Страница 92 из 114
- Что же нам делать? - в отчаянии спросил Марков, усевшись на уложенный чемодан. - Два года собирались - и такая неудача!
- Знаете что? - сказал Крутояров. - У меня блестящая идея: мы и поедем не в Умань, а в эту самую Чебанку! А? Скажите после этого, что у меня не светлая голова?
- Тогда и Одессу повидаем! - воскликнула Оксана.
- Только не позволяйте Ивану Сергеевичу купаться, - сразу встревожилась Надежда Антоновна. - У него сердце!
Крутояров запел пошлейший фокстротный мотив:
У меня есть сердце,
А у сердца песня,
А у песни тайна,
Тайна - это ты!
- И все переврал, - наставительно сказала Надежда Антоновна, а сама улыбалась. - Сначала тайна, а потом песня.
- Нет, сначала песня, - начал было спорить Крутояров. - А впрочем, это все равно, от перестановок слова не сделаются еще глупее.
Маркову нравился новый маршрут.
- Мы вам и Одессу покажем, все-все, и откуда Котовский ворвался в город, и где были конспиративные квартиры во время оккупации... и знаменитую лестницу, и гавань, и памятник Ришелье!..
- Может быть, послать телеграмму в Чебанку? - предложила рассудительная Надежда Антоновна.
Но ее предложение было отвергнуто дружно и единодушно.
- Никаких телеграмм! Нагрянем как снег на голову!
- А купаться я буду! - шепотом сообщил Иван Сергеевич, когда Надежда Антоновна вышла из комнаты. - Я еще не такой идиот, чтобы у Черного моря и не купаться!
- Миша! Иван Сергеевич! - важничала Оксана. - А хороши бы мы были, явившись в Умань! Все-таки признайтесь, что я умно поступила, послав Ольге Петровне открытку!
- Позвольте, а кто же отрицает это? Покажите мне этого наглеца!
- Ты вообще умница и прелесть! Ты чудо, Оксана!
- Предлагаю крикнуть в честь Оксаны троекратное "ура"!
- Ура! Ура! Ура!
2
В тот же день были куплены билеты. Надежда Антоновна поехала провожать. На вокзал явились заблаговременно, так что отъезжающие успели получить от Надежды Антоновны множество полезных советов и добрых пожеланий.
Когда поезд тронулся, все облегченно вздохнули. Нет ничего томительнее предотъездных минут. Но тут-то, по обыкновению, вспомнили самое важное: Надежда Антоновна спохватилась, что не положила для Ивана Сергеевича плащ на случай проливных дождей, Оксана жалела, что не позвонила подруге и не поручила ей поискать необходимую книгу по акушерству, Марков только сейчас сообразил, что следовало взять не один, а несколько экземпляров своего сборника "Крутые повороты", так как повстречается много друзей, однополчан, товарищей, которым захочется преподнести свой труд, а Крутояров забыл напомнить Надежде Антоновне, чтобы она отнесла в издательство корректуру.
Что же делать! Теперь поздно обо всем этом думать. В окнах вагона мелькают заводские трубы, пустыри, кустарники, железнодорожные будки и телеграфные столбы. Оксана с важностью и сознанием ответственности достает сверточки, кулечки, накрывает на стол.
В купе три места принадлежат им. Оксана на нижней полке слева, Крутояров на нижней полке справа, Марков наверху. Четвертое место занимает великий молчальник. Как только поезд тронулся, этот пассажир забрался к себе, как он выразился, "на верхотуру", повернулся к стене, моментально уснул и, к изумлению всех, так и проспал всю дорогу. Изредка только вскакивал, наклонял вниз взъерошенную голову, таращил заспанные глаза, хриплым голосом спрашивал:
- Эт-то чего? Эт-то какая станция?
И, не дожидаясь ответа, валился на постель и уже посапывал носом.
- Феноменально! - показывал на него глазами Крутояров.
- Хоть бы покормить его, - тревожилась Оксана. - Товарищ, хотите чаю?
Молчание. Никакого ответа, никакой реакции. И только через большой промежуток снова появляется взъерошенная голова:
- Эт-то чего это? Эт-то какая станция?
- А вам какую надо-то? - справляется Марков.
Никакого ответа. Никакой реакции. Пассажир уже спит.
3
Поездка сулила быть замечательной. Какой у всех аппетит! Как остроумен и весел Крутояров! Как заботлив и внимателен Миша!
По мере приближения к Киеву, ко всем этим памятным местам, как будто сохранившим отзвуки гремевших здесь залпов, все трое все больше приходили в возбуждение. Марков поминутно бросался к окнам. Даже ночью вглядывался, вглядывался в темноту.
- Интересно, мы проезжаем Жмеринку? Если бы вы только видели, Иван Сергеевич, что тут творилось! Неужели мы ночью будем проезжать Казатин? От Казатина как раз идет ветка на Умань... Там было депо, от него после боев кирпича целого не осталось...
Днем Марков высовывался из окна чуть не по пояс, и Оксана держала его за полы пиджака, опасаясь, что он вывалится.
- Оксана, смотри, ведь это Фастов? Сколько раз он переходил из рук в руки! Иван Сергеевич, ведь это здесь курган, именуемый "Острая могила"? Как вспомнишь эти места сразу после боев, после отхода противника... Валяются конские трупы... Ни одного уцелевшего здания, битое стекло, груды кирпича, тлеющие головешки... Кладбище вещей! Лафеты, пушки, обломки повозок... На железнодорожных станциях полыхают ярким пламенем пакгаузы, эшелоны... Поминутно взрываются сложенные в вагонах снаряды... Никогда это не выветрится из памяти! Это походит на конец света! Хрустишь по битому стеклу, перемахиваешь через огонь, через трупы - некогда разглядывать. Дана команда преследовать отступающего врага. Лошади в мыльной пене... У некоторых бойцов головы завязаны окровавленным бинтом... Вперед! Только звенят копыта... Были дела!
- А нам, военным корреспондентам, не полагалось оружие. Блокнот и карандаш... и забубенная головушка. Чтобы доказать, что мы не какие-нибудь "цивильные", не тыловые крысы, мы лезли на рожон, обязательно увязывались в разведку, шатались по линии огня и боже упаси, чтобы мы поклонились летящей пуле! - вспоминал Крутояров, и начинались рассказы, приводились случаи, назывались имена, все трое перебивали друг дружку, все трое говорили враз.
Оксана не отставала от мужчин, ей тоже было что порассказать. Много насмотрелась она в лазарете. После каждого сражения ни одной койки свободной и не успевают выносить в морг... Это там, в строю, война выливалась в бешеную скачку, в грохот орудий, татаканье пулеметов, раскатистое "ура" и звуки горна. Оксана видела изнанку войны: клочья мяса, тазы с кровью, лица, искаженные от боли, ноги, завернутые в простыню, выносимые из операционной...
Поезд мчался среди полей пшеницы и гречи, мимо живописных сел Подолии.
- Иван Сергеевич! Скорее, скорее, ведь это же Белая Церковь! Восьмого июня - в двадцатом году - мы ворвались на полном аллюре в город... Это почти в такое же время года, как сейчас! Вы представляете? Все цветет, благоухает... И конница мчится, и, может быть, люди и сами не замечают, что они кричат, кричат "ура", кричат "бей!"... и все сметают на пути... Сверкают клинки на солнце... Как странно, что никакого следа, ни одной вмятины! Купола церквей... ветряки... женщина идет, несет полные ведра воды на коромысле...
- Да-а... Белая Церковь... - в раздумье произносит Крутояров. - На этом месте стоял когда-то древний город Юрьев... Да-а... Все цветет. Все забывается. Всему черед.
- Вот здесь, кажется, смертельно ранило папашу Просвирина... Или не здесь?.. Иван Сергеевич! Скорее! Что это? Как будто станция Вапнярка? Да, она. На этой станции эскадрон Криворучко, помню, захватил эшелон с обмундированием. Вот было дело! Все раздетые, разутые, и вдруг - целый эшелон! Одних валенок два вагона! Хотел бы я побывать на реке Тетерев, на реке Здвиж... Прийти и постоять на берегу... Течет река, журчит река и все былое смывает. Помню, я лежал рядом с Савелием, мы ждали сигнала атаки. Туман был, можете себе представить, в двух шагах ничего не видно. Оттого ли, что приходилось лежать неподвижно, но пробирало до костей. Даже сейчас хочется поежиться... Правда, странно все это? Вот и туман рассеялся, и бои кончились, и хлеба на полях убирают, а я еду в поезде, в отдельном купе... и на столике у нас пирожки с рисом, с яйцами...