На грани отчаяния

- Да! Да! Да! - изо всех сил заорал я хриплым шепотом.

- Муа! Муа! Муа! - промычал Витька.

После этого мы долго лежали молча, вспоминая горькие прощальные слезы случайных и безымянных подруг-проказниц, имена которых впопыхах не узнали и не узнаем никогда.

На наши глаза тоже навернулись слезы…

Окончен процесс - и нас выводили,

Ты что-то хотела мне взглядом сказать,

Глаза твои страстно кричали, любили,

Но приговор был - меня расстрелять .

СУД

Постепенно жизнь вошла в обычную колею. Витька заново учился говорить. Колькино лицо начало принимать нормальный синюшный оттенок. Мои руки изменили свою форму почти до нормальной. Переломы срослись. Раны зажили. Самое интересное, что все это произошло без участия медиков, за неимением таковых на зоне.

Правда, был один фельдшер из заключенных, который по причине смерти предыдущего вступил в эту должность всего лишь месяц назад. До этого он работал на лесоповале сучкосбором. Его основная обязанность заключалась в том, чтобы «раскалывать» симулянтов и освобождать от работы только тяжело больных. Под вечер к нему на прием в медпункт выстраивалась очередь желающих измерить температуру.

Но фельдшеру был предписан начальством строгий лимит - освобождать от работы не более десяти зеков в день. А желающих увильнуть было намного больше. К тому же на зоне присутствовали «лица», которых не освободить было невозможно. Но, нарушив лимит, фельдшер рисковал остаться без теплого места. С другой стороны, невнимательное отношение к «лицам» могло привести к более суровым последствиям. Приходилось крутиться.

Первоначально новоиспеченный лекарь при измерении температуры зорко следил за тем, чтобы лукавые пациенты не терли ртутный кончик градусника, не подогревали его сигаретой и не производили других противоправных, с его точки зрения, манипуляций. Но с таким методом вписаться в лимит не удавалось. Будучи натурой творческой, он придумал другой способ снизить процент заболеваемости на зоне. Всем приходящим, кроме «лиц», он прописывал одно и то же лекарство - пурген (от запоров) и заставлял выпить на месте по десять таблеток. Измученные, посиневшие пациенты, вынужденные каждые полчаса бегать «до ветру», надолго забывали дорогу в медпункт.

Поработав терапевтом, наш фельдшер начал осваивать хирургию. Нарывы и всякую другую мерзость он запросто научился отрезать ножом, предварительно густо намазав эпицентр йодом. Естественно, ни о какой анестезии не могло быть и речи. Постепенно очереди в медпункт сократились до минимума. Нас лечить он отказался наотрез, заявив, что все пройдет само собой. Как ни странно, он оказался прав.

Заведующим карцера на этой зоне был заключенный Никола Шрам. Шрам - это не фамилия. Это кличка, которая возникла в связи с присутствием на шее заведующего натурального шрама. Будучи ранее вором в законе и натворив у братков каких-то дел, он переметнулся к «сукам». Проштрафившись и там, свалил к «махновцам», кои и составляли основную часть контингента этого головного лагпункта.

Но не всегда ему удавалось удачно проскользнуть из «масти» в «масть». В результате своих перебежек шестидесятилетний Шрам кроме перепиленной шеи (неизвестно даже, на чем держалась его голова), имел еще несколько десятков отверстий на теле, металлические пластинки в черепе и вообще был похож на кухонный дуршлаг. Он ненавидел всех, кроме себя, и одним из любимейших его занятий были ехидные переговоры с нами.

В нашей скромной обители было две двери. Сначала открывалась деревянная, потом решетчатая из металлических прутьев. Открыв деревянную, Шрам усаживался перед решетчатой на табуретку и, заложив ногу за ногу, доставал папиросу, прикуривал и начинал пускать дым прямо в камеру. Нервы не выдерживали.

- Шрам! Ты же бывший ворина. Неужели в тебе не осталось и капли воровской крови? Дай же покурить, гад!

- А другую игрушку пососать не хотите? - с удовольствием затягиваясь, цедил сквозь зубы Шрам.

- Ну, тварь, доберемся до тебя!

По субботам Шрам приводил к себе в гости дежуривших в эту ночь двух-трех надзирателей. Прямо в коридоре на стол ставили флаконы с "Тройным" одеколоном, воду для запивки, нехитрый закусон. Начиналась вакханалия. Деревянную дверь, естественно, открывали, чтобы мы могли насладиться получаемым ими удовольствием. После принятия внушительной дозы одеколона у сотрапезников вскипала кровь. Кулаки начинали чесаться. Тогда они открывали вторую, решетчатую дверь и некоторое время успешно выполняли сложные тренировочные упражнения по боксу, в качестве реквизита используя наши тела.

По весу мы значительно уступали упитанным противникам. По правовым последствиям - тоже. После упражнений в смирительной рубашке в лучшем случае удавалось дойти под конвоем до бани. Казалось, если нас поставить друг за дружкой, как кости домино, и толкнуть одного, то другие попадают сами. Зато оппоненты, каждый день болтаясь на турниках, проходили нешуточную физическую подготовку. Кроме того, у них под рукой находились некие вспомогательные "гимнастические" атрибуты в виде тяжелых замков, гирь и ломиков. Нетрудно догадаться, кто постоянно выходил победителем.

Но нет худа без добра. После каждой субботней порции оздоровительных упражнений напрочь пропадала проклятая бессонница, мучавшая нас по будням. В ночь на воскресенье спалось неимоверно крепко и смачно. Правда, несмотря на здоровый сон, прелюдия к нему доставляла нам гораздо меньшее удовольствие. А посему в ходе короткой сходки решено было удавить Шрама, благо, шея его предрасполагала к этому.

Используя моменты, когда наблюдение отсутствовало, мы, разорвав свое нижнее белье на полоски (в камере было очень тепло), сплели из них прочную веревку. Буквально за пару часов все было готово. Теперь необходимо дождаться пятницы. По пятницам Шрам водил нас в баню и сам мылся вместе с нами. В бане он выдавал по кусочку мыла и тяжеленную деревянную шайку для воды. Решено было намылить веревку, сделать самозатягивающуюся петлю, накинуть Шраму на шею и, упершись в скамейку, втроем изо всей силы затянуть ее. Все это необходимо было сделать быстро, в то время, пока Шрам мылит себе голову и не имеет возможности заметить наши манипуляции. Под завязку, для страховки, решили долбануть его по башке шайкой.

К сожалению, наша затея закончилась неудачей. Почувствовав на своей шее инородный предмет, Шрам с такой силой крутанул головой, что, держась за веревку и слетев со скамейки, мы втроем распластались на кафельном полу, заставив его минут пятнадцать хохотать над этим конфузом. Вечером, после получения внеурочной порции спортивной зарядки, униженные и оскорбленные, мы были потрясены внезапным благородством нашего подопечного.

Когда наша троица лежала на нарах, ощупывая и зализывая синяки и ссадины, открылась деревянная дверь, и вместе с кружкой воды и куском хлеба глава карцера просунул через решетку и положил на пол пачку махорки, коробок спичек и солидный обрывок газеты для свертывания цигарок. От счастья был тут же пересмотрен приговор и мера наказания заменена на условную.

Наступал 1953 год. В новогоднюю ночь один из надзирателей, по кличке Юродивый, принес нам два флакона «Тройного одеколона» и банку свиной тушенки. Он и раньше частенько заходил в карцер, располагался перед открытой дверью в нашу камеру и, коротая время своего ночного дежурства, рассказывал о своем сыне, который заступившись за знакомую девушку, получил срок и отбывал его где-то в Якутии. В экзекуциях Юродивый никогда участия не принимал. И вообще был не от мира сего.