Страница 5 из 18
Едва услышав голос бывшего ментора, я позорно сбегаю с поля боя — не этого игрушечного, а собственного, настоящего, боя с самой собой. Отшвыриваю в сторону лук, срываю с плеча колчан, полный стрел, спрыгиваю со сцены и молнией несусь к выходу. Хеймитч встает было на моем пути, но я со всей силы толкаю его в плечо и скрываюсь во мраке коридора, уже по привычке оглушительно хлопнув дверью.
Он предал меня, оставив Пита на Арене. Я предала его и всех нас, когда согласилась стать бездушной куклой в руках Плутарха. Мне ведь было прекрасно известно, что ничего не выйдет. Сойка изменила самой себе, выбрав самый простой выход, променяв небо на клетку и возложив собственную ответственность на плечи других, и потерялась, потеряла своё лицо. Китнисс, которую создали Хеймитч, Цинна и Пит, так бы не поступила. Она ведь никогда не искала лёгких путей.
Стук повторяется, отдаваясь тупой болью в затылке. Понимаю, что это — по-настоящему. Кто-то пришёл за мной. Медленно, на дрожащих ногах пересекаю комнату, подхожу к порогу и прижимаюсь лбом к двери. Но не открываю, нет. Я и так почти уверена, что это Хеймитч. Или Гейл. Или Эффи. Какая, в сущности, разница?
Кто бы ни стоял за этой дверью, он не должен увидеть то же, что увидела я, взглянув на себя в зеркало. Не должен узнать о том, что лицо революции на самом деле безлико.
========== Глава 7. Искренняя ==========
Раздражение. Стук повторяется. Снова и снова. Тише и тише. Я глубоко вздыхаю и, оставив тщетные попытки придать лицу нейтральное выражение, открываю дверь. Смотрю прямо перед собой, ожидая увидеть недовольного Плутарха, разъяренную Эффи или, что еще хуже, разочарованного Гейла, но ошибаюсь в своей преждевременной ненависти с стоящему на пороге человеку. Мой взгляд пронзает воздух и упирается в противоположную серую стену пустынного коридора. Озадаченно опускаю глаза…
Примроуз. Взволнованная, с сжатой в по-детски маленький кулачок рукой, так и оставшейся висеть в воздухе.
— Ты долго не открывала… Все в порядке?
— Да…
Голос хрипит и срывается, как после года молчания. Откашливаюсь, пробую еще раз.
— Да.
Звучит лучше, звонче, громче, и вместе с тем враждебней. Поколебавшись минуту, пропускаю сестру внутрь отсека и закрываю дверь на задвижку.
Войдя вслед за ней в комнате, замечаю на кровати смятое полотенце. Грязное, в черных разводах. Судорожно хватаю его и не глядя бросаю в нижний ящик прикроватной тумбочки.
— Что ты здесь делаешь? У тебя в это время должны быть занятия в школе.
Прим долго мнется, отчего-то не решаясь ответить. И, когда, наконец, отвечает, то говорит совсем не о том.
— Я слышала, ты согласилась стать Сойкой-Пересмешницей, — она начинает осторожно и издалека.
Привычка — вторая натура. Я ничего не сказала родным о своем решении, желая обезопасить их жизнь и сохранить покой.
— У меня не было выбора. Я должна защищать тебя и маму… И Пита.
— Ты говоришь так, будто пытаешься оправдаться.
Когда моя Прим успела стать такой по-взрослому проницательной? Я теряюсь от внезапного открытия.
— Наверное, это потому, что у меня ничего не получается, что бы я ни делала.
Сделав шаг назад, тяжело опускаюсь на постель, упираюсь руками в жесткий матрас и отвожу взгляд, уставившись в пол. Мне стыдно: эта маленькая девочка с вечно испуганным выражением невинных, как у олененка, глаз, не должна видеть мою слабость, мое отчаяние, мое бессилие, мои ошибки.
— Прости.
Странно, но я чувствую себя виноватой вовсе не перед Плутархом, или Койн, или Бряк, или Гейлом, или перед народом, который ждет, что я вот-вот восстану из пепла и поведу всех за собой в прекрасный новый мир. Я виновата только перед ней, перед Примроуз. Мне так хочется все объяснить и обо всем рассказать, но я не в силах издать ни звука.
Прим подходит ко мне, так и сидящей на аккуратно заправленной постели, опускает ладони на мои плечи и обнимает. Я прижимаюсь лбом к ее впалому животу, обвиваю руками талию и закрываю глаза. Она гладит меня по голове.
— Ты снова пытаешься меня опекать, — в ее голосе слышится усталый укор и что-то еще, что-то незнакомое. — Не надо.
Отстранившись, поднимаю голову и моментально вздрагиваю, почувствовав, как по спине пробегает неприятный холодок, стоит нашим взглядам вновь пересечься. С лица моей тринадцатилетней сестры на меня смотрят глаза взрослой женщины. Страх сменился решимостью. В глубине черных зрачков поселилась печаль. Так смотрит человек, который знает чуть больше, чем ему бы хотелось. Или ребенок, раньше времени вступивший во взрослую жизнь.
— Я говорила с Президентом Койн, — будничным тоном говорит Прим, делая вид, что не замечает направленного на нее пристального взгляда.
— Ты… что?
Повышаю голос. В нем должен звучать упрек, а звучит страх. С первого дня пребывания в Тринадцатом я пыталась держать своих родных как можно дальше от этой женщины. Мне не нравится взгляд ее бесцветных, холодных и обманчиво пустых глаз, каким она смотрит на Прим. Койн изучает ее, рассматривает, словно вещь, мысленно набрасывая варианты, чем бы она могла пригодиться и как ее можно использовать.
Сестра оставляет вопрос без ответа и продолжает:
— Я бросила школу. Там не учат ничему, что действительно важно. Я пришла в Штаб и попросила присвоить мне звание солдата.
— Тебе же нет четырнадцати!
— Президент сделала для меня исключение. Я сказала, что хочу помогать тебе, быть в команде Сойки-Пересмешницы.
Вскочив с постели, хватаю ее за плечи и с силой встряхиваю.
— С ума сошла?! Я не пущу тебя на войну!
Прим нежно касается моей щеки кончиками пальцев. Страх сменяется ужасом. Каждое ее прикосновение обжигает, горячая волна захлестывает меня с головой. Я не могу ей запретить. Не могу помешать. Я уже не требую — я прошу.
— Утенок…
Она с сожалением качает головой. Длинные косы цвета спелого льна колышутся в такт словам, падающим на меня, словно разрывные снаряды на Двенадцатый.
— У меня своя война, Китнисс. Я буду не забирать, а спасать жизни. Твою, Гейла, Пита и других.
— Они хотят сделать из тебя военного врача?
— Нет. Этого хочу я.
В голове стрелой мелькает смутная догадка.
— И давно?
Примроуз еле слышно вздыхает и, пряча глаза, признается:
— После возвращения с Арены ты была без сознания так долго, что мы всерьез опасались за твою жизнь. Удар тока оказался слишком сильным: в какой-то момент сердце не выдержало и остановилось. Врачи несколько часов не выходили из реанимации, сражаясь за твою жизнь, а я… Я в это время была в школе, слушала лекцию по истории Дистрикта-13. Нам задали выучить ее к следующему дню и ответить, стоя у доски. Так глупо.
Ее тонкий голос крепнет с каждым словом. Он дрожит уже не от испуга или смущения, а от гнева.
— И что было дальше?
— Тебя спасли, — коротко отвечает сестра. — В Учебном Центре я больше не появлялась. Пошла учиться и работать в госпиталь.
Я лишь беспомощно открываю и закрываю рот, словно выброшенная на берег рыба.
— Ты спрашивала, что я здесь делаю? Меня послал Плутарх. Когда ты сбежала со съемочной площадки, он примчался в больницу, отыскал меня и попросил поговорить с тобой. Он думает, что я смогу найти нужные слова.
Неслучайно именно сестра стояла под дверью моей комнаты. И то исключение тоже не было случайностью. Сноу использует Пита, Койн — Прим. Теперь она тоже часть Игр. Я боюсь тех самых «нужных» слов. Я знаю, она их обязательно найдет. Так и происходит.