Страница 3 из 6
— Нет, старина, — ответил Вандрес, — я считаю, что это ровно ничего не означает! Даже можно подумать… можно предположить… Словом, он обнадеживал тебя, не обнадеживая. Тут что-то неясно, нет.
— Да чего же тебе еще надо?
— Мне нужно больше, представь себе. То, что он тебе сказал, может означать все что угодно.
— Во всяком случае, — резко, почти грубо сказал Паарс, — он просто и ясно ответил мне: «Вам самим виднее». Так что…
Последнее слово он сопроводил решительным, как бы секущим взмахом руки.
Он вынул из жилетного кармана две сигары и предложил одну Вандресу. Пока они закуривали, широкое лицо Паарса еще больше расплылось от добродушной улыбки.
— Я хотел поговорить с тобой еще об одном деле. Я принимаю участие в одном парнишке… Юнец, ему лет шестнадцать, он бросил школу. У меня работала машинистка… ну, словом, я когда-нибудь тебе все это расскажу… Короче говоря, у нее родился сын, и я хотел бы обеспечить его будущее. Вот я и подумал…
Он стряхнул указательным пальцем упавший на пиджак пепел. Он усердно царапал пятнышко ногтем.
— Я подумал, что работа у тебя — это как раз то, что ему нужно. Тем более, что…
Он опять улыбнулся Вандресу своей широкой, добродушной улыбкой.
— Ты старый холостяк, тебе, конечно, скоро захочется уйти на покой. Видишь, как здорово у нас могло бы получиться.
Вандрес снял очки, протер их и снова надел на свой короткий розовый нос.
— Да, да, я, конечно, понимаю, — сказал он, — только вот…
Он встал и пошел в другой конец комнаты за пепельницей. Он поставил ее на стол и стряхнул пепел со своей сигары.
— Ты, вероятно, знаешь, что я не один?
— Ну, конечно, конечно, — ответил Паарс.
Он ласково поглаживал свои докрасна выбритые, напудренные щеки. Он спросил:
— Этот Дакоста, кажется, еврей?
— Нет, вовсе нет, — ответил Вандрес. Он говорил спокойно, глубоко усевшись в кресле. Он сидел совершенно неподвижно, медленно затягиваясь.
— С такой фамилией? Странно, — проговорил Паарс, — а я был уверен… а разве… Разве его не высылали когда-то из Италии?
— Да, это было давно. Это его дело. У нас он ведет себя превосходно. Я очень им доволен.
— Ну ладно, ничего не поделаешь, — сказал Паарс.
Он несколько раз затянулся.
— Ничего не поделаешь, — повторил он. — Очень жаль. Очень досадно. Не так-то просто пристроить парня, он немного отстал… в некотором смысле. Да и мать его все время… Да, вот такое дельце, как твое, это как раз то, что ему нужно. Но не будем больше об этом говорить, раз уж ты так любишь своего Дакосту.
Он раздавил в пепельнице окурок от сигары и, улыбаясь, добавил:
— Ты ведь знаешь, что делаешь, не так ли?
Вандрес улыбнулся тоже и спокойно выдержал угрозу, таившуюся в рыбьих глазах Паарса.
На улицу Фруадево он немного опоздал. В этот день он был малоразговорчив. Госпожа Дакоста подавала на стол и одновременно кормила детей. Вандрес часто на нее поглядывал. Ее тонкое, застенчиво улыбающееся лицо с черными, глубокими, всегда чуть-чуть влажными глазами будило в нем отеческую нежность. Сегодня она казалась ему более хрупкой, чем обычно.
После завтрака госпожа Дакоста оставила мужчин одних на маленькой террасе. Они молча курили. Легкий осенний туман смягчал контуры освещенного солнцем кладбища, сообщая ему светлую грусть. Дакоста устремил взгляд на патрона, следившего за дымком от его сигареты.
Госпожа Дакоста подала кофе и снова вышла. Они принялись молча пить. Дакоста разминал пальцами новую сигарету. Вандрес усердно набивал свою трубку.
— Ну и сволочи ходят по земле, — сказал он наконец.
— Д-да, — ответил Дакоста и ничего не добавил.
Вандрес закурил трубку, затянулся несколько раз, чтобы разжечь ее как следует, и сказал:
— Одну из них я видел сегодня: законченная сволочь.
— Вот как! — отозвался Дакоста.
— Тем более сволочь… — начал Вандрес, но, встретившись со взглядом Дакосты, в котором ему почудилась легкая насмешка, осекся.
Потом пришла госпожа Дакоста и подсела к ним. Разговор клеился плохо.
В последующие дни Вандрес говорил мало. Он без конца суетился, все переставлял что-то с места на место. Это отражалось на работе. Дакоста ничего не замечал или делал вид, что не замечает.
На следующей неделе в понедельник, в десять часов утра, Вандрес вдруг взял шляпу и отправился к одному из своих коллег на улицу Алезия. Они поговорили о том, о сем, потом Вандрес спросил:
— Почему забрали Вемера?
— О, — ответил другой, — разве вам непонятно?
Вандрес покраснел.
— Да, да, конечно… Но все-таки скажите.
Он не любил Вемера, мелкого агента по продаже карточек-извещений. Человек без возраста, вечно в засаленном костюме.
— Он не носил звезды и сделал подчистку в своем удостоверении.
— Его схватили фрицы? — спросил Вандрес.
— Что вы!
— Французы?
— Ну конечно. Надо сказать, у него была обширная клиентура. Теперь она, само собой понятно, кому-то достанется. Что вы хотите! Они кишели, как мухи, эти евреи. Я знаю, что и вы их не любите.
— Не люблю, — ответил Вандрес. — Но это ничего не значит. Все равно это скверно.
Он вернулся в пассаж Анфер. На бульваре Распай он еще раз остановился перед хорошо знакомой красной афишей с черной каймой — страшной афишей, на которой бросались в глаза имена десяти коммунистов и стольких же евреев, расстрелянных как заложники…
Дакоста стоял у кассы и набирал обращение, в котором шла речь о демонстрации в пользу пленных, возглавляемой Маршалом. Он немного дулся, так как по этому поводу они утром поссорились. Вандрес не торопясь снял шляпу, пальто и, засунув руки в карманы, подошел к Дакосте, раскачиваясь на своих коротких ножках. Он кашлянул.
— Послушай…
Дакоста поднял глаза, посмотрел на доброе, круглое лицо, отражавшее с трогательной непосредственностью волнение и неуверенность.
Улыбнулся и сказал:
— Ну что, уже? Надевать наручники?
У Вандреса перехватило дыхание. Он открыл рот, поднял руку, но не произнес ни слова. Дакоста спокойно продолжал работать.
— Ты думаешь, я не понимаю, что заваривается? Разве я не знал с первого же дня, до чего они докатятся? Это ты со своим Петеном…
— Оставь Петена в покое, — сказал Вандрес. — Он здесь ни при чем. Не его вина, если всякие сволочи…
— Не будем лишний раз ссориться из-за этого старого краба, — промолвил Дакоста. — Если я понял правильно, здешний воздух мне стал вреден?
— Боюсь, что так. Этот жирный боров Паарс — низкий подлец. Я сдуру отсоветовал тебе зарегистрироваться как еврею, и теперь…
— Успокойся, мне бы сейчас было не слаще. Запомни — все мы рано или поздно пройдем через это. Может быть, даже лучше, что беда пришла сейчас: позже могло быть еще хуже.
— Паарс хочет заполучить твое место для мальца, которого он сфабриковал своей машинистке и которого вовсе не собирается признавать. Он не знает, куда его пристроить. Кому нужен этакий выродок? Я отлично понял, что он решил заставить меня не добром, так силою сбыть ему по сходной цене наше дело, после того как я поседею, вколачивая ремесло в его тупоголового идиота. И все это потому, что я нарушил закон: оставил тебя на работе. Мы у него в руках.
— Ну, так что же будем делать? Закроем лавочку?
— Нет, — ответил Вандрес. — Если я закрою, Паарс заграбастает ее. Пока я жив, ему не видать типографии. Тебе надо бежать. Поработаю один сколько нужно. Твои вещи останутся здесь, будто ты просто вышел. Говорю тебе, старина: заведение достанется тебе и твоему сыну. Тут уж ни фрицы, ни евреи ничего не поделают.
Дакоста обнял его и поцеловал. Он сказал:
— Все же как досадно…
— Что именно?
— Что такой славный малый, как ты, так легко позволяет себя дурачить.
— Кому это я позволяю себя дурачить?
— Обманщикам, и в первую очередь — шефу-обманщику, которого я не хочу называть, чтобы не испортить эти прекрасные минуты, потому что они действительно прекрасны и, может быть, они последние. Ну, ладно, я все же закончу это обращение, а потом пойду собираться в дорогу.