Страница 3 из 3
Мне оставалось лишь кивать и поддакивать. Штамп, так штамп. Пусть будет, мне-то что.
- Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось... - вдруг вдохновенно продекламировал Веник. - Здесь у Пушкина Москва - это набор маркеров - штамп, понимаешь? Это множество в одном! Всё, что ты знаешь о городе, оно всё здесь разом!.. - Веник вдруг запнулся, осунулся, погрустнел. - Так же и жизнь, - выдавил он совсем уж печально.
Мне захотелось его немного подбодрить:
- Я говорю - Веник, подразумеваю сухопарый, небритый клубок противоречий, шастающий по лесу неведомо зачем.
Он натянуто улыбнулся:
- Да, наверно. Это твой личный образ, твоя обо мне память...
Веник взглянул на часы, на начинающее сереть небо.
- Всё-таки, тебе не надо туда ходить, - выдохнул он. - И знать ничего не надо. Ради твоего же блага.
- Да ладно, - отмахнулся я. - Не пей, Иванушка, из лужицы - козлёночком станешь!
- Козлом! - с какой-то особенной интонацией уточнил Веник и снова полез в свою волшебную сумку.
Меньше всего я думал о том, что Веник вручит мне строительную каску с фонариком, но он это сделал, и у меня не нашлось слов, чтобы выразить своё восхищение.
В катакомбах оказалось довольно прохладно, как бывает в морге или глубоком погребе, но неожиданно сухо. Обычно липкий мел не приставал к подошвам, и это вселяло определённый оптимизм. Веник почему-то прошёл мимо двух первых комнат, даже не посвятив в них фонариком.
- Слушай, ты прёшь напролом. Тебе не интересно, что там? - спросил я, заглядывая в пропущенные помещения.
- Там пусто, - сказал Веник. - Не отставай, а лучше иди к выходу.
- Ага, щас! Капитан Очевидность! - я ускорил шаг.
Помещений оказалось не так много, как рисовало воображение: семь комнат по разные стороны от основного коридора. Был ещё узкий коридорчик, ускользающий куда-то вправо, но до него мы не добрались - Веник, похоже, нашёл, что искал.
Трухлявые бревенчатые стены, полуистлевшие ящики, сваленные грудой, а в углу, полусидя, скелет в кепке, в пиджаке, в галифе и кирзачах.
С минуту Веник разглядывал его, как старого знакомого; после присел, обшарил все карманы, вынул кожаное портмоне и, на вид серебряный, портсигар, поддел крышку остриём ножа.
- Что там? - спросил я, заглядывая через плечо.
- Работает! - снова невпопад ответил Веник.
Я подумал, что речь о портсигаре, но щенячья радость в голосе Веника сбивала с толку.
- Что работает?
- При инкарнации можно полностью сохранить память, - сказал Веник.
- Веник, ты шо совсем тю?! Мы прошли полмира, чтобы поглазеть на эти кости?! И за эти смотрины я дома должен выслушивать хай?!
- Я шёл за уверенностью, Жора! Ты согласился мне помочь. Лучше познакомься с моим прошлым воплощением, - добавил он, указывая на мертвеца. - И, кстати, забери свой клад: он в вещмешке у него в головах.
- Веник, у меня есть знакомый психиатр. Лечит хорошо, берёт умеренно. Пойдём к нему прямо сейчас.
Вместо ответа Веник протянул мне ту самую бумажку, что показательно запихивал в карман.
- Сверь данные, - сказал он и тут же принялся поджигать таблетку сухого спирта.
Пока я боролся с подгнившим портмоне, пока извлекал из него бумаги покойного, Веник бросил в стеклянную плошку горящую таблетку, сыпнул туда щепотку порошка из портсигара. Запахло корицей и жжёным сахаром.
Убедившись, что имена на листке и в аусвайсе совпадают, я невольно воскликнул:
- Ах ты, сука! Так ты полицаем был, мразь!
В эту минуту я готов был размножить Венику башку, вырвать его поганое сердце и скормить крысам. Я уже искал взглядом, чем бы зашибить мерзавца, как он вдруг выкрикнул:
- Achtung! ObersturmfЭhrer, verhalten sich in WЭrde! (1)
Я замер. Я почему-то понял эту чёртову фразу, хотя не должен был: я учил французский.
От дыма и гари слезились глаза. Веник медленно погружался в Шпрее, а река быстро окуталась плотным туманом. Он, будто пена, презревшая берега, выхлёстывался на Вассергассе и стелился по мостовой, насколько хватало видимости. Погрузка назначена на шесть утра; запас времени достаточен, ускоряться не имело смысла. Начиная с набережной, я опасался встречи с тётушкой Хельгой: её дрянная привычка передавать мне узелки с мёдом и рогаликами от дедушки Генриха, просто бесила. Булочки и мёд были весьма кстати - это бесспорно, но узелки!.. Офицер Вермахта с цветастым узелком - как это глупо, ничтожно, как нелепо. Совестно должно быть, но внушения на тётушку совершенно не действуют.
В этот раз бог миловал: женских фигур с узелками на глаза не попадалось. На Гётеплац нас уже дожидались автомобили. Предстоял короткий марш до Франкфурта, а после с эшелонами резерва на восточный фронт, куда-то под Курск или Харьков - решится на месте...
- Не козлёночком, - донёсся будто с небес грубый мужской голос, говорящий по-русски, - а козлом!
...этот мужик, этот Василий - мерзкое вонючее животное! Обещал вывести к линии фронта. Свинья, завёл прямиком в лапы партизан. Пусть подыхает, пусть! Ему всё равно не жить с его ранами, а я ещё выберусь. Я выберусь. Там, наверху, есть отверстие, в него пробивался свет.
В коридоре нашлась крепкая длинная доска, ей можно расширить дыру.
Дышится легче - здесь больше свежего воздуха. Надо спешить, спешить, пока ночь: в темноте есть шанс уйти незамеченным - на юг, к Харькову, к своим...
Немецкий офицер лежал с пробитым черепом в узком проходе, что казался входом в восьмую комнату.
- Что это было, Веник?! - закричал я, что было мочи. - Что всё это значит?!
- Это твоё чувство вины, Дитрих, сыграло с тобой злую шутку, - отозвался Веник. - Ты научишься с этим жить, Жора. Я же научился.
_
1. Оберштурмфюрер, ведите себя достойно!