Ну, Петр Первый, я ее уношу. Иди сюда! ...С кислыми лицами пустились "карбиды" в обратный путь. До калитки их провожали веселые "трикотажи". - С самим Петром Первым завтра воюем! - Пусть крыса нас сторожит! Ни один карбид не тронет! До леса за ними бежал какой-то маленький мальчишка. Приплясывая, он пищал: - Петр Первый, а Петр Первый! Петр Первый! В лесу Леня стукнул мальчишку барабаном по голове, и тот побежал домой. - Оскандалились! - проворчал барабанщик, - Тоже еще звеньевая! Крыс боится! - Что-о? - Таня сразу остановилась и повернулась к нему. - Что ты сказал? Крепкий, коренастый Леня молча попятился. - А ну-ка, перепрыгни! Дорогу пересекала глубокая канава, через которую был переброшен мостик. Леня пробормотал: - Охота была ноги ломать! Таня сошла с дорожки, разбежалась и, перелетев через канаву, упала на противоположной стороне. Больше никто не роптал на звеньевую. Шли молча и быстро. Впереди было еще одно очень важное дело.