Костер для сверчка

Зачастившие дожди превратили тропинку в грязный ручей, со скользкими, как однодневный ледок, берегами. Осень запаздывала, потому спешно опрастывалась влагой, туманами и остатками листвы на горных березах, обмерших в предчувствии морозов.

Поясницу Много Знающего ломило — верный признак буранной зимы. Несмотря на слякоть, люди запасались валежником. Подбирали то, что поближе и посильно для спины; валили сухостой; выдирали желтые от натеков смолы пеньки и корневища, особо ценимые знатоками огня.

Ожидание сделалось нестерпимым. Добрую часть луны Треснутое Копыто терпеливо помалкивала. Запутанный след ядовитых семян выводил на крупного зверя, и требовалась пустяковина, чтобы верная улика попала в трясущиеся старухины руки. Ожидать — тяжелее всего. Но для нее ожидание было делом привычным. Она ждала, когда поправится изувеченная нога и можно будет двигаться по-прежнему легко и свободно. Когда эта мечта не сбылась, приучила себя к ожиданию чуда, благодаря которому вернутся (кто не тешился подобной верой?) молодость и бодрость. Треснутое Копыто привыкла ждать. Однако теперь время тянулось исключительно медленно. Случались дни, когда старуха приходила в отчаяние. Подозревая, что ее могут опередить, что кто-то настырный и пронырливый уже ходит за ней по пятам, карауля момент, чтобы перехватить добычу. В такие минуты ее обдавало жаром лихорадочного возбуждения. В нетерпении она подползала к лазу, пожирая взглядом тропинку и с трудом успокаиваясь. У нее не оставалось сомнений — мясо темными рожками посыпал человек! Некто желающий избавиться от Тонкого Дерева и Остроносого. Случайность исключалась. Преступник не мог ошибиться; мясо всяк для себя жарил в отдельности, следовательно подбросить отраву мог только тот, кто считался другом обеих жертв и имел возможность сесть рядом с ними, не вызывая удивления у окружающих.

Снова и снова Треснутое Копыто перебирала в уме самые незначительные события того злополучного дня. Подозрение падало на пятерых. Дважды она предпринимала попытку разговорить Тонкое Дерево, но легкомысленный юноша начисто запамятовал, кто сидел рядом с ним у костра.

Настаивать на расспросах не хотелось — это значило вызвать ответный интерес. Всякий разговор приходилось заводить издалека. Следуя к цели окольными путями. На что, позабавленный внезапным приливом дружелюбия со стороны увечной, недалекий юнец отвечал хохотом и дурацкими шуточками.

От разговора с ним она так выматывалась, что еле сдерживалась. Порой ей хотелось выхватить из рук юноши прутик, которым он помахивал в ходе беседы, и отстегать Тонкое Дерево. Длинный тальниковый прут, непрестанно мелькающий у нее перед зрячим глазом, доводил Треснутое Копыто до бешенства. Зато молодой дурак был в восторге от изукрашенной замысловатыми рисунками палки...

Треснутое Копыто вскочила. Добраться до конца лога, где заготавливалось топливо для костра, выглядело сущим пустяком. Для здорового человека. Другое дело — она. Предстоящий путь казался долгим и полным мытарств путешествием, в котором на каждом шагу подкарауливает опасность сверзиться в грязь или сломать себе шею. Никогда прежде она не рисковала отлучаться так далеко от стойбища. Даже в добрую пору. Ныне же... Дождь, правда, кончился, и предзакатное небо мало-помалу очищалось от туч. Но все-таки стоило хорошенько подумать.

Старуха помедлила, и, наконец, решилась. Уже выбравшись на тропинку, она тут же запрыгала назад. Щит, которым прикрывали вход в жилище, был увесистым. Переплетенные прутья щита плотно прилегали друг к другу, не пропуская внутрь прохладный сырой воздух. Она сунула голову в теплый полумрак, прикинула на таинственно сопевшую ребятню, и подперла щит обломком жерди.

Постояла, прислушиваясь. Ладони хранили ощущение неошкуренной древесины. Кстати, куда девались жерди, принесенные знахарем из леса незадолго до гибели Остроносого? Еще одна загадка в ряду других. Треснутое Копыто будто сейчас увидела, как Много Знающий пересекает поляну с грузом березовых палок на плече. Любопытно! Она покачала головой. А затем поковыляла вниз по склону, временами припадая на зад, иногда устремляясь корпусом по ходу движения и тяжело работая клюкой.

Опасным участком дороги был узкий переход над провалом. Отвесные стены сходились вместе где-то глубоко под ногами. На самом дне провала шелестела вода. Пара окоренных стволов, служивших мостом, отсвечивали сыростью. Минувшие дожди усугубили положение, захлестав подходы к мосту грязью. Но Треснутое Копыто полагалась на тонкий в обхват ладоней сосновый хлыст, подвязанный за концы на уровне пояса, чтобы служить перилами.

К провалу старуха добралась благополучно; лишь в десятке шагов от моста растянулась во весь рост, проклиная раскисшую дорогу.

На мост она ступила сразу, будучи донельзя злой. Не разозлись она так, вряд ли бы начала переход очертя голову.

Сумрачный воздух затушевывал пустоту под ногами. Создавалось впечатление, что переход по мосту — дело не столь трудное: глазам бояться, ногам шагать. Она цеплялась одной рукой за хлыст, Перенося клюку вперед. Затем переносила упор на здоровую ногу, переводила дух и повторяла прием. Споткнулась старуха только раз, когда до противоположного края моста оставалось менее трети расстояния, и страх перед провалом почти прошел. Пытаясь сохранить равновесие, она усилила хватку; налегла на перила всем телом, но... опора ушла из рук. Перило подалось в сторону так свободно, словно сбитое каменной глыбой.

Пискнув по-щенячьи, Треснутое Копыто полетела в провал... Наверное, ее разыскивали бы долго, не насторожи возвращающихся охотников оторванные перила.

Зависший с одного конца хлыст был приделан на прежнее место, когда слух Расщепленного Кедра уловил идущие снизу стоны.

... Падение лишило увечную остатков подвижности. Жизнь едва теплилась в разбитом теле. Минула одна луна, потом другая, прежде чем Треснутое Копыто выкарабкалась. Немало изумив сородичей. Она вошла в сознание, но так и осталась лежать безгласной — язык ее онемел...

Знахарь еле сдерживался. Это чувствовали все, кто попадал ему под руку. Несчастье за несчастьем преследовали племя, и бедам не было видно конца. Ладно удалось разобраться с падением в провал проклятой старухи. Но кому стало от этого легче? Кому стало легче от того, что причиной несчастья послужил ремень пересохший за долгое лето, и лопнувший так некстати.

Охотники видели жалкие обрывки ремня своими глазами. И все-таки... Что погнало Треснутое Копыто на ночь глядя, да еще столь скверной дороге? Напрашивались и другие вопросы. Например: почему смущенно хмыкал Расщепленный Кедр, разглядывая лопнувший ремень? Ни на этот, ни на прочие вопросы ответов не было. Парализованная только мычала, бессмысленно поводя глазами. А Расщепленный Кедр пренебрежительно помалкивал. Не считая нужным поделиться догадками с вожаком. Этот старый пень большую часть жизни держался особняком, и никто не мог с полной уверенностью сказать, что у него на уме.

У Длинноногой резались зубы. Было, зубы мудрости у пришельцев развивались нормальным образом. Но проходили десятилетия, поколения, и однажды Длинноногие заметили, что последние из коренных зубов показываются на свет с большим опозданием. Первое время случаи были единичными, волнения в обществе не вызывали, представляя чисто научный интерес для специалистов. Постепенно загадочные случаи участились. Вскоре каждый из Длинноногих имел возможность испытать на себе прелесть «умудренности» в зрелом возрасте, когда десны становились непреодолимым препятствием для пробивающихся снизу коронок...

Все начиналось с зуда во рту. Через день-два зуд переходил в пульсирующую боль, от которой голову опоясывало жаром. Наконец, из багрово-водянистого пузыря проклевывалось нечто угольное, сгнившее в зародышевом состоянии.

Пришелицу не столько угнетала сама болезнь, сколько наивное удивление хозяев. Смолоду обретая законченный комплект твердых белых зубов, они поражались невиданной хвори Длинноногой. Их грубоватые насмешки и допотопные остроты сыпались со всех сторон. Бр-р-р! Но если бы только насмешки! Не меньшим унижением показалась ей отвратительная процедура здешнего лечения. В ходе которой знахарь залез к ней в рот заскорузлыми век не мытыми пальцами. Он радовался удачному, случаю продемонстрировать свое искусство, а вместе с тем — превосходство над чужаками. Заостренной палочкой он проколол наболевшую ткань в нескольких точках, посоветовав полоскать рот настоем ромашки и подорожника. С каким удовольствием она выплюнула бы в волосатую заносчивую рожу Много Знающего эту жгуче-горькую жидкость. Чаша терпения Длинноногой переполнилась: ее интеллект, ее достоинство день ото дня подавлялись своевольством окружающей стихии, неустройством здешнего мира, толстокожестью аборигенов — двуногих обитателей тесных продымленных пещер и землянок. Она была не просто чужой, она была враждебной духу этих людей. Ее изощренней в науках и логике разум оказывался беспомощным здесь — среди камня и зелени предгорий. Где не имелось потаенной щели, проникнув в которую, цивилизованный ум мог продемонстрировать могущество пришельцев. Теоретически последнее исключалось. В действительности же дело обстояло именно так.