Страница 5 из 9
Ей слишком самой хотелось жить. Читала ли она, как героиня ухаживала за больным, ей хотелось ходить неслышными шагами по комнате больного; читала ли она о том, как член парламента говорил речь, ей хотелось говорить эту речь; читала ли она о том, как леди Мери ехала верхом за стаей и дразнила невестку и удивляла всех своею смелостью, ей хотелось это делать самой. Но делать нечего было, и она, перебирая своими маленькими руками гладкий ножичек, усиливалась читать (ч. 1, гл. 29, т. 8: 121–122).
«Гладкий ножик» служит ключом от двери в фиктивный романный мир, где Анна желала бы видеть себя. Но эта придуманная жизнь, в которую она погружается, одновременно смешивается для нее с реальностью:
Герой роман уже начал достигать своего английского счастья, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать в это имение, как вдруг она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого. Но чего же ему стыдно? «Чего же мне стыдно?» – спросила она себя с оскорбленным удивлением (ч. 1, гл. 29, т. 8: 122).
В местоимении «он» («ехать вместе с ним», «ему должно быть стыдно») герой английского романа сливается с Вронским, и подлинная жизнь врывается в фикцию через стыд, который испытает Анна за возникшую, но еще не вполне осознанную страсть к Вронскому. Чтобы избавиться от чувства стыда, героиня перестает читать и откидывается на спинку кресла. При этом автор акцентирует внимание на парадоксальном действии Анны: она сжимает ножик в обеих руках, – и это действие, и сам ножик как будто помогают ей освободиться от стыда.
Она оставила книгу и откинулась на спинку кресла, крепко сжав в обеих руках разрезной ножик. Стыдного ничего не было. Она перебирала все свои московские воспоминания. Все были хорошие, приятные (ч. 1, гл. 29, т. 8: 122).
Концентрация на ножике помогает героине рационально взглянуть на свои переживания: нет, «стыдного ничего не было». Тот же ножик потом поможет ей «охлаждать» горящие щеки (тот огонь страсти, которая у Анны неразрывно связана со стыдом):
Она провела разрезным ножом по стеклу, потом приложила его гладкую и холодную поверхность к щеке и чуть вслух не засмеялась от радости, вдруг беспричинно овладевшей ею (ч. 1, гл. 29, т. 8: 122).
Ножик, таким образом, оказывается вовлеченным в игру мотивов металл – огонь – жар – стыд.
Знаменательно, что огонь внутри Анны полностью исчезает при встрече с мужем, Алексеем Александровичем. Когда она, после возвращения в Петербург, вечером входит в спальню, ничего не осталось от прежнего оживления:
Раздевшись, она вошла в спальню, но на лице ее не только не было того оживления, которое в бытность ее в Москве так и брызгало из ее глаз и улыбки: напротив, теперь огонь казался потушенным в ней или где-то далеко припрятанным (ч. 1, гл. 33, т. 8: 135).
Автор в ироническом ключе дает нам понять, что Каренин абсолютно не способен возбудить в Анне той страсти, которую открыл в ней Вронский. «Бесовское» существует в жизни Каренина только «книжно», т. е. как фикция: перед тем как ложиться спать, он погружается в книжку с названием Poésie des enfers, не имея малейшего понятия о той «адской поэзии», которую уже переживает его жена Анна.
И в дальнейшем в Анне загорается радость и к ней возвращается оживление только при встречах с Вронским, которые часто имеют место у кузины Вронского, Бетси Тверской:
Там она встречала Вронского и испытывала волнующую радость при этих встречах. […] в душе ее загоралось то самое чувство оживления, которое нашло на нее в тот день в вагоне, когда она в первый раз увидела его. Она сама чувствовала, что при виде его радость светилась в ее глазах и морщила ее губы в улыбку, и она не могла затушить выражение этой радости (ч. 2, гл. 4, т. 8: 152).
Если огонь, пылающий в Анне, раньше только «обжег» Вронского, то теперь он уже «прожигает» его:
Ее [Анны] взгляд, прикосновение руки прожгли его. Он поцеловал свою ладонь в том месте, где она тронула его, и поехал домой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более чем в два последние месяца (ч. 2, гл. 7, т. 8: 169).
Отношения Анны и Вронского теперь уже близки к своему апогею, и после вечера у Бетси, куда приезжает и Каренин, «радость» Анны в первый раз ощущается ею как «преступная». Это происходит после ее объяснения с мужем в их доме. Огонь в Анне уже разросся до «пожара»:
Анна шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо ее блестело ярким блеском; но блеск этот был не веселый – он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи. Увидав мужа, Анна подняла голову […] (ч. 2, гл. 9, т. 8: 173).
Каренин, который заметил, что и другие на вечере у Бетси обращали внимание на оживленный разговор Анны с Вронским, решает поговорить об этом с Анной. Но Анна делается «непроницаемой». Она даже чувствует, «что какая-то невидимая ста помогала ей и поддерживала ее». Она удивляется «своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей просто хочется спать!» Она «решает», что не будет понимать, о чем старается говорить ей ее муж.
– Решительно ничего не понимаю, – сказала Анна, пожимая плечами (с. 175).
Когда Анна входит в спальню, муж ее уже лежит. Она и боится, и желает, чтобы он опять заговорил с ней. Но он молчит, и вскоре ее мысли уже у другого: «она видела его и чувствовала, как ее сердце при этой мысли наполнялось волнением и преступною радостью» (с. 176). Автор принимает тут точку зрения Анны и не называет другого. Переход от одного к другому незаметен и предсказывает то смешение (между Алексеем Александровичем и Алексеем Кирилловичем), которое позже воплощается в один из кошмарных снов Анны[7]. Каренин скоро засыпает, но Анна «долго лежала неподвижно с открытыми глазами, блеск которых, ей казалось, она сама в темноте видела» (с. 176). «Горящие в темноте глаза» (которые опять вызывают ассоциацию с чем-то бесовским) – самое сильное выражение пылающего в Анне огня любви. Скоро после этого исполняется желание Вронского – он становится любовником Анны.
Но утоленная страсть не приносит Анне особенной радости. Она наполняется чувством «стыда, радости и ужаса пред этим вступлением в новую жизнь» (с. 178). Со временем «радость» даже исчезает из отношений Анны с Вронским. У Анны начинают преобладать чувства стыда и виновности, которые, правда, уже появились в Москве после бала, но тогда были спрятаны глубоко «в мешок».
Время от времени глаза Анны еще зажигаются «знакомым ему [Вронскому] огнем» (ч. 2, гл. 23), и «тотчас же будто электрический ток пробежал по его телу» (ч. 3, гл. 22), но образ огня уже теряет свой приоритет. В их совместной жизни берет верх другой образ – образ металла.
«Английский роман», который Анна «разрезала» и читала в поезде, становится реальностью в том «романе», который переживают Анна и Вронский в имении Вронского Воздвиженское. Словно в романе, в имение приезжает невестка Анны, Долли Облонская, – в английской книге речь шла о «невестке леди Мери» (в роли леди Мери теперь выступает сама Анна).
Все, что она [Долли] видела, подъезжая к дому и проходя через него, и теперь в своей комнате, все производило в ней впечатление изобилия и щегольства и той новой европейской роскоши, про которые она читала только в английских романах, но никогда не видала еще в России и в деревне (ч. 6, гл. 19, т. 9: 214).
Знаменательно, что первый звук, который слышит Долли, подъезжая к усадьбе, – это металлический звон: бьют по косе, по железу:
7
«Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки. Алексей Александрович плакал, целуя ее руки, и говорил: как хорошо теперь! И Алексей Вронский был тут же, и он был также ее муж. И она, удивляясь тому, что прежде ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы. Но это сновидение, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом» (ч. 2, гл. 11, т. 8: 179).