Страница 4 из 11
- Можно лететь! - широко улыбаясь, проговорил он.
Утром 20 мая флагман армады-СССР-Н-170, имея на борту 13 человек, в том числе папаниицев, корреспондентов и кинооператора, стартовал на полюс. А через полтора часа связь с самолетом прекратилась.
Только сутки спустя, изрядно переволновавшись за судьбу товарищей, мы, наконец, узнали, что самолет благополучно сел в районе полюса. Теперь, когда мы имели свою метеостанцию на крыше мира, выбрать погоду для старта было нетрудно. Через четыре дня, в ночь на 25 мая, мы получили «добро» на вылет.
Стояла облачная погода. Посадочная площадка располагалась на ледяном куполе, в верхней части острова. Когда мы все поднялись туда и прогрели моторы, с зимовки сообщили, что купол острова скоро затянет туманом. Необходимо было как можно быстрее вылетать.
Далеко на юге уже виднелась плотная стена серого тумана и даже заметно было, как он придвигался.
Взлетел самолет Молокова. Тракторы стали вытягивать на старт Н-172. Вот и он уже в воздухе. И в тот момент, когда наш самолет потащили к взлетной дорожке, лопнул трос. Почти час провозились мы с ремонтом. Туман уже затянул южную часть острова.
Нам оставалось одно: взлететь на север, в сторону моря, где ледник обрывался стометровой пропастью.
Мазурук, вспомнив всех чертей, дал полный газ. Самолет стал набирать скорость. Обрыв… Тяжело вздрогнув, машина повисла над океаном.
С перегрузкой, имея вес почти 25 тонн, пробежав всего 47 секунд, мы все-таки взлетели. И сразу легли курсом на полюс.
По плану мы должны были идти на север 8 зоне радиомаяка и на широте 83° собраться вместе. Там проходила граница сплошной облачности, и было ясно: оттуда все три самолета, не теряя друг друга из вида, должны были идти к лагерю Шмидта.
Но ни встретиться, ни связаться по радио самолетам не удалось. И мы, посовещавшись, решили идти на полюс самостоятельно.
Оставшись одни в этих безграничных ледяных просторах, где нет ориентиров, где не работают магнитные компасы, мы отлично представляли трудности, которые нам предстояло преодолеть. Однако мы не могли вернуться на остров. Ведь основной груз научного оборудования экспедиции, глубинная лебедка, гидрологические приборы, аптека и продукты питания были на нашем борту. Кроме того, с юга наступала весна. Погода с каждым днем ухудшалась. Вернуться - значило сорвать всю экспедицию или затянуть ее на неопределенный срок.
Мы полетели к полюсу.
Когда подлетели к широте 83°, облачность резко оборвалась. Над нами раскинулось ясное, голубое небо, а внизу - бесконечное пространство льда, залитого лучами солнца.
Хотя термометр показывал минус 25°, мне было жарко. Передатчик стоял в хвосте самолета, а приемник - у кабины пилота. Пробираться через тюки и ящики всевозможного груза было делом нелегким.
Штурманский магнитный компас, который по моим указаниям усовершенствовал бортмеханик Шекуров, вел себя, можно сказать, отлично. Колебания его картушки на широте 88° не превышали плюс-минус 25°, в то время как у пилотов картушка компаса металась из стороны в сторону до 90°.
Но когда мы полетели к широте 89°, сверяться по компасу стало практически невозможно. Единственным показателем нашего положения осталось солнце.
Под нами лежали ледяные поля. Льды были не сплошными, какими они кажутся с высоты человеческого роста, а в виде полей и обломков полей, разделенных грядами торосов и узкими разводьями чистой воды. И глядя с борта мощного и совершенного по тем временам самолета, мы с невольным уважением вспоминали героев, которые с такой самоотверженностью, пешком, на собаках шли к полюсу. Какой нужно было обладать силой, выносливостью и любовью к своей идее, чтобы, презирая опасность, двигаться по этой вечно ползущей ледяной терке!
В 5 часов 00 минут я измерил высоту стояния солнца секстантом.
- Полюс! Вот она, заветная точка!
Мазурук и Козлов с любопытством заглядывали через борт. Самолет рыскал из стороны в сторону. Шутя, спрашиваю Козлова:
- Матвей Ильич, пытаешься разглядеть, где торчит земная ось?
Хитро улыбнувшись, Илья Павлович Мазурук заметил:
- Вон по льду видно, как на полюсе соединились меридианы.
Бортмеханики Шекуров и Тимофеев, мешая друг другу, рванулись к иллюминатору. Потом, поняв шутку, сконфузились.
Мы крепко пожали друг другу руки. Молча смотрели вниз на полюс, точно там, на дрейфующем льду океана, эта заветная точка была отмечена ярким светящимся знаком.
- Валентин Иванович, - прервал торжественные мысли голос Мазурука, - что делать-то будем? Пойдем искать лагерь или сядем, чтобы координаты уточнить?
- Поищем минут двадцать, - ответил я, украдкой взглянув на командира.-Если не заметим, сядем.
Лицо Мазурука было спокойно. Глаза внимательно осматривали горизонт. Ни тени растерянности, словно он каждую неделю летает на полюс. Конечно, лагерь папанинцев где-то рядом. Правда, их координаты трехсуточной давности, ну пусть это даст расхождение на 20-25 километров, не больше.
Но кругом лед и лед, никаких признаков пребывания человека. Отдаленные тени и разводья настолько обманчивы, что каждую минуту кто-нибудь из экипажа кричал:
- Вон, вон самолет!
Когда же подлетали ближе, оказывалось, что это либо разводья, либо замысловатый торос.
Время шло, а лагеря мы не находили. Наконец, пошли ломаным курсом, чтобы выбрать льдину для посадки. На первый взгляд их было много, но стоило снизиться, как оказывалось, что поле непригодно для посадки. Экспертом выступал Козлов, единственный человек из экипажа, у которого был небольшой опыт в определении пригодности льдин. И он браковал их одну за другой. Осмотрели уже с десяток, когда Козлов, наконец, сообщил:
- Эта, вроде, годится. Осмотрим еще раз.
После повторного осмотра он подтвердил пригодность выбранной льдины. Сбросив дымовые шашки, пошли на посадку. Самолет летел низко над высокими, как горы, грядами торосов. Синие и голубые на изломах, они горели под солнцем, словно кристаллы горного хрусталя, заставляя щуриться до боли. На малой высоте за валами торошения мы потеряли из виду выбранную льдину. Но в этот момент впереди поднялся высокий столб черного дыма от шашки, сброшенной нами. Убрав газ, Мазурук легко посадил машину. Небольшой пробег, и, подпрыгнув раза два на снежных наддувах, самолет замер.
Мы вышли на лед и водрузили советский флаг. Он ярким пламенем заалел над снежной пустыней. Торжественно прозвучал в краю белого безмолвия гимн нашей страны.
Радость победы проходила медленно.
Наш лагерь расцвел двумя яркими оранжевыми палатками. Высоко поднялась радиомачта с флагом. Нарты, лыжи, ящики с оборудованием и продуктами придали льдине обжитой вид.
В суматохе мы забыли, что у нас на борту находился пятый папанинец - пес
Веселый, которого никто не хотел брать из-за перегрузки. С трудом отыскали его, забившегося между тюками с грузом. Вытащили на свет. Обрадованный, с лаем, как сумасшедший, Веселый стал бегать по льду. Потом вдруг притих и стал жаться к моим ногам. Веселый был неузнаваем.
Чудесный ездовой пес и медвежатник, непоседа и задира, за свой характер и получивший кличку, Веселый осторожно и подозрительно, словно чувствуя скрытую опасность, внимательно осматривал льдину, ни на шаг не удаляясь от людей. Странно было видеть, как он ползком, по-волчьи приближался к границе разводья и, ощетинившись, грозно рычал, глядя в черную бездну океана. То ли он понимал, что его завезли так далеко от твердой земли, то ли глубокое безмолвие льдов давило его песью психику, то ли особым чутьем собаки он ощущал четырехкилометровую глубину океана?
Перед посадкой я сообщил координаты нашей льдины на остров. Но когда мы разбили лагерь, все мои попытки связаться с островом были напрасны. Не отвечал и лагерь Папанина. А между тем эфир был полон звуков. Без перерыва мощно и отчетливо работал радиомаяк. Я слышал, как вызвали самолет Н-172, который тоже не нашел лагеря и сел на лед, где-то недалеко от нас; слышал, как лагерь Папанина разговаривал с Москвой.